Неточные совпадения
Во время кадрили ничего значительного не было сказано,
шел прерывистый разговор то
о Корсунских, муже и жене, которых он очень забавно описывал, как милых сорокалетних детей, то
о будущем общественном театре, и только один раз разговор затронул ее за живое, когда он спросил
о Левине, тут ли он, и прибавил, что он очень понравился ему.
Воспламенившись, Катерина Ивановна немедленно распространилась
о всех подробностях
будущего прекрасного и спокойного житья-бытья в Т…; об учителях гимназии, которых она пригласит для уроков в свой пансион; об одном почтенном старичке, французе Манго, который учил по-французски еще самое Катерину Ивановну в институте и который еще и теперь доживает свой век в Т… и, наверно,
пойдет к ней за самую сходную плату.
Разговор
шел об утреннем приступе, об успехе возмущения и
о будущих действиях.
—
Иду хлопотать
о моем
будущем, — сказала она.
На мельнице Василий Назарыч прожил целых три дня. Он подробно рассказывал Надежде Васильевне
о своих приисках и новых разведках: дела находились в самом блестящем положении и в
будущем обещали миллионные барыши. В свою очередь, Надежда Васильевна рассказывала подробности своей жизни, где счет
шел на гроши и копейки. Отец и дочь не могли наговориться: полоса времени в три года, которая разделяла их, послужила еще к большему сближению.
Конечно, были некие и у нас из древле преставившихся, воспоминание
о коих сохранилось еще живо в монастыре, и останки коих, по преданию, не обнаружили тления, что умилительно и таинственно повлияло на братию и сохранилось в памяти ее как нечто благолепное и чудесное и как обетование в
будущем еще большей
славы от их гробниц, если только волею Божией придет тому время.
Бодро
шел я по знакомой дороге, беспрестанно посматривая на издали белевший домик; я не только
о будущем — я
о завтрашнем дне не думал; мне было очень хорошо.
Но если останусь я с ним… и потом
Он тайну узнает и спросит:
«Зачем не
пошла ты за бедным отцом?..» —
И слово укора мне бросит?
О, лучше в могилу мне заживо лечь,
Чем мужа лишить утешенья
И в
будущем сына презренье навлечь…
Нет, нет! не хочу я презренья!..
Не нужно вам говорить, что Оболенский тот же оригинал, начинает уже производить свои штуки. Хозяйство будет на его руках, — а я буду ворчать. Все подробности
будущего устройства нашего, по крайней мере предполагаемого, вы узнаете от Басаргина. Если я все буду писать, вам не
о чем будет говорить, — между тем вы оба на это мастера. Покамест прощайте.
Пойду побегать и кой-куда зайти надобно. Не могу приучить Оболенского к движению.
Конечно (в особенности в городах), и теперь встречается немало людей убежденных, которых восторгает мысль
о единстве и могуществе Германии,
о той неувядаемой
славе, которою покрыло себя немецкое оружие, раздавивши"наследственного врага", и
о том прекрасном
будущем, которое отныне, по праву, принадлежит немецкому народу; но ведь эти люди представляют собою только казовый конец современной южногерманской действительности.
И народ бежал встречу красному знамени, он что-то кричал, сливался с толпой и
шел с нею обратно, и крики его гасли в звуках песни — той песни, которую дома пели тише других, — на улице она текла ровно, прямо, со страшной силой. В ней звучало железное мужество, и, призывая людей в далекую дорогу к
будущему, она честно говорила
о тяжестях пути. В ее большом спокойном пламени плавился темный шлак пережитого, тяжелый ком привычных чувств и сгорала в пепел проклятая боязнь нового…
О горе, слезах, бедствиях он знал только по слуху, как знают
о какой-нибудь заразе, которая не обнаружилась, но глухо где-то таится в народе. От этого
будущее представлялось ему в радужном свете. Его что-то манило вдаль, но что именно — он не знал. Там мелькали обольстительные призраки, но он не мог разглядеть их; слышались смешанные звуки — то голос
славы, то любви: все это приводило его в сладкий трепет.
—
О, какой рыцарский комплимент! Мсье Александров, вы опасный молодой мужчина… Но, к сожалению, из одних комплиментов в наше время шубу не сошьешь. Я, признаюсь, очень рада тому, что моя Юленька вышла замуж за достойного человека и сделала прекрасную партию, которая вполне обеспечивает ее
будущее. Но, однако,
идите к вашим товарищам. Видите, они вас ждут.
