Неточные совпадения
Он слышал, как его лошади жевали сено, потом как хозяин со старшим малым собирался и уехал в ночное; потом слышал, как солдат укладывался спать с другой стороны сарая с племянником, маленьким
сыном хозяина; слышал, как мальчик тоненьким голоском сообщил дяде свое впечатление
о собаках, которые казались мальчику страшными и огромными; потом как мальчик расспрашивал, кого будут ловить эти собаки, и как солдат хриплым и сонным голосом говорил ему, что завтра охотники
пойдут в болото и будут палить из ружей, и как потом, чтоб отделаться от вопросов мальчика, он сказал: «Спи, Васька, спи, а то смотри», и скоро сам захрапел, и всё затихло; только слышно было ржание лошадей и каркание бекаса.
― У нас
идут переговоры с ее мужем
о разводе. И он согласен; но тут есть затруднения относительно
сына, и дело это, которое должно было кончиться давно уже, вот тянется три месяца. Как только будет развод, она выйдет за Вронского. Как это глупо, этот старый обычай кружения, «Исаия ликуй», в который никто не верит и который мешает счастью людей! ― вставил Степан Аркадьич. ― Ну, и тогда их положение будет определенно, как мое, как твое.
К десяти часам, когда она обыкновенно прощалась с
сыном и часто сама, пред тем как ехать на бал, укладывала его, ей стало грустно, что она так далеко от него; и
о чем бы ни говорили, она нет-нет и возвращалась мыслью к своему кудрявому Сереже. Ей захотелось посмотреть на его карточку и поговорить
о нем. Воспользовавшись первым предлогом, она встала и своею легкою, решительною походкой
пошла за альбомом. Лестница наверх в ее комнату выходила на площадку большой входной теплой лестницы.
Случись же под такую минуту, как будто нарочно в подтверждение его мнения
о военных, что
сын его проигрался в карты; он
послал ему от души свое отцовское проклятие и никогда уже не интересовался знать, существует ли он на свете или нет.
В один из таких дней двенадцатилетний
сын Меннерса, Хин, заметив, что отцовская лодка бьется под мостками
о сваи, ломая борта,
пошел и сказал об этом отцу.
Поддерживая друг друга,
идут они отяжелевшею походкой; приблизятся к ограде, припадут и станут на колени, и долго и горько плачут, и долго и внимательно смотрят на немой камень, под которым лежит их
сын; поменяются коротким словом, пыль смахнут с камня да ветку елки поправят, и снова молятся, и не могут покинуть это место, откуда им как будто ближе до их
сына, до воспоминаний
о нем…
Он долго потом рассказывал, в виде характерной черты, что когда он заговорил с Федором Павловичем
о Мите, то тот некоторое время имел вид совершенно не понимающего,
о каком таком ребенке
идет дело, и даже как бы удивился, что у него есть где-то в доме маленький
сын.
В «Страшном суде» Сикстинской капеллы, в этой Варфоломеевской ночи на том свете, мы видим
сына божия, идущего предводительствовать казнями; он уже поднял руку… он даст знак, и
пойдут пытки, мученья, раздастся страшная труба, затрещит всемирное аутодафе; но — женщина-мать, трепещущая и всех скорбящая, прижалась в ужасе к нему и умоляет его
о грешниках; глядя на нее, может, он смягчится, забудет свое жестокое «женщина, что тебе до меня?» и не подаст знака.
…Гарибальди вспомнил разные подробности
о 1854 годе, когда он был в Лондоне, как он ночевал у меня, опоздавши в Indian Docks; я напомнил ему, как он в этот день
пошел гулять с моим
сыном и сделал для меня его фотографию у Кальдези, об обеде у американского консула с Бюхананом, который некогда наделал бездну шума и, в сущности, не имел смысла. [В ненапечатанной части «Былого и дум» обед этот рассказан. (Прим. А. И. Герцена.)]
Болело ли сердце старика Сергеича
о погибающем
сыне — я сказать не могу, но, во всяком случае, ему было небезызвестно, что с Сережкой творится что-то неладное. Может быть, он говорил себе, что в «ихнем» звании всегда так бывает. Бросят человека еще несмысленочком в омут — он и крутится там. Иной случайно вынырнет, другой так же случайно погибнет — ничего не поделаешь. Ежели
идти к барыне, просить ее, она скажет: «Об чем ты просишь? сам посуди, что ж тут поделаешь?.. Пускай уж…»
Четверо
сыновей находятся в разброде, и не только не помогают родителям, но очень редко
шлют известия
о себе.
