Неточные совпадения
Учение о Софии, которое стало популярно в религиозно-философских и поэтических течениях начала XX в., связано с платоновским учением об
идеях. «София есть выраженная, осуществленная
идея», — говорит Соловьев. «София есть тело Божие,
материя Божества, проникнутая началом Божественного единства».
— Вот видите… И с моей точки зрения ваше понятие о простоте будет грубо. Но оставим это… Скажите — представляя себе жизнь только механизмом, вырабатывающим всё — и в том числе
идеи, — неужели вы не ощущаете внутреннего холода и нет в душе у вас ни капли сожаления о всём таинственном и чарующе красивом, что низводится вами до простого химизма, до перемещения частиц
материи?
Тело и
материя отнюдь не тождественны, как это обычно считают, связь телесности с
материей есть загадка, по-своему не менее таинственная, нежели связь души с телом; бестелесное же существование
идей есть фикция и абстракция: nulla idea sine corpore [Нет
идеи без тела (лат.).].
Это есть эротическая встреча
материи и формы, их влюбленное слияние, почувствованная
идея, ставшая красотой: это есть сияние софийного луча в нашем мире.
Начало, т. е. Божественная София, в премирном своем существовании, пребывает трансцендентна миру с его неизбежным дуализмом неба и земли,
идей и
материи, но в то же время небо и земля создаются именно в Начале, обосновываются в своем бытии в сверхбытийной Софии.
И то, что мы в мире дальнем познаем как стремление каждого земного существа к своей
идее, как эрос творчества, муку и тревогу всей жизни, то в мире умопостигаемом, «в небе», есть предвечно завершенный блаженный акт, эротическое взаимопроникновение формы и
материи,
идеи и тела, духовная, святая телесность.
Это же самое осуществляется и искусством, просветляющим
материю идеей.
Его νους, идеальный организм идей-форм, в идеальной
материи имеющий для себя «подставку», есть, по нашему пониманию, не что иное, как София, или же в известном смысле то же самое, что и платоновский мир
идей.
Учению Платона об
идеях Аристотель противопоставляет свое учение о формах (μορφή), осуществляющихся в некоем субстрате (ΰποκείμενον),
материи (ϋλη), причем форма есть движущий принцип, ведущий развитие к своему полнейшему осуществлению: она является и данностью, и заданностью для своего вида, а вместе и законом ее развития, целепричиной, делающей вещь воплощением своей
идеи (εντελέχεια).
Ноумен и феномен,
идея и
материя, для них сливаются воедино, они обоняют раньше смерти воздух воскресения.
Иначе говоря, лишь с другого конца Аристотель приходит к той же основной характеристике мира
идей, какую он имеет у Платона, к признанию его трансцендентно-имманентности или же имманентно-трансцендентности: идеи-формы суть семена, которые, каждое по роду своему, творчески произрастают в становлении, обусловливаемом аристотелевской ΰλη [
Материя (греч.).].
Итак, μέθεξις, сопричастность
материи идее именно и есть Эрос, эрос «земли» к «небу».
Это таинственное преодоление
материи идеей мы наблюдаем при всяком изведении «из темной глыбы ликов роз», деревьев, цветов и злаков, стремящихся создать себе тело, явить в нем свою
идею.
Плотин же, у которого
идея творения принципиально отсутствует, принужден просто дублировать
материю и наряду с
материей нашего мира постулировать еще и умопостигаемую, и благодаря этому удвоению на материальное бытие ложится двойная тень.
Важное предчувствие этой истины мы имеем в глубоком учении Плотина о двух
материях: о меональной
материи нашего во зле лежащего мира и о той умопостигаемой
материи, которая является субстратом для νους, дает возможность раскрыться его
идеям.
Материя любит свою идею-форму и стремится к ней.
Самая пригодность
материи для своей роли связана с тем, что она «свободна (αμορφον öv) от тех
идей, которые ей надо вместить» (50 d) [Точнее, «Никогда и никаким образом не усваивает никакой формы, которая была бы подобна формам входящих в нее вещей» (Тимей 50 Ь-с; Платон.
Это внутреннее соответствие
материи форме, этот голос
материи, хорошо знает художник, который умеет понимать и уважать материал, уловлять его стиль, тон,
идею, будет ли то дерево, мрамор, металл, краски, звук, слово.
Влечение
материи к своей собственной форме-идее, стремление познать себя^облечься в свою собственную форму, в существе своем есть эротическое стремление, в самой телесности
идей заключено нечто муже-женское, пылают сомкнувшиеся объятия, в поцелуе сливаются уста.
Это послушание необходимости, эта духовная пассивность может получить разные философские формулировки: власть
материи и власть
идеи, власть ощущений и власть категорий, власть чувственности и власть рассудка, власть природы с ее неумолимыми законами и власть разума с его нормами.