«Имею удовольствие препроводить Вам при сем жития святых и книгу Фомы Кемпийского «
О подражании Христу». Читайте все сие со вниманием: тут Вы найдете вехи, поставленные нам на пути к
будущей жизни,
о которой Вы теперь болеете Вашей юной душой. Еще
посылаю Вам книгу, на русском языке, Сен-Мартена об истине и заблуждениях. Перевод очень верный. Если что будет затруднять Вас в понимании, спрашивайте меня. Может быть, при моей душевной готовности помогать Вам, я и сумею растолковать».
Какие-то смутные планы
будущего волновали их — планы, в которых представления
о труде
шли вперемежку с представлениями об удовольствиях, конечно, самого невинного свойства.
Не обращая внимания на возбужденное всеобщее любопытство
о будущем ревизоре, он прямо
идет к стряпке, то есть к повару, и спрашивает у него печенки.
Церковные учители признают нагорную проповедь с заповедью
о непротивлении злу насилием божественным откровением и потому, если они уже раз нашли нужным писать
о моей книге, то, казалось бы, им необходимо было прежде всего ответить на этот главный пункт обвинения и прямо высказать, признают или не признают они обязательным для христианина учение нагорной проповеди и заповедь
о непротивлении злу насилием, и отвечать не так, как это обыкновенно делается, т. е. сказать, что хотя, с одной стороны, нельзя собственно отрицать, но, с другой стороны, опять-таки нельзя утверждать, тем более, что и т. д., а ответить так же, как поставлен вопрос в моей книге: действительно ли Христос требовал от своих учеников исполнения того, чему он учил в нагорной проповеди, и потому может или не может христианин, оставаясь христианином,
идти в суд, участвуя в нем, осуждая людей или ища в нем защиты силой, может или не может христианин, оставаясь христианином, участвовать в управлении, употребляя насилие против своих ближних и самый главный, всем предстоящий теперь с общей воинской повинностью, вопрос — может или не может христианин, оставаясь христианином, противно прямому указанию Христа обещаться в
будущих поступках, прямо противных учению, и, участвуя в военной службе, готовиться к убийству людей или совершать их?
Теперь прибавилась еще забота
о мире. Правительства прямо цари, которые разъезжают теперь с министрами, решая по одной своей воле вопросы
о том: в нынешнем или
будущем году начать убийство миллионов; цари эти очень хорошо знают, что разговоры
о мире не помешают им, когда им вздумается,
послать миллионы на бойню. Цари даже с удовольствием слушают эти разговоры, поощряют их и участвуют в них.
— Охотно забуду, — возразил я, — но ведь если мы подобные личности в стороне оставим, то вопрос-то, пожалуй, совсем иначе поставить придется. Если речь
идет только
о практиках убежденных, то они не претендуют ни на подачки в настоящем, ни на чествования в
будущем. Они заранее обрекают свои имена на забвение и, считая себя простыми иксами и игреками, освобождают себя от всяких забот относительно"замаранности"или"незамаранности". По-моему, это своего рода самоотвержение.
Он
шёл по направлению к трактиру Филимонова, а в душе его одна за другой возникали мечты
о будущем.
Опустив поводья, он сидел задумчиво на своей лошади, которая
шла спокойной и ровной ходою; мечтал
о будущем, придумывал всевозможные средства к истреблению французской армии и вслед за бегущим неприятелем летел в Париж: пожить, повеселиться и забыть на время
о любезном и скучном отечестве.
Однако… если бы тогда кто-нибудь раскрыл передо мною, выражаясь метафорически, «завесу
будущего» и показал бы мне их теми, каковы они теперь, я был бы разочарован. Лично я не был ни заносчив, ни тщеславен. Я не мечтал ни
о богатстве, ни
о карьере, ни
о славе. Вообще, право, я был юноша довольно скромный. Если у меня были преувеличенные ожидания и гордость, то относились они к «моему поколению». Мне казалось, что во всех нас есть какие-то зачатки, какие-то завязи новой и полной жизни.