— Уж это што говорить — заступа… Позавидовал плешивый лысому. По-твоему хочу сделать: разделить
сыновей. Хорошие ноне детки. Ох-хо-хо!.. А все суета, Харитон Артемьич… Деток вон мы с тобой судим и рядим, а
о своей душе не печалуемся. Только бы мне с своим делом развязаться… В скиты пора уходить. Вот вместе и
пойдем.
Разъезжая по своим делам по Ключевой, Луковников по пути завернул в Прорыв к Михею Зотычу. Но старика не было, а на мельнице оставались только
сыновья, Емельян и Симон. По первому взгляду на мельницу Луковников определил, что дела
идут плохо, и мельница быстро принимала тот захудалый вид, который говорит красноречивее всяких слов
о внутреннем разрушении.
Но если останусь я с ним… и потом
Он тайну узнает и спросит:
«Зачем не
пошла ты за бедным отцом?..» —
И слово укора мне бросит?
О, лучше в могилу мне заживо лечь,
Чем мужа лишить утешенья
И в будущем
сына презренье навлечь…
Нет, нет! не хочу я презренья!..
Но всего глупее — роль
сына Брускова, Андрея Титыча, из-за которого
идет вся, эта история и который сам, по его же выражению, «как угорелый ходит по земле» и только сокрушается
о том» что у них в доме «все не так, как у людей» и что его «уродом сделали, а не человеком».
— Ну вот-с, это, что называется, след-с! — потирая руки, неслышно смеялся Лебедев, — так я и думал-с! Это значит, что его превосходительство нарочно прерывали свой сон невинности, в шестом часу, чтоб
идти разбудить любимого
сына и сообщить
о чрезвычайной опасности соседства с господином Фердыщенком! Каков же после того опасный человек господин Фердыщенко, и каково родительское беспокойство его превосходительства, хе-хе-хе!..
Петр Андреич, узнав
о свадьбе
сына, слег в постель и запретил упоминать при себе имя Ивана Петровича; только мать, тихонько от мужа, заняла у благочинного и прислала пятьсот рублей ассигнациями да образок его жене; написать она побоялась, но велела сказать Ивану Петровичу через посланного сухопарого мужичка, умевшего уходить в сутки по шестидесяти верст, чтоб он не очень огорчался, что, бог даст, все устроится и отец переложит гнев на милость; что и ей другая невестка была бы желательнее, но что, видно, богу так было угодно, а что она
посылает Маланье Сергеевне свое родительское благословение.
Отец Паншина доставил
сыну своему много связей; тасуя карты между двумя робберами или после удачного «большого
шлема», он не пропускал случая запустить словечко
о своем «Володьке» какому-нибудь важному лицу, охотнику до коммерческих игр.
— А ты неладно, Дорох… нет, неладно! Теперь надо так говорить, этово-тово, што всякой
о своей голове промышляй… верно. За барином жили — барин промышлял, а теперь сам доходи… Вот оно куда
пошло!.. Теперь вот у меня пять
сынов — пять забот.
Я тогда
послал от Терпугова просьбу в консисторию. [Пущин мог ходатайствовать за внебрачного
сына А. П. Барятинского — П. А Терпугова, — вероятно,
о признании его прав на фамилию отца. Просьба была безуспешна: в собрании бумаг М. С. Волконского имеются письма к нему П. А. Терпугова за 1904 и 1905 гг. (ЦГИА, ф. 1146, оп. 1, № 904).]
Впрочем, я тебя уже знаю — ты с
сыном партизана [Речь
идет о Д. Д. Давыдове,
сыне знаменитого партизана, участника Отечественной войны 1812 г.] поступила, как, верно, другая не сумела бы.
Благодарю за известие
о водворении Бакунина в доме Лучших. Хорошо знать его на хороших руках, но я хотел бы, чтоб ты мне сказал, на ком он затевает жениться? Может быть, это знакомая тебе особа — ты был дедушкой всех томских невест. И я порадовал бы его матушку, если б мог сказать ей что-нибудь положительное
о выборе ее
сына. Неизвестность ее тревожит, а тут всегда является Маремьяна. [Речь
идет об M. А. Бакунине. Об этом — и в начале следующего письма.]
— Сам был все время!
О создатель! Он сам там был все время! И еще признается! Колпак вы, батюшка, колпак. Вот как
сына упекут, а вас
пошлют с женою гусей стеречь в Рязанскую губернию, так вы и узнаете, как «я сам там был».
