Неточные совпадения
Наконец, пришло ему
в голову, что не лучше ли будет
пойти куда-нибудь на Неву? Там и людей меньше, и незаметнее, и во всяком случае удобнее, а главное — от здешних мест дальше. И удивился он вдруг:
как это он целые полчаса бродил
в тоске и тревоге, и
в опасных местах, а этого не мог раньше выдумать! И потому только целые полчаса на безрассудное дело убил, что так уже раз во сне,
в бреду решено было! Он становился чрезвычайно рассеян и забывчив и знал это. Решительно надо было спешить!
— Кто такой Аркадий Николаич? — проговорил Базаров
как бы
в раздумье. — Ах да! птенец этот! Нет, ты его не трогай: он теперь
в галки попал. Не удивляйся, это еще не
бред. А ты
пошли нарочного к Одинцовой, Анне Сергеевне, тут есть такая помещица… Знаешь? (Василий Иванович кивнул головой.) Евгений, мол, Базаров кланяться велел и велел сказать, что умирает. Ты это исполнишь?
Но и рассказ Инокова о том, что
в него стрелял регент, очевидно,
бред. Захотелось подробно расспросить Инокова:
как это было? Он
пошел в столовую, там,
в сумраке, летали и гудели тяжелые, осенние мухи; сидела, сматывая бинты, толстая сестра милосердия.
В груди у Половодова точно что жгло, язык пересох, снег попадал ему за раскрытый воротник шубы, но он ничего не чувствовал, кроме глухого отчаяния, которое придавило его
как камень. Вот на каланче пробило двенадцать часов… Нужно было куда-нибудь
идти; но куда?.. К своему очагу,
в «Магнит»? Пошатываясь, Половодов,
как пьяный,
побрел вниз по Нагорной улице. Огни
в домах везде были потушены; глухая осенняя ночь точно проглотила весь город. Только
в одном месте светил огонек… Половодов узнал дом Заплатиной.
Ночью я плохо спал. Почему-то все время меня беспокоила одна и та же мысль: правильно ли мы
идем? А вдруг мы
пошли не по тому ключику и заблудились! Я долго ворочался с боку на бок, наконец поднялся и подошел к огню. У костра сидя спал Дерсу. Около него лежали две собаки. Одна из них что-то видела во сне и тихонько лаяла. Дерсу тоже о чем-то
бредил. Услышав мои шаги, он спросонья громко спросил: «
Какой люди ходи?» — и тотчас снова погрузился
в сон.
«Но для чего ж она
как раз очутилась у дверей?» — подумал я и вдруг с удивлением заметил, что она была
в шубейке (я только что купил ей у знакомой старухи торговки, зашедшей ко мне на квартиру и уступавшей мне иногда свой товар
в долг); следовательно, она собиралась куда-то
идти со двора и, вероятно, уже отпирала дверь,
как вдруг эпилепсия поразила ее. Куда ж она хотела
идти? Уж не была ли она и тогда
в бреду?
Но Марья Петровна уже вскочила и выбежала из комнаты. Сенечка
побрел к себе, уныло размышляя по дороге, за что его наказал бог, что он ни под
каким видом на маменьку потрафить не может. Однако Марья Петровна скоро обдумалась и
послала девку Палашку спросить"у этого, прости господи, черта", чего ему нужно. Палашка воротилась и доложила, что Семен Иваныч
в баньку желают сходить.
Пришла опять весна,
пошли ручьи с гор, взглянуло и
в наши леса солнышко. Я, ваше благородие, больно это времечко люблю; кажется, и не нарадуешься: везде капель, везде вода — везде, выходит, шум;
в самом, то есть, пустом месте словно кто-нибудь тебе соприсутствует, а не один ты
бредешь,
как зимой, например.
Параша (привстает и
как бы
в бреду). По городу с солдатом?
В чулан? Где он? Где атаман?
Пойдем! Вместе
пойдем! И я с вами…
В бреду шли дни, наполненные страшными рассказами о яростном истреблении людей. Евсею казалось, что дни эти ползут по земле,
как чёрные, безглазые чудовища, разбухшие от крови, поглощённой ими, ползут, широко открыв огромные пасти, отравляя воздух душным, солёным запахом. Люди бегут и падают, кричат и плачут, мешая слёзы с кровью своей, а слепые чудовища уничтожают их, давят старых и молодых, женщин и детей. Их толкает вперёд на истребление жизни владыка её — страх, сильный,
как течение широкой реки.
