Неточные совпадения
Мы тронулись
в путь; с трудом пять худых кляч тащили наши повозки по извилистой дороге на Гуд-гору; мы
шли пешком сзади, подкладывая камни под колеса, когда лошади выбивались из сил; казалось, дорога вела на небо, потому что, сколько глаз мог разглядеть, она все поднималась и наконец пропадала
в облаке, которое еще с вечера отдыхало на вершине Гуд-горы, как коршун, ожидающий добычу; снег хрустел под ногами нашими; воздух становился так редок, что было больно дышать; кровь поминутно приливала
в голову, но со всем тем какое-то отрадное чувство распространилось по всем моим жилам, и мне было как-то весело, что я так высоко над миром: чувство детское, не спорю, но, удаляясь от условий общества и приближаясь к природе, мы невольно становимся детьми; все приобретенное отпадает от души, и она делается вновь такою, какой была некогда и, верно, будет когда-нибудь опять.
Из заросли поднялся корабль; он всплыл и остановился по самой середине зари. Из этой дали он был виден ясно, как
облака. Разбрасывая веселье, он пылал, как вино, роза, кровь, уста, алый бархат и пунцовый огонь. Корабль
шел прямо к Ассоль. Крылья пены трепетали под мощным напором его киля; уже встав, девушка прижала руки к груди, как чудная игра света перешла
в зыбь; взошло солнце, и яркая полнота утра сдернула покровы с всего, что еще нежилось, потягиваясь на сонной земле.
А знаешь,
в солнечный день из купола такой светлый столб вниз
идет, и
в этом столбе ходит дым, точно
облака, и вижу я, бывало, будто ангелы
в этом столбе летают и поют.
Только что прошел обильный дождь, холодный ветер, предвестник осени, гнал клочья черных
облаков, среди них ныряла ущербленная луна, освещая на секунды мостовую, жирно блестел булыжник, тускло, точно оловянные, поблескивали стекла окон, и все вокруг как будто подмигивало. Самгина обогнали два человека, один из них
шел точно
в хомуте, на плече его сверкала медная труба — бас, другой, согнувшись, сунув руки
в карманы, прижимал под мышкой маленький черный ящик, толкнув Самгина, он пробормотал...
Как только зазвучали первые аккорды пианино, Клим вышел на террасу, постоял минуту, глядя
в заречье, ограниченное справа черным полукругом леса, слева — горою сизых
облаков, за которые уже скатилось солнце. Тихий ветер ласково гнал к реке зелено-седые волны хлебов. Звучала певучая мелодия незнакомой, минорной пьесы. Клим
пошел к даче Телепневой. Бородатый мужик с деревянной ногой заступил ему дорогу.
За время, которое он провел
в суде, погода изменилась: с моря влетал сырой ветер, предвестник осени, гнал над крышами домов грязноватые
облака, как бы стараясь затискать их
в коридор Литейного проспекта, ветер толкал людей
в груди,
в лица,
в спины, но люди, не обращая внимания на его хлопоты, быстро
шли встречу друг другу, исчезали
в дворах и воротах домов.
Самгин не выспался,
идти на улицу ему не хотелось, он и на крышу полез неохотно. Оттуда даже невооруженные глаза видели над полем
облако серовато-желтого тумана. Макаров, посмотрев
в трубу и передавая ее Климу, сказал, сонно щурясь...
Тут
в памяти Самгина точно спичка вспыхнула, осветив тихий вечер и
в конце улицы,
в поле заревые, пышные
облака; он
идет с Иноковым встречу им, и вдруг, точно из
облаков, прекрасно выступил золотистый, тонконогий конь, на коне — белый всадник.
Но минутами его уверенность
в конце тревожных событий исчезала, как луна
в облаках, он вспоминал «господ», которые с восторгом поднимали «Дубинушку» над своими головами; явилась мысль, кого могут
послать в Государственную думу булочники, метавшие с крыши кирпичи
в казаков, этот рабочий народ, вывалившийся на улицы Москвы и никем не руководимый, крестьяне, разрушающие помещичьи хозяйства?
