Неточные совпадения
Городничий (в сторону).О, тонкая штука! Эк куда метнул! какого туману напустил! разбери кто хочет! Не знаешь, с которой стороны и приняться. Ну, да уж попробовать не куды
пошло! Что будет, то будет, попробовать
на авось. (Вслух.)Если вы точно имеете нужду в
деньгах или в чем другом, то я готов служить сию минуту. Моя обязанность помогать проезжающим.
Городничий (в сторону).Ну,
слава богу!
деньги взял. Дело, кажется,
пойдет теперь
на лад. Я таки ему вместо двухсот четыреста ввернул.
К счастию, однако ж,
на этот раз опасения оказались неосновательными. Через неделю прибыл из губернии новый градоначальник и превосходством принятых им административных мер заставил забыть всех старых градоначальников, а в том числе и Фердыщенку. Это был Василиск Семенович Бородавкин, с которого, собственно, и начинается золотой век Глупова. Страхи рассеялись, урожаи
пошли за урожаями, комет не появлялось, а
денег развелось такое множество, что даже куры не клевали их… Потому что это были ассигнации.
— А знаешь, я о тебе думал, — сказал Сергей Иванович. — Это ни
на что не похоже, что у вас делается в уезде, как мне порассказал этот доктор; он очень неглупый малый. И я тебе говорил и говорю: нехорошо, что ты не ездишь
на собрания и вообще устранился от земского дела. Если порядочные люди будут удаляться, разумеется, всё
пойдет Бог знает как.
Деньги мы платим, они
идут на жалованье, а нет ни школ, ни фельдшеров, ни повивальных бабок, ни аптек, ничего нет.
Правда, что
на скотном дворе дело
шло до сих пор не лучше, чем прежде, и Иван сильно противодействовал теплому помещению коров и сливочному маслу, утверждая, что корове
на холоду потребуется меньше корму и что сметанное масло спорее, и требовал жалованья, как и в старину, и нисколько не интересовался тем, что
деньги, получаемые им, были не жалованье, а выдача вперед доли барыша.
30 сентября показалось с утра солнце, и, надеясь
на погоду, Левин стал решительно готовиться к отъезду. Он велел насыпать пшеницу,
послал к купцу приказчика, чтобы взять
деньги, и сам поехал по хозяйству, чтобы сделать последние распоряжения перед отъездом.
И вот те
деньги, которые бы поправили сколько-нибудь дело,
идут на разные средства для приведения себя в забвенье.
Мери
пошла к нему в шесть часов вечера. Около семи рассказчица встретила ее
на дороге к Лиссу. Заплаканная и расстроенная, Мери сказала, что
идет в город заложить обручальное кольцо. Она прибавила, что Меннерс соглашался дать
денег, но требовал за это любви. Мери ничего не добилась.
Вот и
деньги на столе,
слава богу!
Он
шел дорогой тихо и степенно, не торопясь, чтобы не подать каких подозрений. Мало глядел он
на прохожих, даже старался совсем не глядеть
на лица и быть как можно неприметнее. Тут вспомнилась ему его шляпа. «Боже мой! И
деньги были третьего дня, и не мог переменить
на фуражку!» Проклятие вырвалось из души его.
Ах да: она говорит и кричит, что так как ее все теперь бросили, то она возьмет детей и
пойдет на улицу, шарманку носить, а дети будут петь и плясать, и она тоже, и
деньги собирать, и каждый день под окно к генералу ходить…
Кнуров. Что тут ценить! Пустое дело! Триста рублей это стоит. (Достает из бумажника
деньги и отдает Огудаловой.) До свиданья! Я
пойду еще побродить… Я нынче
на хороший обед рассчитываю. За обедом увидимся. (
Идет к двери.)
Савельич поглядел
на меня с глубокой горестью и
пошел за моим долгом. Мне было жаль бедного старика; но я хотел вырваться
на волю и доказать, что уж я не ребенок.
Деньги были доставлены Зурину. Савельич поспешил вывезти меня из проклятого трактира. Он явился с известием, что лошади готовы. С неспокойной совестию и с безмолвным раскаянием выехал я из Симбирска, не простясь с моим учителем и не думая с ним уже когда-нибудь увидеться.
