Неточные совпадения
Таким
путем вся вотчина
В пять лет Ермилу Гирина
Узнала хорошо,
А тут его и выгнали…
А глуповцы стояли на коленах и ждали.
Знали они, что бунтуют, но не стоять на коленах не могли. Господи! чего они не передумали в это время! Думают: станут они теперь есть горчицу, — как бы на будущее время еще какую ни на есть мерзость есть не заставили; не станут — как бы шелепов не пришлось отведать. Казалось, что колени в этом случае представляют средний
путь, который может умиротворить и ту и другую сторону.
Левин
знал брата и ход его мыслей; он
знал, что неверие его произошло не потому, что ему легче было жить без веры, но потому, что шаг за шагом современно-научные объяснения явлений мира вытеснили верования, и потому он
знал, что теперешнее возвращение его не было законное, совершившееся
путем той же мысли, но было только временное, корыстное, с безумною надеждой исцеления.
— О! как хорошо ваше время, — продолжала Анна. — Помню и
знаю этот голубой туман, в роде того, что на горах в Швейцарии. Этот туман, который покрывает всё в блаженное то время, когда вот-вот кончится детство, и из этого огромного круга, счастливого, веселого, делается
путь всё уже и уже, и весело и жутко входить в эту анфиладу, хотя она кажется и светлая и прекрасная…. Кто не прошел через это?
Но в глубине своей души, чем старше он становился и чем ближе
узнавал своего брата, тем чаще и чаще ему приходило в голову, что эта способность деятельности для общего блага, которой он чувствовал себя совершенно лишенным, может быть и не есть качество, а, напротив, недостаток чего-то — не недостаток добрых, честных, благородных желаний и вкусов, но недостаток силы жизни, того, что называют сердцем, того стремления, которое заставляет человека из всех бесчисленных представляющихся
путей жизни выбрать один и желать этого одного.
«И разве не то же делают все теории философские,
путем мысли странным, несвойственным человеку, приводя его к знанию того, что он давно
знает и так верно
знает, что без того и жить бы не мог? Разве не видно ясно в развитии теории каждого философа, что он вперед
знает так же несомненно, как и мужик Федор, и ничуть не яснее его главный смысл жизни и только сомнительным умственным
путем хочет вернуться к тому, что всем известно?»
«И для чего она говорит по-французски с детьми? — подумал он. — Как это неестественно и фальшиво! И дети чувствуют это. Выучить по-французски и отучить от искренности», думал он сам с собой, не
зная того, что Дарья Александровна всё это двадцать раз уже передумала и всё-таки, хотя и в ущерб искренности, нашла необходимым учить этим
путем своих детей.
— Да, если ты хочешь арифметическим
путем узнать дух народа, то, разумеется, достигнуть этого очень трудно.
Обратный
путь был так же весел, как и
путь туда. Весловский то пел, то вспоминал с наслаждением свои похождения у мужиков, угостивших его водкой и сказавших ему: «не обсудись»; то свои ночные похождения с орешками и дворовою девушкой и мужиком, который спрашивал его, женат ли он, и,
узнав, что он не женат, сказал ему: «А ты на чужих жен не зарься, а пуще всего домогайся, как бы свою завести». Эти слова особенно смешили Весловского.
Я
знаю, мы скоро разлучимся опять и, может быть, навеки: оба пойдем разными
путями до гроба; но воспоминание о ней останется неприкосновенным в душе моей; я ей это повторял всегда, и она мне верит, хотя говорит противное.
Происшествие этого вечера произвело на меня довольно глубокое впечатление и раздражило мои нервы; не
знаю наверное, верю ли я теперь предопределению или нет, но в этот вечер я ему твердо верил: доказательство было разительно, и я, несмотря на то что посмеялся над нашими предками и их услужливой астрологией, попал невольно в их колею; но я остановил себя вовремя на этом опасном
пути и, имея правило ничего не отвергать решительно и ничему не вверяться слепо, отбросил метафизику в сторону и стал смотреть под ноги.