И вдруг
облако исчезло, перед ним распахнулась светлая, как праздник, Обломовка, вся
в блеске,
в солнечных лучах, с зелеными холмами, с серебряной речкой; он
идет с Ольгой задумчиво по длинной аллее, держа ее за талию, сидит
в беседке, на террасе…
Но она все нейдет. Его взяло зло, он собрал рисунки и только хотел унести опять к себе наверх, как распахнулась дверь и пред ним предстала… Полина Карповна, закутанная, как
в облака,
в кисейную блузу, с голубыми бантами на шее, на груди, на желудке, на плечах,
в прозрачной шляпке с колосьями и незабудками. Сзади
шел тот же кадет, с веером и складным стулом.
А там
в пустой улице, посредине, взрывая нетрезвыми ногами
облака пыли,
шел разгульный малый,
в красной рубашке,
в шапке набок, и, размахивая руками,
в одиночку орал песню и время от времени показывал редкому прохожему грозный кулак.
Плавание
в южном полушарии замедлялось противным зюйд-остовым пассатом; по меридиану уже
идти было нельзя: диагональ отводила нас
в сторону, все к Америке. 6-7 узлов был самый большой ход. «Ну вот вам и лето! — говорил дед, красный, весь
в поту, одетый
в прюнелевые ботинки, но, по обыкновению, застегнутый на все пуговицы. — Вот и акулы, вот и Южный Крест, вон и «Магеллановы
облака» и «Угольные мешки!» Тут уж особенно заметно целыми стаями начали реять над поверхностью воды летучие рыбы.
Молнии не было видно; гром грохотал где-то вверху,
в облаках, тучи
шли вразброд, и ветер часто менял направление.
Действительно, сквозь разорвавшуюся завесу тумана совершенно явственно обозначилось движение
облаков. Они быстро бежали к северо-западу. Мы очень скоро вымокли до последней нитки. Теперь нам было все равно. Дождь не мог явиться помехой. Чтобы не обходить утесы, мы спустились
в реку и
пошли по галечниковой отмели. Все были
в бодром настроении духа; стрелки смеялись и толкали друг друга
в воду. Наконец
в 3 часа дня мы прошли теснины. Опасные места остались позади.
С утра погода стояла хмурая; небо было: туман или тучи. Один раз сквозь них прорвался было солнечный луч, скользнул по воде, словно прожектором, осветил сопку на берегу и скрылся опять
в облаках. Вслед за тем
пошел мелкий снег. Опасаясь пурги, я хотел было остаться дома, но просвет на западе и движение туч к юго-востоку служили гарантией, что погода разгуляется. Дерсу тоже так думал, и мы бодро
пошли вперед. Часа через 2 снег перестал
идти, мгла рассеялась, и день выдался на
славу — теплый и тихий.
Чжан Бао советовал вернуться назад, на Билимбе, и постараться дойти до зверовых фанз. Совет его был весьма резонным, и потому мы
в тот же день
пошли обратно. Еще утром на перевале красовалось
облако тумана. Теперь вместо него через хребет ползли тяжелые тучи. Дерсу и Чжан Бао
шли впереди. Они часто поглядывали на небо и о чем-то говорили между собой. По опыту я знал, что Дерсу редко ошибается, и если он беспокоится, то, значит, тому есть серьезные основания.
Время
шло. Трудовой день кончился;
в лесу сделалось сумрачно. Солнечные лучи освещали теперь только вершины гор и
облака на небе. Свет, отраженный от них, еще некоторое время освещал землю, но мало-помалу и он стал блекнуть.