— Вы так часто говорили
о самопожертвовании, — перебила она, — но знаете ли, если б вы сказали мне сегодня, сейчас: «Я тебя люблю, но я жениться не могу, я не отвечаю за
будущее, дай мне руку и ступай за мной», — знаете ли, что я бы
пошла за вами, знаете ли, что я на все решилась? Но, верно, от слова до дела еще далеко, и вы теперь струсили точно так же, как струсили третьего дня за обедом перед Волынцевым!
Тёмная тревога мутила её мысли; через несколько дней она
пошла к Ерданской погадать
о будущем, — к знахарке, зобатой, толстой, похожей на колокол, все женщины города сносили свои грехи, страхи и огорчения.
Прекрасно. Стало быть, это — не ничего? Так и запишем. Нельзя мечтать
о величии России — будем на другие темы мечтать, тем более, что, по культурному нашему званию, нам это ничего не значит. Например, конституционное
будущее Болгарии — чем не благодарнейшая из тем? А при обилии досуга даже тем более благодарная, что для развития ее необходимо прибегать к посредничеству телеграфа, то есть
посылать вопросные телеграммы и получать ответные. Ан время-то, смотришь, и пройдет.
Сличивши эти три телеграммы, я нахожу вопрос
о конституционном
будущем Болгарии исчерпанным и
посылаю четвертую, общую телеграмму: «Митрополиту Анфиму. Пью за болгарский народ!» А через четверть часа получаю ответ: «Братолюбивому господину Монрепо. Не находим слов выразить, сколь для болгарского народа сие лестно. Анфим».
О будущем говорили редко и неохотно. Зачем
шли на войну — знали смутно, несмотря на то, что целые полгода простояли недалеко от Кишинева, готовые к походу; в это время можно было бы объяснить людям значение готовящейся войны, но, должно быть, это не считалось нужным. Помню, раз спросил меня солдат...
Если литература
идет не впереди общественного сознания, если она во всех своих рассуждениях бредет уже по проложенным тропинкам, говорит
о факте только после его совершения и едва решается намекать даже на те
будущие явления, которых осуществление уже очень близко; если возбуждение вопросов совершается не в литературе, а в обществе, и даже возбужденные в обществе вопросы не непосредственно переходят в литературу, а уже долго спустя после их проявления в административной деятельности; если все это так, то напрасны уверения в том, будто бы литература наша стала серьезнее и самостоятельнее.
Белинской. В своем сердце. У тебя есть великий источник блаженства, умей только почерпать из него. Ты имеешь скверную привычку рассматривать со всех сторон, анатомировать каждую крошку горя, которую судьба тебе
посылает; учись презирать неприятности, наслаждаться настоящим, не заботиться
о будущем и не жалеть
о минувшем. Всё привычка в людях, а в тебе больше, чем в других; зачем не отстать, если видишь, что цель не может быть достигнута. Нет! вынь да положь. А кто после терпит?
— Ну да. Лежит вон там у вала, по тропинке к даче Воронина, в ложбиночке. И лежит, подлец, во всей непосредственности. Спит, как младенец, и морду выставил на солнце. А тут речь
идет как раз
о возможном пробуждении народа для великого
будущего… Ну, понимаете… Тема соблазнительная…
И он заговорил
о том, что всем давно уже известно. Никитин не стал слушать его, простился и
пошел к себе. Он быстро разделся и быстро лег, чтобы поскорее начать думать
о своем счастии,
о Манюсе,
о будущем, улыбнулся и вдруг вспомнил, что он не читал еще Лессинга.
Граф. Ну, это вы совершенно напрасно трудились; потому что ваш предшественник так превосходно знал этот порядок, так добросовестно вел его, что вам за прошедшее время можно быть вполне покойному и заботиться
о том, чтобы на
будущее время порядок этот
шел так же исправно, как
шел он при Владимире Иваныче.
Письмо из Москвы пришло, писал Евграф Макарыч, что отец согласен дать ему благословенье, но наперед хочет познакомиться с Гаврилой Маркелычем и с
будущей невесткой. Так как наступала Макарьевская ярмарка, Евграф Макарыч просил Залетова приехать в Нижний с Марьей Гавриловной. Тут только сказали Маше про сватовство. Ответила она обычными словами
о покорности родительской воле: за кого, дескать, прикажете, тятенька, за того и
пойду, а сама резвей забегала по саду, громче и веселей запела песни свои.