Чичиков поблагодарил хозяйку, сказавши, что ему не нужно ничего, чтобы она не беспокоилась ни о чем, что, кроме постели, он ничего не требует, и полюбопытствовал только
знать, в какие места заехал он и далеко ли отсюда
пути к помещику Собакевичу, на что старуха сказала, что и не слыхивала такого имени и что такого помещика вовсе нет.
Теперь он действовал уже решительно и покойно, до мелочи
зная все, что предстоит на чудном
пути. Каждое движение — мысль, действие — грели его тонким наслаждением художественной работы. Его план сложился мгновенно и выпукло. Его понятия о жизни подверглись тому последнему набегу резца, после которого мрамор спокоен в своем прекрасном сиянии.
И вот,
зная вперед, что не даст, вы все-таки отправляетесь в
путь и…
— Слушай, — продолжал я, видя его доброе расположение. — Как тебя назвать не
знаю, да и
знать не хочу… Но бог видит, что жизнию моей рад бы я заплатить тебе за то, что ты для меня сделал. Только не требуй того, что противно чести моей и христианской совести. Ты мой благодетель. Доверши как начал: отпусти меня с бедною сиротою, куда нам бог
путь укажет. А мы, где бы ты ни был и что бы с тобою ни случилось, каждый день будем бога молить о спасении грешной твоей души…
— В библии она прочитала: «И вражду положу между тобою и между женою». Она верит в это и боится вражды, лжи. Это я думаю, что боится.
Знаешь — Лютов сказал ей: зачем же вам в театрах лицедействовать, когда, по природе души вашей,
путь вам лежит в монастырь? С ним она тоже в дружбе, как со мной.
— Нет, иногда захожу, — неохотно ответил Стратонов. — Но,
знаете, скучновато. И — между нами — «блажен муж, иже не иде на совет нечестивых», это так! Но дальше я не согласен. Или вы стоите на
пути грешных, в целях преградить им
путь, или — вы идете в ногу с ними. Вот-с. Прейс — умница, — продолжал он, наморщив нос, — умница и очень знающий человек, но стадо, пасомое им, — это все разговорщики, пустой народ.
— Все — программы, спор о программах, а надобно искать
пути к последней свободе. Надо спасать себя от разрушающих влияний бытия, погружаться в глубину космического разума, устроителя вселенной. Бог или дьявол — этот разум, я — не решаю; но я чувствую, что он — не число, не вес и мера, нет, нет! Я
знаю, что только в макрокосме человек обретет действительную ценность своего «я», а не в микрокосме, не среди вещей, явлений, условий, которые он сам создал и создает…
— Вопрос о
путях интеллигенции — ясен: или она идет с капиталом, или против его — с рабочим классом. А ее роль катализатора в акциях и реакциях классовой борьбы — бесплодная, гибельная для нее роль… Да и смешная. Бесплодностью и, должно быть, смутно сознаваемой гибельностью этой позиции Ильич объясняет тот смертный визг и вой, которым столь богата текущая литература. Правильно объясняет. Читал я кое-что, — Андреева, Мережковского и прочих, — черт
знает, как им не стыдно? Детский испуг какой-то…
За окном буйно кружилась, выла и свистела вьюга, бросая в стекла снегом, изредка в белых вихрях появлялся, исчезал большой, черный, бородатый царь на толстом, неподвижном коне, он сдерживал коня, как бы потеряв
путь, не
зная, куда ехать.
— А я
знаю: тебе хотелось бы
узнать, пожертвовала ли бы я тебе своим спокойствием, пошла ли бы я с тобой по этому
пути? Не правда ли?
— Я не
знаю, какой это
путь.
В нем крылась бессознательная, природная, почти непогрешительная система жизни и деятельности. Он как будто не
знал, что делал, а выходило как следует, как сделали бы десятки приготовленных умов
путем размышления, науки, труда.
Одна Вера ничего этого не
знала, не подозревала и продолжала видеть в Тушине прежнего друга, оценив его еще больше с тех пор, как он явился во весь рост над обрывом и мужественно перенес свое горе, с прежним уважением и симпатией протянул ей руку, показавшись в один и тот же момент и добрым, и справедливым, и великодушным — по своей природе, чего брат Райский, более его развитой и образованный, достигал таким мучительным
путем.