Пустотелов выходит на балкон, садится
в кресло и отдыхает. День склоняется к концу,
в воздухе чувствуется роса, солнце дошло до самой окраины горизонта и, к великому удовольствию Арсения Потапыча, садится совсем чисто. Вот уж и стадо гонят домой; его застилает громадное
облако пыли, из которого доносится блеянье овец и мычанье коров. Бык,
в качестве должностного лица,
идет сзади. Образцовый хозяин зорко всматривается
в даль, и ему кажется, что бык словно прихрамывает.
— Ну, зато, Олеша, на привале, на отдыхе, летним вечером
в Жигулях, где-нибудь, под зеленой горой, поразложим, бывалоче, костры — кашицу варить, да как заведет горевой бурлак сердечную песню, да как вступится, грянет вся артель, — аж мороз по коже дернет, и будто Волга вся быстрей
пойдет, — так бы, чай, конем и встала на дыбы, до самых
облаков!
Через час мать была
в поле за тюрьмой. Резкий ветер летал вокруг нее, раздувал платье, бился о мерзлую землю, раскачивал ветхий забор огорода, мимо которого
шла она, и с размаху ударялся о невысокую стену тюрьмы. Опрокинувшись за стену, взметал со двора чьи-то крики, разбрасывал их по воздуху, уносил
в небо. Там быстро бежали
облака, открывая маленькие просветы
в синюю высоту.
Но как объяснить всего себя, всю свою болезнь, записанную на этих страницах. И я потухаю, покорно
иду… Лист, сорванный с дерева неожиданным ударом ветра, покорно падает вниз, но по пути кружится, цепляется за каждую знакомую ветку, развилку, сучок: так я цеплялся за каждую из безмолвных шаров-голов, за прозрачный лед стен, за воткнутую
в облако голубую иглу аккумуляторной башни.
Но
в то же время и погода изменилась. На небе с утра до вечера ходили грузные
облака; начинавшееся тепло, как бы по мановению волшебства, исчезло; почти ежедневно
шел мокрый снег, о котором говорили: молодой снег за старым пришел. Но и эта перемена не огорчила Ольгу, а, напротив, заняла ее. Все-таки дело
идет к возрождению; тем или другим процессом, а природа берет свое.
Вот,
слава богу,
в сторонке слой
облаков как будто потоньше становится; вот и синевы клочок показался…
слава богу! завтра, может быть, и солнышко выглянет.
Александров и сам не знал, какие слова он скажет, но
шел вперед.
В это время ущербленный и точно заспанный месяц продрался и выкатился сквозь тяжелые громоздкие
облака, осветив их сугробы грязно-белым и густо-фиолетовым светом.
В десяти шагах перед собою Александров смутно увидел
в тумане неестественно длинную и худую фигуру Покорни, который, вместо того чтобы дожидаться, пятился назад и говорил преувеличенно громко и торопливо...
В голову словно
облако тумана ворвалось, теплота по всем суставам
пошла.
— И что от него осталось? Чем разрешилось
облако блеска,
славы и власти, которое окружало его? — Несколькими десятками анекдотов
в «Русской старине», из коих
в одном главную роль играет севрюжина! Вон там был сожжен знаменитый фейерверк, вот тут с этой террасы глядела на празднество залитая
в золото толпа царедворцев, а вдали неслыханные массы голосов и инструментов гремели «Коль славен» под гром пушек! Где все это?
Она вглядывалась
в полевую даль, вглядывалась
в эти измокшие деревни, которые
в виде черных точек пестрели там и сям на горизонте; вглядывалась
в белые церкви сельских погостов, вглядывалась
в пестрые пятна, которые бродячие
в лучах солнца
облака рисовали на равнине полей, вглядывалась
в этого неизвестного мужика, который
шел между полевых борозд, а ей казалось, что он словно застыл на одном месте.
Ярко светит солнце, белыми птицами плывут
в небе
облака, мы
идем по мосткам через Волгу, гудит, вздувается лед, хлюпает вода под тесинами мостков, на мясисто-красном соборе ярмарки горят золотые кресты. Встретилась широкорожая баба с охапкой атласных веток вербы
в руках — весна
идет, скоро Пасха!
