Неточные совпадения
Краса и гордость русская,
Белели церкви Божии
По горкам, по холмам,
И с ними в
славе спорили
Дворянские дома.
Дома с оранжереями,
С китайскими беседками
И с английскими
парками;
На каждом флаг играл,
Играл-манил приветливо,
Гостеприимство русское
И ласку обещал.
Французу не привидится
Во сне, какие праздники,
Не день, не два — по месяцу
Мы задавали тут.
Свои индейки жирные,
Свои наливки сочные,
Свои актеры, музыка,
Прислуги — целый полк!
Не желая встречи с Безбедовым, Самгин
пошел в
парк, а через несколько минут, подходя к террасе дома, услыхал недоумевающие слова Турчанинова...
Самгин встал и
пошел по дорожке в глубину
парка, думая, что вот ради таких людей идеалисты, романтики годы сидели в тюрьмах,
шли в ссылку, в каторгу, на смерть…
Но осенние вечера в городе не походили на длинные, светлые дни и вечера в
парке и роще. Здесь он уж не мог видеть ее по три раза в день; здесь уж не прибежит к нему Катя и не
пошлет он Захара с запиской за пять верст. И вся эта летняя, цветущая поэма любви как будто остановилась,
пошла ленивее, как будто не хватило в ней содержания.
«Что наделал этот Обломов! О, ему надо дать урок, чтоб этого вперед не было! Попрошу ma tante [тетушку (фр.).] отказать ему от дома: он не должен забываться… Как он смел!» — думала она,
идя по
парку; глаза ее горели…
Около дачи было озеро, огромный
парк: он боялся
идти туда, чтоб не встретить Ольгу одну.
Обломов избегал весь
парк, заглядывал в куртины, в беседки — нет Ольги. Он
пошел по той аллее, где было объяснение, и застал ее там, на скамье, недалеко от того места, где она сорвала и бросила ветку.
Он издали видел, как Ольга
шла по горе, как догнала ее Катя и отдала письмо; видел, как Ольга на минуту остановилась, посмотрела на письмо, подумала, потом кивнула Кате и вошла в аллею
парка.
Начальник
парка жалел его, но делать было нечего, он ему напомнил, что надобно или служить, или
идти в отставку.
— Время такое-с, все разъехамшись… Во всем коридоре одна только Языкова барыня… Кто в
парк пошел, кто на бульваре сидит… Ко сну прибудут, а теперь еще солнце не село.
Публика, метнувшаяся с дорожек
парка, еще не успела прийти в себя, как видит: на золотом коне несется черный дьявол с пылающим факелом и за ним — длинные дроги с черными дьяволами в медных
шлемах… Черные дьяволы еще больше напугали народ… Грохот, пламя, дым…
— Отчего не мочь? Мо-ожет. Они даже друг друга бьют. К Татьян Лексевне приехал улан, повздорили они с Мамонтом, сейчас пистолеты в руки,
пошли в
парк, там, около пруда, на дорожке, улан этот бац Мамонту — в самую печень! Мамонта — на погост, улана — на Кавказ, — вот те и вся недолга! Это они — сами себя! А про мужиков и прочих — тут уж нечего говорить! Теперь им — поди — особо не жаль людей-то, не ихние стали люди, ну, а прежде все-таки жалели — свое добро!
Было семь часов пополудни; князь собирался
идти в
парк. Вдруг Лизавета Прокофьевна одна вошла к нему на террасу.
Он
пошел по дороге, огибающей
парк, к своей даче. Сердце его стучало, мысли путались, и всё кругом него как бы походило на сон. И вдруг, так же как и давеча, когда он оба раза проснулся на одном и том же видении, то же видение опять предстало ему. Та же женщина вышла из
парка и стала пред ним, точно ждала его тут. Он вздрогнул и остановился; она схватила его руку и крепко сжала ее. «Нет, это не видение!»
— От Келлера слышал (я к тебе заходил), «в парк-де
пошел»: ну, думаю, так оно и есть.
Девицы усмехнулись новой фантазии их фантастической сестрицы и заметили мамаше, что Аглая, пожалуй, еще рассердится, если та
пойдет в
парк ее отыскивать, и что, наверно, она сидит теперь с книгой на зеленой скамейке, о которой она еще три дня назад говорила, и за которую чуть не поссорилась с князем Щ., потому что тот не нашел в местоположении этой скамейки ничего особенного.