Было молчанье. И
в молчанье осторожно, чтобы не шуметь, поднялся Жегулев и тихонько
побрел на свое гордо — одинокое атаманское место. А через полчасика к тому же заповедному месту подобрался Еремей,
шел тихо и
как будто невнимательно, покачиваясь и пробуя на зуб травинку. Присел возле Саши и, вытянув шею, поверх куста заглянул для какой-то надобности
в глухой овраг, где уже густились вечерние тени, потом кивнул Саше головой и сказал просто и мягко...
— И давно уже замечаю, что вы почти
как в бреду-с, — с наслаждением перебивал и налегал на эту тему Павел Павлович. — Мне так, право, совестно, что я моею неловкостию… но
иду,
иду! А вы лягте-ка и засните-ка!
После чаю, когда я уже начинал думать о том,
как бы незаметно выскользнуть из дома, она сама вдруг объявила, что хочет
идти гулять, и предложила мне проводить ее. Я встал, взял шляпу и
побрел за ней. Я не смел заговорить, я едва дышал, я ждал ее первого слова, ждал объяснений; но она молчала. Молча дошли мы до китайского домика, молча вошли
в него, и тут — я до сих пор не знаю, не могу понять,
как это сделалось — мы внезапно очутились
в объятиях друг друга.
Остальные же листы «Однодума», о существовании которого знал почти весь Солигалич, изведены на оклейку стен или, может быть, и сожжены, во избежание неприятностей, так
как это сочинение заключало
в себе много несообразного
бреда и религиозных фантазий, за которые тогда и автора и чтецов
посылали молиться
в Соловецкий монастырь.
Гуляка праздный, пьяный молодец,
С осанкой важной,
в фризовой шинели,
Держась за них,
бредет — и вот конец
Перилам. — «Всё направо!» — Заскрипели
Полозья по сугробам,
как резец
По мрамору… Лачуги, цепью длинной
Мелькая мимо, кланяются чинно…
Вдали мелькнул знакомый огонек…
«Держи к воротам… Стой, — сугроб глубок!..
Пойдем по снегу, муза, только тише
И платье подними
как можно выше».
— Не дошел до него, — отвечал тот. — Дорогой узнал, что монастырь наш закрыли, а игумен Аркадий за Дунай к некрасовцам перебрался… Еще сведал я, что тем временем,
как проживал я
в Беловодье, наши сыскали митрополита и водворили его
в австрийских пределах.
Побрел я туда. С немалым трудом и с большою опаской перевели меня христолюбцы за рубеж австрийский, и сподобил меня Господь узреть недостойными очами святую митрополию Белой Криницы во всей ее
славе.
Что еще говорилось? Не помню. Бессвязный
бред в неподвижном тумане, где низом
шел ласкающий запах весенних почек и мертво стояло вдали белое зарево. Не важно, что говорилось, — разговор опять
шел помимо слов. И не только я чувствовал,
как в ответ мне звучала ее душа. Была странная власть над нею, — покорно и беззащитно она втягивалась
в крутящийся вихрь.
"Стало быть, ищи", —
как бы серьезно приказал он себе и
побрел по другим комнатам. Первая половина концерта
в зале кончилась, публика начала расползаться. Он было мужественно
пошел навстречу парам, идущим из залы, но образ его собеседницы опять смутил его. А ведь, наверное, придется встретить и ее.
«Зачем, к чему? — возник
в его уме вопрос. — Я не
в силах помочь ей! А между тем она, возвращенная
в дом, отправленная затем
в больницу с ее бессвязным
бредом,
в котором она непременно будет упоминать его имя и имя Маргариты, может произвести скандал…
Пойдут толки, дойдет до Строевой,
как взглянет она на это?»
Молодая женщина сама уж взяла на руки дитя, несмотря на заботливые предложения слуги понести это бремя. Потом вся эта занимательная группа
побрела далее, чрез дворцовую площадь,
в каком-то сумрачном благоговении, молча, с поникшими
в землю взорами,
как будто
шла на поклонение святым местам. Сам малютка, смотря на пасмурное лицо молодой женщины, долго не смел нарушить это благочестивое шествие. Но против дворца необычайность поразившего его зрелища заставила его вскрикнуть...