— Я не хотела говорить с вами
о вашем
сыне — не встречалась с ним и не люблю печальных разговоров. Я знаю, что это значит, когда близкий
идет в ссылку! Но — мне хочется спросить вас — хорошо иметь такого
сына?..
— Помер муж, я схватилась за
сына, — а он
пошел по этим делам. Вот тут плохо мне стало и жалко его… Пропадет, как я буду жить? Сколько страху, тревоги испытала я, сердце разрывалось, когда думала
о его судьбе…
Он одевается и
идет в конюшню, где стоит его лошадь. Думает он об овсе, сене,
о погоде… Про
сына, когда один, думать он не может… Поговорить с кем-нибудь
о нем можно, но самому думать и рисовать себе его образ невыносимо жутко…
А бедный дворянин Никанор
идет еще дальше и лезет из кожи, доказывая, что в таком обширном государстве, как Россия, не должно быть речи не только
о «разъяснениях», но даже
о «неразъяснениях» и что всякому верному
сыну отечества надлежит жить да поживать, да детей наживать.
Но писать правду было очень рискованно,
о себе писать прямо-таки опасно, и я мои переживания изложил в форме беллетристики — «Обреченные», рассказ из жизни рабочих. Начал на пароходе, а кончил у себя в нумеришке, в Нижнем на ярмарке, и
послал отцу с наказом никому его не показывать. И понял отец, что Луговский — его «блудный
сын», и написал он это мне. В 1882 году, прогостив рождественские праздники в родительском доме, я взял у него этот очерк и целиком напечатал его в «Русских ведомостях» в 1885 году.
Откинув исхудалыми руками платок, покрывавший ей голову, она окинула безумным взглядом присутствующих, как бы все еще не сознавая хорошенько,
о чем
идет речь, и вдруг бросилась на
сына и перекинула руки через его голову.
— Ваш предводитель — мой
сын, — сказала она, и ни один из солдат не усумнился в этом.
Шли рядом с нею, хвалебно говоря
о том, как умен и храбр ее
сын, она слушала их, гордо подняв голову, и не удивлялась — ее
сын таков и должен быть!
Как счастлив он! как чистая душа
В нем радостью и
славой разыгралась!
О витязь мой! завидую тебе.
Сын Курбского, воспитанный в изгнанье,
Забыв отцом снесенные обиды,
Его вину за гробом искупив,
Ты кровь излить за
сына Иоанна
Готовишься; законного царя
Ты возвратить отечеству… ты прав,
Душа твоя должна пылать весельем.
О театре — ни слова, а это ему вскочило в копеечку. Вся труппа жила в его новой гостинице — прекрасной, как в большом городе. Квартира и содержание всей труппы
шли за счет Иванова. Все проходило по секрету от матери, безвыездно жившей в своем имении в окружении старообрядческих начетчиков и разных стариц, которых
сын ублажал подарками, чтоб они не сплетничали матери
о его забавах.
Рогожин не любил ничего говорить
о себе и, вероятно, считал себя мелочью, но он, например, живообразно повествовал
о честности князя Федора Юрьича Ромодановского, как тот страшные богатства царя Алексея Михайловича,
о которых никто не знал, спрятал и потом, во время турецкой войны, Петру отдал; как князю Ивану Андреевичу Хованскому-Тарарую с
сыном головы рубили в Воздвиженском; как у князя Василия Голицына роскошь
шла до того, что дворец был медью крыт, а червонцы и серебро в погребах были ссыпаны, а потом родной внук его, Михайло Алексеич, при Анне Ивановне шутом состоял, за ее собакой ходил и за то при Белгородском мире тремя тысячами жалован, и в посмеяние «Квасником» звался, и свадьба его с Авдотьей-калмычкой в Ледяном доме справлялась…
Доктор был совершенно убежден в необходимости дозволить свидание матери с
сыном, особенно когда последний знал уже
о ее приезде, но не смел этого сделать без разрешения главного надзирателя или директора; он
послал записки к обоим.
Артамонов остановился, обернулся; Илья, протянув руку, указывал книгой на кресты в сером небе. Песок захрустел под ногами отца, Артамонов вспомнил, что за несколько минут пред этим он уже слышал что-то обидное
о фабрике и кладбище. Ему хотелось скрыть свою обмолвку, нужно, чтоб
сын забыл
о ней, и, по-медвежьи, быстро
идя на него, размахивая палкой, стремясь испугать, Артамонов старший крикнул...