— Видел я сон:
идёт по земле большой серый мужик, голова до
облаков,
в ручищах коса, с полверсты, примерно, длиной, и косит он. Леса, деревни — всё валит. Без шума однако.
А по сю сторону реки стояла старушка,
в белом чепце и белом капоте; опираясь на руку горничной, она махала платком, тяжелым и мокрым от слез, человеку, высунувшемуся из дормеза, и он махал платком, — дорога
шла немного вправо; когда карета заворотила туда, видна была только задняя сторона, но и ее скоро закрыло
облаком пыли, и пыль эта рассеялась, и, кроме дороги, ничего не было видно, а старушка все еще стояла, поднимаясь на цыпочки и стараясь что-то разглядеть.
И. встречая
в воздухе врага,
Начинали соколы расправу,
И взлетала лебедь
в облака,
И трубила
славу Ярославу.
А то увидит она
в солнечный день, как «из купола светлый такой столб вниз
идет, и
в этом столбе ходит дым, точно
облака», — и вот она уже видит, «будто ангелы
в этом столбе летают и поют».
Илья
шёл, подняв голову кверху, и смотрел
в небо,
в даль, где красноватые
облака, неподвижно стоя над землей, пылали
в солнечных лучах.
Ему представилось огромное, мокрое поле, покрытое серыми
облаками небо, широкая дорога с берёзами по бокам. Он
идёт с котомкой за плечами, его ноги вязнут
в грязи, холодный дождь бьёт
в лицо. А
в поле, на дороге, нет ни души… даже галок на деревьях нет, и над головой безмолвно двигаются синеватые тучи…
Дядя заставил Евсея проститься с хозяевами и повёл его
в город. Евсей смотрел на всё совиными глазами и жался к дяде. Хлопали двери магазинов, визжали блоки; треск пролёток и тяжёлый грохот телег, крики торговцев, шарканье и топот ног — все эти звуки сцепились вместе, спутались
в душное, пыльное
облако. Люди
шли быстро, точно боялись опоздать куда-то, перебегали через улицу под мордами лошадей. Неугомонная суета утомляла глаза, мальчик порою закрывал их, спотыкался и говорил дяде...
Радость Урманова казалась мне великодушной и прекрасной…
В тот же день под вечер я догнал их обоих
в лиственничной аллее, вернувшись из Москвы по железной дороге. Они
шли под руку. Он говорил ей что-то, наклоняясь, а она слушала с радостным и озаренным лицом. Она взглянула на меня приветливо, но не удерживала, когда я, раскланявшись, обогнал их. Мне показалось, что я прошел через какое-то светлое
облако, и долго еще чувствовал легкое волнение от чужого, не совсем понятного мне счастья.
Мы
шли узкой тропинкой, по ней взад и вперёд ползали маленькие красные змейки, извиваясь у нас под ногами. Тишина, царившая вокруг, погружала
в мечтательно-дремотное состояние. Следом за нами по небу медленно двигались чёрные стаи туч. Сливаясь друг с другом, они покрыли всё небо сзади нас, тогда как впереди оно было ещё ясно, хотя уже клочья
облаков выбежали
в него и резво неслись куда-то вперёд, обгоняя нас.
И, придерживаясь за забор, опираясь на палку, Носков начал медленно переставлять кривые ноги, удаляясь прочь от огородов,
в сторону тёмных домиков окраины,
шёл и как бы разгонял холодные тени
облаков, а отойдя шагов десять, позвал негромко...