— Чем бы дитя ни тешилось, только бы не плакало, — заметила она и почти верно определила этой пословицей значение писанья Райского. У него уходило время, сила фантазии разрешалась естественным
путем, и он не замечал жизни, не
знал скуки, никуда и ничего не хотел. — Зачем только ты пишешь все по ночам? — сказала она. — Смерть — боюсь… Ну, как заснешь над своей драмой? И шутка ли, до света? ведь ты изведешь себя. Посмотри, ты иногда желт, как переспелый огурец…
— Да, — сказала она покорно, — да, вы правы, я верю… Но я там допрашивалась искры, чтоб осветить мой
путь, — и не допросилась. Что мне делать? — я не
знаю…
Но эта новая жизнь, этот новый, открывшийся передо мною
путь и есть моя же «идея», та самая, что и прежде, но уже совершенно в ином виде, так что ее уже и
узнать нельзя.
— И только обманули меня тогда и еще пуще замутили чистый источник в душе моей! Да, я — жалкий подросток и сам не
знаю поминутно, что зло, что добро. Покажи вы мне тогда хоть капельку дороги, и я бы догадался и тотчас вскочил на правый
путь. Но вы только меня тогда разозлили.
Пурга стоит всяких морских бурь: это снежный ураган, который застилает мраком небо и землю и крутит тучи снегу: нельзя сделать шагу ни вперед, ни назад; оставайтесь там, где застала буря; если поупрямитесь, тронетесь — не найдете дороги впереди, не
узнаете вашего и вчерашнего
пути: где были бугры, там образовались ямы и овраги; лучше стойте и не двигайтесь.
«А как скоро можно сделать
путь туда и обратно?» — спросили их,
зная, впрочем, что этот
путь можно сделать недели в три и даже, как говорит английский путешественник Бельчер, в две недели.
«Сохрани вас Боже! — закричал один бывалый человек, — жизнь проклянете! Я десять раз ездил по этой дороге и
знаю этот
путь как свои пять пальцев. И полверсты не проедете, бросите. Вообразите, грязь, брод; передняя лошадь ушла по пояс в воду, а задняя еще не сошла с пригорка, или наоборот. Не то так передняя вскакивает на мост, а задняя задерживает: вы-то в каком положении в это время? Между тем придется ехать по ущельям, по лесу, по тропинкам, где качка не пройдет. Мученье!»
Но баниосы не обрадовались бы,
узнавши, что мы идем в Едо. Им об этом не сказали ни слова. Просили только приехать завтра опять, взять бумаги да подарки губернаторам и переводчикам, еще прислать, как можно больше, воды и провизии. Они не подозревают, что мы сбираемся продовольствоваться этой провизией — на
пути к Едо! Что-то будет завтра?
Впрочем, обе приведенные книги, «Поездка в Якутск» и «Отрывки о Сибири», дают, по возможности, удовлетворительное понятие о здешних местах и вполне заслуживают того одобрения, которым наградила их публика. Первая из них дала два, а может быть, и более изданий. Рекомендую вам обе, если б вы захотели
узнать что-нибудь больше и вернее об этом отдаленном уголке, о котором я как проезжий, встретивший нечаянно остановку на
пути и имевший неделю-другую досуга, мог написать только этот бледный очерк.
— Нет никакого деспотизма, — спокойно отвечал Новодворов. — Я только говорю, что
знаю тот
путь, по которому должен итти народ, и могу указывать этот
путь.
— Но почему ты уверен, что
путь, который ты указываешь, истинный? Разве это не деспотизм, из которого вытекали инквизиции и казни большой революции? Они тоже
знали по науке единый истинный
путь.
Вот Фанарин, я не
знаю его лично, да и по моему общественному положению наши
пути не сходятся, но он положительно дурной человек, вместе с тем позволяет себе говорить на суде такие вещи, такие вещи…
Словом, жизнь, не сдерживаемая более ничем, не
знала середины и лилась через край широкой волной, захватывая все на своем
пути.
— Если не может решиться в положительную, то никогда не решится и в отрицательную, сами
знаете это свойство вашего сердца; и в этом вся мука его. Но благодарите Творца, что дал вам сердце высшее, способное такою мукой мучиться, «горняя мудрствовати и горних искати, наше бо жительство на небесех есть». Дай вам Бог, чтобы решение сердца вашего постигло вас еще на земле, и да благословит Бог
пути ваши!
