Неточные совпадения
Речь
идет все время не только
о душе человека,
личности, но также и
о душе общества и душе нации, с которыми демократическая механика так мало считается.
— Я покоряюсь необходимостям (je me plie aux necessites). Он куда-то ехал; я оставил его и
пошел вниз, там застал я Саффи, Гверцони, Мордини, Ричардсона, все были вне себя от отъезда Гарибальди. Взошла m-me Сили и за ней пожилая, худенькая, подвижная француженка, которая адресовалась с чрезвычайным красноречием к хозяйке дома, говоря
о счастье познакомиться с такой personne distinguee. [выдающейся
личностью (фр.).] M-me Сили обратилась к Стансфильду, прося его перевести, в чем дело. Француженка продолжала...
До последнего обострения проблема Востока и Запада
пойдет лишь тогда, когда слишком реально станет перед всем христианским миром, призванным хранить христианское откровение
о личности, опасность восточно-монгольской стихии безличности, допущенной уже внутрь американско-европейской цивилизации.
Это вселенское религиозное миропонимание и мироощущение, к которому современный мир
идет разными путями и с разных концов, прежде всего остро ставит вопрос
о смысле мировой истории,
о религиозном соединении судьбы
личности и судьбы вселенной.
— Охотно забуду, — возразил я, — но ведь если мы подобные
личности в стороне оставим, то вопрос-то, пожалуй, совсем иначе поставить придется. Если речь
идет только
о практиках убежденных, то они не претендуют ни на подачки в настоящем, ни на чествования в будущем. Они заранее обрекают свои имена на забвение и, считая себя простыми иксами и игреками, освобождают себя от всяких забот относительно"замаранности"или"незамаранности". По-моему, это своего рода самоотвержение.
Другие стояли еще за чеха [Так как и место действия, и время довольно определенны, то считаю нужным сделать категорическую оговорку, что
личность,
о которой
идет речь, совершенно вымышленная.
Современная буржуазная мысль, выработавшаяся выродившаяся и бесталанная, предвидя великие события, бороться с коими она не силах,
идет к Востоку, пытается оживить умирающие идеи и учения
о призрачности мира,
о бессмыслии жизни, об анархическом своеволии
личности, оправдывающем ее фантазии и капризы, ее жестокость и деспотизм.
Мы отдалились от рассказа
о «Надёже», по поводу которого заговорили
о деликатности, об уважении к
личности другого и
о доброй
славе, как выражении того, довольны или недовольны нами наши ближние.
Но это еще ничего; встречаются особы, которые распространяют свое самолюбие не только на то, когда дело
идет о их коже или
личности, но решительно на все, что хотя сколько-нибудь к ним приближается, что входит в круг их жизни, быта и понятий.
И тем не менее в объективной действительности «классовый» интерес может быть более человеческим, чем интерес «национальный», т. е. в нем может быть речь
о попранном достоинстве человека,
о ценности человеческой
личности, в «национальном» же интересе может речь
идти об «общем», не имеющем никакого отношения к человеческому существованию.
Буржуа индивидуалист, особенно когда речь
идет о собственности и деньгах, но он антиперсоналист, ему чужда идея
личности.
Речь тут
идет не
о ценности
личности вообще, а
о ценности конкретной неповторимой
личности,
о ценности индивидуального.
Ложная наука
идет дальше даже требований грубой толпы, которым она хочет найти объяснение, — она приходит к утверждению того, что с первого проблеска своего отвергает разумное сознание человека, приходит к выводам
о том, что жизнь человека, как и всякого животного, состоит в борьбе за существование
личности, рода и вида.
Увы, он не давал никакой путеводной нити к разгадке говоривших
личностей. Разговор
шел о курсе, перекидывались взаимной просьбой писать. Родственное «ты» звучало какой-то дисгармонией в видимо натянутой беседе.
Так, в первой
идет рассказ
о жизни семейства Пшеницыных в Старом доме; во второй — помещены портреты Замечательных городских
личностей; третья, под заглавием: Соляной пристав; в четвертой опять описание жизни семейства Пшеницыных в Новом доме; затем описание их жизни в деревне, со включением портретов Замечательных деревенских
личностей, и так далее.
— Что в этом толку, — заметил Вацлав Лаврентьевич. — Теперь дело
идет не
о Егоре Никифорове, которого я знаю за честного, неспособного не только на убийство, но ни на какое преступление человека, а
о подозрительных
личностях.