Он
пошёл быстро, обдумывая на ходу, что надо сказать
сыну, придумал что-то очень строгое и достаточно ласковое, но, тихо отворив дверь в комнату Ильи, всё забыл.
Сын стоял на коленях, на стуле, упираясь локтями
о подоконник, он смотрел в багрово-дымное небо; сумрак наполнял маленькую комнату бурой пылью; на стене, в большой клетке, возился дрозд: собираясь спать, чистил свой жёлтый нос.
Шаррон. Я скорблю
о вас, потому что кто по этому пути
пошел, тот уж наверное будет на виселице,
сын мой.
Сын. St… St… Они
идут. Ежели это правда, oh, que nous sommes heureux! [
О, как мы счастливы! (франц.)] Нам надобно непременно оставить их в покое, чтоб они со временем в покое нас оставили.
Советник. Да разве дети могут желать того, чего не хотят родители? Ведаешь ли ты, что отец и дети должны думать одинаково? Я не говорю
о нынешних временах: ныне все
пошло новое, а в мое время, когда отец виноват бывал, тогда дерут
сына; а когда
сын виноват, тогда отец за него отвечает; вот как в старину бывало.
Сын. В случае голода, осмеливаюсь думать, что и природный француз унизил бы себя кушать наши сухари… Матушка, когда вы говорите
о чем-нибудь русском, тогда желал бы я от вас быть на сто миль французских, а особливо когда дело
идет до моей женитьбы.
Но Павел Павлович, бог знает почему, был почти вне себя, как будто дело
шло о спасении родного
сына.
Так вот судьба твоих
сынов,
О Рим,
о громкая держава!
Певец любви, певец богов,
Скажи мне: что такое
слава?
Могильный гул, хвалебный глас,
Из рода в роды звук бегущий
Или под сенью дымной кущи
Цыгана дикого рассказ?
Но нужно испытание злату в горниле, и бог
посылает Мирошеву испытание: единственная дочь, которую он и мать любят всею силою простых сердец своих, ничем другим неразвлеченных, полюбила
сына соседа, богатого и знатного родом;
сын, разумеется, сам ее любит; но отец слышать не хочет
о женитьбе
сына на мелкопоместной дворяночке.
Мать уехала с
сыном, и через месяц мальчик выздоровел, и по округе прошла
слава о святой целебной силе старца Сергия, как его называли теперь. С тех пор не проходило недели, чтобы к отцу Сергию не приходили, не приезжали больные. И, не отказав одним, он не мог отказывать и другим, и накладывал руку и молился, и исцелялись многие, и
слава отца Сергия распространялась дальше и дальше.
Разговор продолжался долго всё об одном и том же,
о вреде разделов; и разговор, очевидно, был не отвлеченный, а дело
шло о разделе в этом доме, — разделе, которого требовал второй
сын, тут же сидевший и угрюмо молчавший.
Соколова (жмёт ей руку). Вы — мать, вы не можете ошибаться, когда речь
идёт о судьбе
сына…
Малец мой
пошел, а она, вместо того чтобы поговорить со мною
о сыне, говорит: «Какой вы рыцарь, Василий Петрович!
О чем была его кручина?
Рыдал ли он рыданьем
сына,
Давно отчаявшись обнять
Свою тоскующую мать,
И невеселая картина
Ему являлась: старый дом
Стоит в краю деревни бедной,
И голова старухи бледной
Видна седая под окном.
Вздыхает, молится, гадает
и смотрит, смотрит, и двойной
В окошко рамы не вставляет
Старушка позднею зимой.
А сколько, глядя на дорогу,
Уронит слез — известно богу!
Но нет! и бог их не считал!
А то бы радость ей
послал!
Полицеймейстер поднял тревогу, а губернаторша настояла, чтобы Петр Ильич в тот же день отправил заявление в Петербург
о болезни, сама съездила к своей портнихе и, кроме того, от себя
послала сыну французское письмо, полное ужасов.
Во всю ночь эту Марфа не могла заснуть и все думала
о Корнее. Наутро она надела зипун, накрылась платком и
пошла узнавать, где вчерашний старик. Очень скоро она узнала, что старик в Андреевке. Марфа взяла из плетня палку и
пошла в Андреевку. Чем дальше она
шла, тем все страшнее и страшнее ей становилось. «Попрощаемся с ним, возьмем домой, грех развяжем. Пускай хоть помрет дома при
сыне», — думала она.