И речь
идет о победе над всяким рабством, над рабством перед властью прошлого и над рабством перед властью
будущего, над рабством у внешнего мира, и над рабством у самого себя, у своего низшего «я».
— О-ох, это
будущее!
Слава богу, теперь сами все в душе чувствуют, что оно никогда не придет. А как раньше-то, в старинные времена: Liberte! Egalite! Fraternite! [Свобода! Равенство! Братство! (франц.).] Сытость всеобщая!.. Ждали: вот-вот сейчас все начнут целоваться обмякшими ртами, а по земле полетят жареные индюшки… Не-ет-с, не так-то это легко делается! По-прежнему
пошла всеобщая буча. Сколько борьбы, радостей, страданий! Какая жизнь кругом прекрасная! Весело жить.
Недолго смеялась Кете; недолго была она беззаботна:
будущий комендант Мариенбурга заговорил
о женитьбе и просил вычеркнуть три мучительные недели из назначенного до нее срока. Пастор призадумался. На беду Кете, пришел в минуту этого раздумья мариенбургский бургомистр и, узнав,
о чем
шло дело, советовал отложить брачное торжество до окончания войны.
Сказав решительное:
иду! — она не чувствовала в себе ни сильного трепета сердечного, ни страха
будущего, ни сожаления
о прошедшем и сама удивлялась своему спокойствию; только просила, внутренним советником побуждаемая, отложить союз этот на два месяца.
— Тогда язык мой прильнул бы к моей гортани! Разве я потерял разум! Верно, говорил я
о каком-нибудь другом Антоне-немце, только не
о вашем
будущем родственнике.
О, глаз мой далеко видит!.. Дело в том, что господин Антон бьется на
славу.
Генеральша, действительно, продолжала быть всецело под обаянием своей
будущей племянницы. Не проходило дня, чтобы старуха не
посылала за ней, не дарила бы ей богатых подарков, не совещалась бы с ней
о предстоящей молодой девушке замужней жизни,
о том, как и что нужно будет изменить в домашнем хозяйстве Глебушки, в управлении его именьями и т. д.
Люди между тем
шли по направлению к указанному месту их
будущего поселка. Все они были, как мы уже сказали, молодец к молодцу, высокие, рослые, с открытыми, чисто русскими лицами, полными выражения отваги, презрения к смерти, но не зверства и злобы, что несомненно как тогда, так и теперь предполагалось в разбойниках, хотя, как мы уже имели случай заметить, с представлением
о разбойнике соединялся менее страх, чем сожаление.
Зинаида Владимировна даже иногда начинала первая разговор
о чувствах, но не встречала поддержки в своем
будущем муже, каковым она уже считала Оленина, полагая, что он не посмеет
пойти против воли ее величества.
Княжна Людмила не заметила этого. Вскоре они расстались. Княжна
пошла к матери, сидевшей на террасе в радужных думах
о будущем ее дочери, а Таня
пошла чистить снятое с княжны платье. С особенною злобою выколачивала она пыль из подола платья княжны. В этом самом платье он видел ее, говорил с ней и, по ее словам, увлекся ею. Ревность, страшная, беспредметная ревность клокотала в груди молодой девушки.
В избе, мимо которой проходили солдаты, собралось высшее начальство, и за чаем
шел оживленный разговор
о прошедшем дне и предполагаемых маневрах
будущего. Предполагалось сделать фланговый марш влево, отрезать вице-короля и захватить его.
И Ростов встал и
пошел бродить между костров, мечтая
о том, какое было бы счастие умереть, не спасая жизнь (об этом он и не смел мечтать), а просто умереть в глазах государя. Он действительно был влюблен и в царя, и в
славу русского оружия, и в надежду
будущего торжества. И не он один испытывал это чувство в те памятные дни, предшествующие Аустерлицкому сражению: девять десятых людей русской армии в то время были влюблены, хотя и менее восторженно, в своего царя и в
славу русского оружия.
Есть даже странное убеждение, что они не нужны, что религия есть только известные слова
о будущей жизни,
о боге, известные обряды, очень полезные для спасения души по мнению одних и ни на что ненужные по мнению других, а что жизнь
идет сама собой и что для нее не нужно никаких основ и правил; нужно только делать то, что велят.