— А за то, что нынче девки не в моде. Право, посмотришь, свет-то навыворот
пошел. Бывало, в домах ли где, в собраниях ли каких, видишь, все-то кавалеры с девушками, с барышнями, а барышни с кавалерами, и таково-то славно, таково-то весело и пристойно.
Парка парку себе отыскивает. А нынче уж нет! Все
пошло как-то таранты на вон. Все мужчины, как идолы какие оглашенные, все только около замужних женщин так и вертятся, так и кривляются, как пауки; а те тоже чи-чи-чи! да га-га-га! Сами на шею и вешаются.
Мари, ребенок и Павел
пошли по
парку, но прошли они недалеко и уселись на скамеечке. Ребенок стал у ног матери. Павлу и Мари, видимо, хотелось поговорить между собой.
— Опять ежели теперича самим рубить начать, — вновь начал Лукьяныч, — из каждой березы верно полсажонок выйдет. Ишь какая стеколистая выросла — и вершины-то не видать! А под парками-то восемь десятин — одних дров полторы тыщи саженей выпилить можно! А молодятник сам по себе! Молодятник еще лучше после вырубки
пойдет! Через десять лет и не узнаешь, что тут рубка была!
— Ежели даже теперича срубить их, парки-то, — продолжал Лукьяныч, — так от одного молодятника через десять лет новые
парки вырастут! Вон она липка-то — робёнок еще! Купят, начнут кругом большие деревья рубить — и ее тут же зря замнут. Потому, у него, у купца-то, ни бережи, ни жаления: он взял деньги и прочь
пошел… хоть бы тот же Осип Иванов! А сруби теперича эти самые
парки настоящий хозяин, да сруби жалеючи — в десять лет эта липка так выхолится, что и не узнаешь ее!
Жизнь становилась все унылее и унылее. Наступила осень, вечера потемнели, полились дожди,
парк с каждым днем все более и более обнажался; потом
пошел снег, настала зима. Прошлый год обещал повториться в мельчайших подробностях, за исключением той единственной светлой минуты, которая напоила ее сердце радостью…
Прогулка Санина с Марьей Николаевной, беседа Санина с Марьей Николаевной продолжалась час с лишком. И ни разу они не останавливались — все
шли да
шли по бесконечным аллеям
парка, то поднимаясь в гору и на ходу любуясь видом, то спускаясь в долину и укрываясь в непроницаемую тень — и все рука с рукой. Временами Санину даже досадно становилось: он с Джеммой, с своей милой Джеммой никогда так долго не гулял… а тут эта барыня завладела им — и баста!
В прошлое воскресенье, взяв отпуск,
пошли они в город к своим портным, примерить заказанную офицерскую обмундировку. Но черт их дернул
идти обратно в лагери не кратчайшим привычным путем, а через Петровский
парк, самое шикарное дачное место Москвы!
Эти три пруда, начинаясь от самого дома,
шли, один за другим, с лишком на версту, до самого конца
парка.
Оба отправлялись в ставрогинский
парк в Скворешниках, где года полтора назад, в уединенном месте, на самом краю
парка, там, где уже начинался сосновый лес, была зарыта им доверенная ему типография. Место было дикое и пустынное, совсем незаметное, от скворешниковского дома довольно отдаленное. От дома Филиппова приходилось
идти версты три с половиной, может и четыре.
Я взглянул на Глумова и встретил и его устремленные на меня глаза. Мы поняли друг друга. Молча
пошли мы от пруда, но не к дому, а дальше. А Праздников все что-то бормотал, по-видимому, даже не подозревая страшной истины. Дойдя до конца
парка, мы очутились на поле. Увы! в этот момент мы позабыли даже о том, что оставляем позади четверых верных товарищей…
Поэтому он быстро, повернулся и
пошел к
парку. Если бы кто смотрел на него в это время с площади, то мог бы видеть, как белая одежда то теряется в тени деревьев, то мелькает опять на месячном свете.
Он слушал, как шаги стихали, потом стихли, и только деревья что-то шептали перед рассветом в сгустившейся темноте… Потом с моря надвинулась мглистая туча, и
пошел тихий дождь, недолгий и теплый, покрывший весь
парк шорохом капель по листьям.
— Как вам не стыдно! — слышался голос Наденьки. — Вставайте и догоняйте нас с Шурой. Мы
идем в
парк.
— Ты
иди сейчас с Анной Петровной гулять в
парк, — советовал я, — а я тем временем все устрою. Ты потом найдешь нас в «Розе»…
Из Шувалова мы возвращались с Аграфеной Петровной вдвоем; дорога
парком в летнюю теплую ночь была чудная. Я находился под впечатлением сербского вечера и еще раз завидовал Пепке. Мы
шли пешком и даже немного заблудились.
