Неточные совпадения
Чем меньше женщину мы любим,
Тем легче нравимся мы ей
И тем ее вернее губим
Средь обольстительных сетей.
Разврат, бывало, хладнокровный
Наукой славился любовной,
Сам
о себе везде трубя
И наслаждаясь не любя.
Но эта важная забава
Достойна старых обезьян
Хваленых дедовских времян:
Ловласов обветшала
славаСо
славой красных каблуков
И величавых париков.
— А потом мы догадались, что болтать, все только болтать
о наших язвах не стоит труда, что это ведет только к пошлости и доктринерству; [Доктринерство — узкая, упрямая защита какого-либо учения (доктрины), даже если
наука и жизнь противоречат ему.] мы увидали, что и умники наши, так называемые передовые люди и обличители, никуда не годятся, что мы занимаемся вздором, толкуем
о каком-то искусстве, бессознательном творчестве,
о парламентаризме, об адвокатуре и черт знает
о чем, когда дело
идет о насущном хлебе, когда грубейшее суеверие нас душит, когда все наши акционерные общества лопаются единственно оттого, что оказывается недостаток в честных людях, когда самая свобода,
о которой хлопочет правительство, едва ли
пойдет нам впрок, потому что мужик наш рад самого себя обокрасть, чтобы только напиться дурману в кабаке.
Но марксистская философия, которая есть философия praxis, признает истину орудием борьбы революционного пролетариата, у которого истина иная, чем у классов буржуазных, даже когда речь
идет об истинах
наук о природе.
Что же коснулось этих людей, чье дыхание пересоздало их? Ни мысли, ни заботы
о своем общественном положении,
о своей личной выгоде, об обеспечении; вся жизнь, все усилия устремлены к общему без всяких личных выгод; одни забывают свое богатство, другие — свою бедность и
идут, не останавливаясь, к разрешению теоретических вопросов. Интерес истины, интерес
науки, интерес искусства, humanitas [гуманизм (лат.).] — поглощает все.
Что такое история религии, что такое
наука, когда речь
идет о спасении или гибели души для вечной жизни».
Дело
шло о форменной гимназической фуражке, которая, по словам поэта, украшая кудрявые юные головы, жаждущие
науки, влечет к ним «взгляды красоток».
Ведь бывали же на Руси примеры, что мальчики, одержимые страстью к
науке, бросали все и
шли учиться, не заботясь ни
о мнении родных, ни
о какой поддержке в жизни…
Всякому из нас памятны, вероятно, эти дни учения, в которые мы не столько учимся, сколько любим поговорить, а еще больше послушать, как говорят другие,
о разных взглядах на
науку и в особенности
о том, что надо во что бы то ни стало
идти вперед и развиваться.
Эти уроки
пошли молодым Брагиным «в
наук». Михалко потихоньку начал попивать вино с разными приисковыми служащими, конечно в хорошей компании и потихоньку от тятеньки, а Архип начал пропадать по ночам. Братья знали художества друг друга и покрывали один другого перед грозным тятенькой, который ничего не подозревал, слишком занятый своими собственными соображениями. Правда, Татьяна Власьевна проведала стороной
о похождениях внуков, но прямо все объяснить отцу побоялась.
Ну, вижу, сынок мой не шутя затеял кружиться, и отписала ему, чтобы старался учиться
наукам и службе, а
о пустяках, подобных городским барышням, не смел думать, а он и в этот тон ответ
шлет: «Правы, — говорит, — вы, милая маменька, что, не дав мне благословления, даже очень меня пожурили: я вполне того был достоин и принимаю строгое слово ваше с благодарностью.
Наоборот, все дело
шло о том, чтобы сузить наш умственный кругозор и всячески понизить значение
науки.
— Гуманитарные
науки,
о которых вы говорите, тогда только будут удовлетворять человеческую мысль, когда в движении своем они встретятся с точными
науками и
пойдут с ними рядом.
Кошихин с негодованием говорит
о том, что бояре русские боятся
посылать детей своих «для
науки в иноземные государства» (Кошихин, IV, 24).