Клим Самгин, бросив
на стол
деньги, поспешно вышел из зала и через минуту, застегивая пальто, стоял у подъезда ресторана. Три офицера, все с праздничными лицами,
шли в ногу, один из них задел Самгина и весело сказал...
— Где Лидия? — спросил Макаров, прежде чем успел сделать это Клим. Спрыгнув
на панель, девушка механически, но все-таки красивым жестом сунула извозчику
деньги и
пошла к дому, уже некрасиво размахивая зонтом в одной руке, шляпой в другой; истерически громко она рассказывала...
— Благодару вам! — откликнулся Депсамес, и было уже совершенно ясно, что он нарочито исказил слова, — еще раз это не согласовалось с его изуродованным лицом, седыми волосами. — Господин Брагин знает сионизм как милую шутку: сионизм — это когда один еврей
посылает другого еврея в Палестину
на деньги третьего еврея. Многие любят шутить больше, чем думать…
— Почему? Социализм — не страшен после того, как дал
деньги на войну. Он особенно не страшен у нас, где Плеханов
пошел в историю под ручку с Милюковым.
— Вы бы писали прозу,
на прозе больше заработаете
денег и скорее
славу.
Не жаден
на славу, равнодушен к
деньгам.
Отец его, провинциальный подьячий старого времени, назначал было сыну в наследство искусство и опытность хождения по чужим делам и свое ловко пройденное поприще служения в присутственном месте; но судьба распорядилась иначе. Отец, учившийся сам когда-то по-русски
на медные
деньги, не хотел, чтоб сын его отставал от времени, и пожелал поучить чему-нибудь, кроме мудреной науки хождения по делам. Он года три
посылал его к священнику учиться по-латыни.
Обломов, подписывая, утешался отчасти тем, что
деньги эти
пойдут на сирот, а потом,
на другой день, когда голова у него была свежа, он со стыдом вспомнил об этом деле, и старался забыть, избегал встречи с братцем, и если Тарантьев заговаривал о том, он грозил немедленно съехать с квартиры и уехать в деревню.
Этот долг можно заплатить из выручки за хлеб. Что ж он так приуныл? Ах, Боже мой, как все может переменить вид в одну минуту! А там, в деревне, они распорядятся с поверенным собрать оброк; да, наконец, Штольцу напишет: тот даст
денег и потом приедет и устроит ему Обломовку
на славу, он всюду дороги проведет, и мостов настроит, и школы заведет… А там они, с Ольгой!.. Боже! Вот оно, счастье!.. Как это все ему в голову не пришло!
Он три раза перевернулся
на диване от этого известия, потом посмотрел в ящик к себе: и у него ничего не было. Стал припоминать, куда их дел, и ничего не припомнил; пошарил
на столе рукой, нет ли медных
денег, спросил Захара, тот и во сне не видал. Она
пошла к братцу и наивно сказала, что в доме
денег нет.
— Ну, еще и в старом походит, — сказала Агафья Матвеевна, — а
деньги понадобятся
на хозяйство. Солонины запасем, варенья вам наварю…
Пойти посмотреть, принесла ли Анисья сметаны… — Она встала.
— Нет, нет, — у меня теперь есть
деньги… — сказал он, глядя загадочно
на Райского. — Да я еще в баню до ужина
пойду. Я весь выпачкался, не одевался и не раздевался почти. Я, видите ли, живу теперь не у огородника
на квартире, а у одной духовной особы. Сегодня там баню топят, я схожу в баню, потом поужинаю и лягу уж
на всю ночь.
— Да, упасть в обморок не от того, от чего вы упали, а от того, что осмелились распоряжаться вашим сердцем, потом уйти из дома и сделаться его женой. «Сочиняет, пишет письма, дает уроки, получает
деньги, и этим живет!» В самом деле, какой позор! А они, — он опять указал
на предков, — получали, ничего не сочиняя, и проедали весь свой век чужое — какая
слава!.. Что же сталось с Ельниным?