— Куда же мы
пойдем? В Александровский
парк?..
— Знаете что, Любочка,
идите спать в нашу избушку, а я
пойду гулять в
парк. Мне все равно не спится, а до утра осталось немного… Потом мы поговорим серьезно.
Князь в самом деле замышлял что-то странное: поутру он, действительно, еще часов в шесть вышел из дому на прогулку, выкупался сначала в пруде,
пошел потом по дороге к Марьиной роще, к Бутыркам и, наконец, дошел до
парка; здесь он, заметно утомившись, сел на лавочку под деревья, закрыв даже глаза, и просидел в таком положении, по крайней мере, часа два.
— Рос, вашество, прежде… богатые леса были! а теперь и лесок как-то тугонько
идет. У меня, однако ж, в
парке еще не все липки мужики вырубили.
Сядешь, это, за книжку, потом позавтракаешь, жена"варьяции на русские темы"сыграет, дети придут: папа!
пойдем в
парк либо на пруд рыбу ловить!
Телятев. Я увидал его в первый раз здесь, в
парке, с неделю тому назад.
Иду я по той аллее и издали вижу: стоит человек, разиня рот и вытаращив глаза; шляпа на затылке. Меня взяло любопытство, на что он так удивляется. Слона не водят, петухи не дерутся. Гляжу, и что ж бы ты думал, на кого он так уставился? Угадай!
Мне приходилось принимать от Урманова студенческую кассу, и мы
шли к нему на Выселки по главной аллее
парка, когда генерал с молодой дамой опять вышли из боковой аллеи.
Выпал первый снег. Он
шел всю ночь, и на утро армия сторожей и рабочих разгребала лопатами проходы к академическим зданиям. В
парке снег лежал ровным пологом, прикрывая клумбы, каменные ступени лестниц, дорожки. Кое-где торчали стебли поздних осенних цветов, комья снега, точно хлопья ваты, покрывали головки иззябших астр.
Я не заметил сразу, что мы
пошли по темным дорожкам не в ту сторону и через несколько минут очутились в
парке.
В этот день я смотрел из окна чертежной на белый пустой
парк, и вдруг мне показалось, что в глубине аллеи я вижу Урманова. Он
шел по цельному снегу и остановился у одной скамейки. Я быстро схватил в вестибюле шляпу и выбежал. Пробежав до половины аллеи, я увидел глубокий след, уходивший в сторону Ивановского грота. Никого не было видно, кругом лежал снег, чистый, нетронутый. Лишь кое-где виднелись оттиски вороньих лапок, да обломавшиеся от снега черные веточки пестрили белую поверхность темными черточками.
Время
шло. Студенты съезжались с каникул, дачи пустели, публика поредела. Генерал захворал и не показывался в
парке. Я заходил к нему, но он не принимал.
С этими мыслями я
шел по аллее
парка без цели и не давая себе отчета, куда
иду. Я очнулся около пруда и вдруг остановился, пораженный ясной, как мне казалось, мыслью.
Концерт над стеклянными водами и рощами и
парком уже
шел к концу, как вдруг произошло нечто, которое прервало его раньше времени. Именно, в Концовке собаки, которым по времени уже следовало бы спать, подняли вдруг невыносимый лай, который постепенно перешел в общий мучительнейший вой. Вой, разрастаясь, полетел по полям, и вою вдруг ответил трескучий в миллион голосов концерт лягушек на прудах. Все это было так жутко, что показалось даже на мгновенье, будто померкла таинственная колдовская ночь.
Тогда как, свободный от сена, ржи и овса, он может спокойно, «в надежде
славы и добра», посматривать в окно и думать: «А вот сейчас разгуляется, и я, как обсохнут дорожки (летом земля сохнет изумительно быстро),
пойду в
парк…»
Деревья в
парке стояли обнаженные, мокрые; на цветнике перед домом снег посинел и, весь источенный, долеживал последний срок; дорожки по местам пестрели желтыми пятнами; несколько поодаль, на огороде, виднелись совсем черные гряды, а около парников
шла усиленная деятельность.
Все
пошли в
парк к воксалу.
Занятый этою мыслью, я
пошел, моею ежедневною прогулкою чрез
парк и чрез лес, в соседнее княжество.
Навстречу по
парку шла Таня. На ней было уже другое платье.
Она стала часто дышать и быстро-быстро
пошла, но не к дому, а дальше в
парк.