Такие речи у нас вредны, потому что нет нелепости, обветшалости, которая не высказывалась бы нашими дилетантами с уверенностию, приводящею в изумление; а слушающие готовы верить оттого, что у нас не установились самые общие понятия
о науке; есть предварительные истины, которые в Германии, например, вперед
идут, а у нас нет.
И жаждавшие примирения раздвоились: одни не верят
науке, не хотят ею заняться, не хотят обследовать, почему она так говорит, не хотят
идти ее трудным путем; «наболевшие души наши, — говорят они, — требуют утешений, а
наука на горячие, просьбы
о хлебе подает камни, на вопль и стон растерзанного сердца, на его плач, молящий об участии, — предлагает холодный разум и общие формулы; в логической неприступности своей она равно не удовлетворяет ни практических людей, ни мистиков.
Чтоб сказать это, когда речь
идет не
о пустых случайностях ежедневной жизни, а
о науке, надобно быть или гением, или безумным.
Значит, и
пошло в обе стороны худо: одни всё причитали к
науке,
о которой тот наш Марой и помыслу не знал, а другие заговорили, что над нами-де видимая божия благодать творит дивеса, каких мы никогда и не зрели.
Когда они убедились, что можно, выехать на бескорыстии, — они преследуют взятки; видя, что просвещение
пошло в ход, они кричат
о святости
наук,
о любви к знанию; догадавшись, что идеи гуманности и правды одолевают старые начала угнетения и лжи, они являются везде защитниками слабых, поборниками справедливости и т. п.
— Я знаю, что ты не скажешь, кто тебе помогал, но и не станешь больше
посылать в лавку, потому-то теперешнее твое состояние — боязнь погубить других из-за собственной шалости — будет тебе
наукой. А чтобы ты помнила хорошенько
о твоем поступке, в продолжение целого года ты не будешь записана на красную доску и перейдешь в следующий класс при среднем поведении. Поняла? Ступай!
Ложная
наука идет дальше даже требований грубой толпы, которым она хочет найти объяснение, — она приходит к утверждению того, что с первого проблеска своего отвергает разумное сознание человека, приходит к выводам
о том, что жизнь человека, как и всякого животного, состоит в борьбе за существование личности, рода и вида.
Споры
о том, что не касается жизни, именно
о том, отчего происходит жизнь: анимизм ли это, витализм ли, или понятие еще особой какой силы, скрыли от людей главный вопрос жизни, — тот вопрос, без которого понятие жизни теряет свой смысл, и привели понемногу людей
науки, — тех, которые должны вести других, — в положение человека, который
идет и даже очень торопится, но забыл, куда именно.
Родитель ее, князь Петр Иваныч Тростенский, у первого императора в большой милости был. Ездил за море иностранным
наукам обучаться, а воротясь на Русь, больше все при государе находился. В Полтавской баталии перед светлыми очами царскими многую храбрость оказал, и, когда супостата, свейского короля, побили, великий государь при всех генералах целовал князя Тростенского и
послал его на Москву с отписками
о дарованной богом виктории.
Суворов, — говорил
о нем один иностранный писатель, — завоевал сперва область
наук и опыты минувших веков, а потом победу и
славу [Петрушевский А. Генералиссимус князь Суворов.
— Не
пойдет он на деньги… Упорен…
О душе стал помышлять уж куда старательно… Мне тоже заказывал, да и что заказывать… Меня он этому и не обучал… Только что от него слышал, что немец-колдун, у которого он в
науке был и который ему эту избушку и оставил, здесь на пустыре и похоронен, на этот счет дока был…
По этому пути
шли все
науки человеческие. Придя к бесконечно-малому, математика, точнейшая из
наук, оставляет процесс дробления и приступает к новому процессу суммования неизвестных бесконечно-малых. Отступая от понятия
о причине, математика отыскивает закон, т. е. свойства, общие всем неизвестным бесконечно-малым элементам.
Для разрешения вопроса
о том, как соединяются свобода и необходимость, и что составляет сущность этих двух понятий, философия истории может и должна итти путем противным тому, по которому
шли другие
науки.