— Ведомости о крестьянах, об оброке, о продаже хлеба, об отдаче огородов… Помнишь ли, сколько за последние года дохода было? По тысяче четыреста двадцати пяти рублей — вот смотри… — Она хотела щелкнуть
на счетах. — Ведь ты получал
деньги? Последний раз тебе послано было пятьсот пятьдесят рублей ассигнациями: ты тогда писал, чтобы не
посылать. Я и клала в приказ: там у тебя…
«Чем доказать, что я — не вор? Разве это теперь возможно? Уехать в Америку? Ну что ж этим докажешь? Версилов первый поверит, что я украл! „Идея“? Какая „идея“? Что теперь „идея“? Через пятьдесят лет, через сто лет я буду
идти, и всегда найдется человек, который скажет, указывая
на меня: „Вот это — вор“. Он начал с того „свою идею“, что украл
деньги с рулетки…»
— Надо, надо! — завопил я опять, — ты ничего не понимаешь, Ламберт, потому что ты глуп! Напротив, пусть
пойдет скандал в высшем свете — этим мы отмстим и высшему свету и ей, и пусть она будет наказана! Ламберт, она даст тебе вексель… Мне
денег не надо — я
на деньги наплюю, а ты нагнешься и подберешь их к себе в карман с моими плевками, но зато я ее сокрушу!
Потом, через два года, он по этому письму стребовал с меня уже
деньги судом и с процентами, так что меня опять удивил, тем более что буквально
пошел сбирать
на построение Божьего храма, и с тех пор вот уже двадцать лет скитается.
Я до того закричал
на лакея, что он вздрогнул и отшатнулся; я немедленно велел ему отнести
деньги назад и чтобы «барин его сам принес» — одним словом, требование мое было, конечно, бессвязное и, уж конечно, непонятное для лакея. Однако ж я так закричал, что он
пошел. Вдобавок, в зале, кажется, мой крик услышали, и говор и смех вдруг затихли.
В одном из этих домов преимущественно
шел банк и играли
на очень значительные
деньги.
Некоторые из этих дам долго
шли за нами и
на исковерканном английском языке (и здесь англичане — заметьте!) просили
денег бог знает по какому случаю.
Этому чиновнику
посылают еще сто рублей
деньгами к Пасхе, столько-то раздать у себя в деревне старым слугам, живущим
на пенсии, а их много, да мужичкам, которые то ноги отморозили, ездивши по дрова, то обгорели, суша хлеб в овине, кого в дугу согнуло от какой-то лихой болести, так что спины не разогнет, у другого темная вода закрыла глаза.
Вот
на выборах, в городе, оно заметно, куда
деньги идут.
Мы заглянули в длинный деревянный сарай, где живут 20 преступники. Он содержится чисто. Окон нет. У стен
идут постели рядом,
на широких досках, устроенных, как у нас полати в избах, только ниже. Там мы нашли большое общество сидевших и лежавших арестантов. Я спросил, можно ли, как это у нас водится, дать
денег арестантам, но мне отвечали, что это строго запрещено.
— Купец был уже в экстазе, — слегка улыбаясь, говорила Китаева, — и у нас продолжал пить и угощать девушек; но так как у него не достало
денег, то он
послал к себе в номер эту самую Любашу, к которой он получил предилекция, — сказала она, взглянув
на подсудимую.
Было раннее ненастное сентябрьское утро.
Шел то снег, то дождь с порывами холодного ветра. Все арестанты партии, 400 человек мужчин и около 50 женщин, уже были
на дворе этапа и частью толпились около конвойного-старшòго, раздававшего старостам кормовые
деньги на двое суток, частью закупали съестное у впущенных
на двор этапа торговок. Слышался гул голосов арестантов, считавших
деньги, покупавших провизию, и визгливый говор торговок.
— Приехала домой, — продолжала Маслова, уже смелее глядя
на одного председателя, — отдала хозяйке
деньги и легла спать. Только заснула — наша девушка Берта будит меня. «Ступай, твой купец опять приехал». Я не хотела выходить, но мадам велела. Тут он, — она опять с явным ужасом выговорила это слово: он, — он всё поил наших девушек, потом хотел
послать еще за вином, а
деньги у него все вышли. Хозяйка ему не поверила. Тогда он меня
послал к себе в номер. И сказал, где
деньги и сколько взять. Я и поехала.