Чтоб я нагнал темное
облако на твое ясное, безмятежное счастие, чтоб я, горько упрекнув, нагнал тоску на твое сердце, уязвил его тайным угрызением и заставил его тоскливо биться
в минуту блаженства, чтоб я измял хоть один из этих нежных цветков, которые ты вплела
в свои черные кудри, когда
пошла вместе с ним к алтарю…
В полночь Успеньева дня я шагаю Арским полем, следя, сквозь тьму, за фигурой Лаврова, он
идет сажен на пятьдесят впереди. Поле — пустынно, а все-таки я
иду «с предосторожностями», — так советовал Лавров, — насвистываю, напеваю, изображая «мастерового под хмельком». Надо мною лениво плывут черные клочья
облаков, между ними золотым мячом катится луна, тени кроют землю, лужи блестят серебром и сталью. За спиною сердито гудит город.
День был холодный, пестрый, по синему, вымороженному зимою небу быстро плыли
облака, пятна света и теней купались
в ручьях и лужах, то ослепляя глаза ярким блеском, то лаская взгляд бархатной мягкостью. Нарядно одетые девицы павами плыли вниз по улице, к Волге, шагали через лужи, поднимая подолы юбок и показывая чугунные башмаки. Бежали мальчишки с длинными удилищами на плечах,
шли солидные мужики, искоса оглядывая группу у нашей лавки, молча приподнимая картузы и войлочные шляпы.
И Екатерина на троне!.. Уже на бессмертном мраморе Истории изображен сей незабвенный день для России: удерживаю порыв моего сердца описать его величие… Красота
в образе воинственной Паллады!.. Вокруг блестящие ряды Героев; пламя усердия
в груди их!.. Перед Нею священный ужас и Гений России!.. Опираясь на Мужество. Богиня шествует — и
Слава, гремя
в облаках трубою, опускает на главу Ее венок лавровый!..
Меж тем белей, чем горы снеговые,
Идут на запад
облака другие
И, проводивши день, теснятся
в ряд,
Друг через друга светлые глядят
Так весело, так пышно и беспечно,
Как будто жить и нравиться им вечно!..
«Встану», «
пойду», «умоюсь» — так часто начинаются заговоры, и, очевидно, так делалось когда-то; с такими словами заклинатель входит
в настроение, вспоминает первоначальную обстановку, при которой соткался заговор; но, очевидно, ему нет нужды воспроизводить эти действия, довольно простого слова; притом же это слово и не всегда выполнимо: «Оболокусь я оболоком, обтычусь частыми звездами», — говорит заклинатель; и вот он — уже маг, плывущий
в облаке, опоясанный Млечным Путем, наводящий чары и насылающий страхи.
Он пытался обернуться к ней — ему хотелось обнять ее, но, когда он обернулся, она уже быстро и не оглядываясь
шла прочь от него. Юноша неподвижно стоял над кучей полугнилого мусора, дремотно улыбался и смотрел влажным взглядом
в кусты, где — точно
облако — растаяли мягкие белые юбки.
Мороза не было, и уже таяло на крышах, но
шел крупный снег; он быстро кружился
в воздухе, и белые
облака его гонялись друг за другом по полотну дороги.
Да, много лет и много горьких мук
С тех пор отяготело надо мною;
Но первого восторга чудный звук
В груди не умирает, — и порою,
Сквозь
облако забот, когда недуг
Мой слабый ум томит неугомонно,
Ее глаза мне светят благосклонно.
Так
в час ночной, когда гроза шумит
И бродят
облака, — звезда горит
В дали эфирной, не боясь их злости,
И
шлет свои лучи на землю
в гости.
Идут по небу
облака, кроют нас своими тенями,
в серых волнах плавает и прячется светлая луна. Шуршат деревья, тихо плещет вода, лес и земля ещё дышат теплом, а воздух прозрачен по-осеннему. За деревней, у мельниц, девки песню запели — их крикливые, сухие голоса издали кажутся мягкими и сочными, как свирель.
Крюков быстро оделся и, не слушая встревоженного поручика, сел на беговые дрожки, решительно махнул рукой и покатил к Сусанне Моисеевне. Поручик долго глядел
в окно на
облако пыли, бежавшее за его дрожками, потянулся, зевнул и
пошел к себе
в комнату. Через четверть часа он спал крепким сном.