Повитуха взяла у нее за прожитье — за корм и зa чай — за два месяца 40 рублей, 25 рублей
пошли за отправку ребенка, 40 рублей повитуха выпросила себе взаймы
на корову, рублей 20 разошлись так —
на платья,
на гостинцы, так что, когда Катюша выздоровела,
денег у нее не было, и надо было искать места.
— Поправимся?! Нет, я тебя сначала убью… жилы из тебя вытяну!! Одно только лето не приехал
на прииски, и все
пошло кверху дном. А теперь последние
деньги захватил Работкин и скрылся… Боже мой!! Завтра же еду и всех вас переберу… Ничего не делали, пьянствовали, безобразничали!!
На кого же мне положиться?!
— Ого-го!.. Вон оно куда
пошло, — заливался Веревкин. — Хорошо, сегодня же устроим дуэль по-американски: в двух шагах, через платок… Ха-ха!.. Ты пойми только, что сия Катерина Ивановна влюблена не в папахена, а в его карман. Печальное, но вполне извинительное заблуждение даже для самого умного человека, который зарабатывает
деньги головой, а не ногами. Понял? Ну, что возьмет с тебя Катерина Ивановна, когда у тебя ни гроша за душой… Надо же и ей заработать
на ярмарке
на свою долю!..
Но проигрыш все
шел на увеличение, а не
на уменьшение, и Привалов чувствовал какую-то жгучую потребность выиграть у Ивана Яковлича хоть часть проигранных
денег.
Захочу, и не
пойду я теперь никуда и ни к кому, захочу — завтра же отошлю Кузьме все, что он мне подарил, и все
деньги его, а сама
на всю жизнь работницей поденной
пойду!..
Это он припомнил о вчерашних шести гривнах, пожертвованных веселою поклонницей, чтоб отдать «той, которая меня бедней». Такие жертвы происходят как епитимии, добровольно
на себя почему-либо наложенные, и непременно из
денег, собственным трудом добытых. Старец
послал Порфирия еще с вечера к одной недавно еще погоревшей нашей мещанке, вдове с детьми, пошедшей после пожара нищенствовать. Порфирий поспешил донести, что дело уже сделано и что подал, как приказано ему было, «от неизвестной благотворительницы».
Но
идти к ней, объявить ей мою измену и
на эту же измену, для исполнения же этой измены, для предстоящих расходов
на эту измену, у ней же, у Кати же, просить
денег (просить, слышите, просить!) и тотчас от нее же убежать с другою, с ее соперницей, с ее ненавистницей и обидчицей, — помилуйте, да вы с ума сошли, прокурор!
«Пусть уж лучше я пред тем, убитым и ограбленным, убийцей и вором выйду и пред всеми людьми, и в Сибирь
пойду, чем если Катя вправе будет сказать, что я ей изменил, и у нее же
деньги украл, и
на ее же
деньги с Грушенькой убежал добродетельную жизнь начинать!
— Он. Величайший секрет. Даже Иван не знает ни о
деньгах, ни о чем. А старик Ивана в Чермашню
посылает на два,
на три дня прокатиться: объявился покупщик
на рощу срубить ее за восемь тысяч, вот и упрашивает старик Ивана: «помоги, дескать, съезди сам» денька
на два,
на три, значит. Это он хочет, чтобы Грушенька без него пришла.
— Без сомнения. Оставим это, — отрезала она. — Слушайте: я с вами туда
на похороны
идти теперь не могу. Я
послала им
на гробик цветов.
Деньги еще есть у них, кажется. Если надо будет, скажите, что в будущем я никогда их не оставлю… Ну, теперь оставьте меня, оставьте, пожалуйста. Вы уж туда опоздали, к поздней обедне звонят… Оставьте меня, пожалуйста!
В нужные минуты он ласково и подобострастно останавливал его и уговаривал, не давал ему оделять, как «тогда», мужиков «цигарками и ренским вином» и, Боже сохрани,
деньгами, и очень негодовал
на то, что девки пьют ликер и едят конфеты: «Вшивость лишь одна, Митрий Федорович, — говорил он, — я их коленком всякую напинаю, да еще за честь почитать прикажу — вот они какие!» Митя еще раз вспомянул про Андрея и велел
послать ему пуншу.