А мы с ним, надо вам знать-с, каждый вечер и допрежь того гулять выходили, ровно по тому самому
пути, по которому с вами теперь идем, от самой нашей калитки до вон того камня большущего, который вон там на дороге сиротой лежит у плетня и где выгон городской начинается: место пустынное и прекрасное-с.
Тосковать ему случалось часто и прежде, и не диво бы, что пришла она в такую минуту, когда он завтра же, порвав вдруг со всем, что его сюда привлекло, готовился вновь повернуть круто в сторону и вступить на новый, совершенно неведомый
путь, и опять совсем одиноким, как прежде, много надеясь, но не
зная на что, многого, слишком многого ожидая от жизни, но ничего не умея сам определить ни в ожиданиях, ни даже в желаниях своих.
Вследствие всех этих соображений он и решился сократить
путь, пройдя задами, а все эти ходы он
знал в городке как пять пальцев.
Ты Сафо, я Фаон, об этом я не спорю,
Но, к моему ты горю,
Пути не
знаешь к морю.
На обратном
пути я спросил Дерсу, почему он не стрелял в диких свиней. Гольд ответил, что не видел их, а только слышал шум в чаще, когда они побежали. Дерсу был недоволен: он ругался вслух и потом вдруг снял шапку и стал бить себя кулаком по голове. Я засмеялся и сказал, что он лучше видит носом, чем глазами. Тогда я не
знал, что это маленькое происшествие было повесткой к трагическим событиям, разыгравшимся впоследствии.
Пробираться сквозь заросли горелого леса всегда трудно. Оголенные от коры стволы деревьев с заостренными сучками в беспорядке лежат на земле. В густой траве их не видно, и потому часто спотыкаешься и падаешь. Обыкновенно после однодневного
пути по такому горелому колоднику ноги у лошадей изранены, у людей одежда изорвана, а лица и руки исцарапаны в кровь.
Зная по опыту, что гарь выгоднее обойти стороной, хотя бы и с затратой времени, мы спустились к ручью и пошли по гальке.
Она отлично изучила нрав своей жертвы,
знает излюбленные
пути ее и повадки; например, она хорошо
знает, что по глубокому снегу кабарга бегает все по одному и тому же кругу, чтобы не протаптывать новой дороги.
Мои спутники
знали, что если нет проливного дождя, то назначенное выступление обыкновенно не отменяется. Только что-нибудь особенное могло задержать нас на биваке. В 8 часов утра, расплатившись с китайцами, мы выступили в
путь по уже знакомой нам тропе, проложенной местными жителями по долине реки Дунгоу к бухте Терней.
Мы рассчитали, что если пойдем по тропе, то выйдем на реку Найну к корейцам, и если пойдем прямо, то придем на берег моря к скале Ван-Син-лаза.
Путь на Найну нам был совершенно неизвестен, и к тому же мы совершенно не
знали, сколько времени может занять этот переход. До моря же мы рассчитывали дойти если не сегодня, то, во всяком случае, завтра к полудню.
В день выступления, 19 мая, мы все встали рано, но выступили поздно. Это вполне естественно. Первые сборы всегда затягиваются. Дальше в
пути все привыкают к известному порядку, каждый
знает своего коня, свой вьюк, какие у него должны быть вещи, что сперва надо укладывать, что после, какие предметы бывают нужны в дороге и какие на биваке.
Чай с хлебом подкрепили наши силы. Поблагодарив гостеприимного хозяина, мы отправились дальше и вскоре подошли к деревне Звенигородке. До железной дороги оставалось теперь только 23 км. Но что значит это расстояние после сытного завтрака, когда
знаешь, что сегодня можно совсем закончить
путь?!
Я принялся расспрашивать удэгейца об Имане и
узнал, что в верхнем течении река имеет направление течения параллельно Сихотэ-Алиню, причем истоки ее находятся на высоте истоков Тютихе. Странное явление! Вода сбегает с водораздела в каких-нибудь 60 км от моря, течет на запад, совершает длинный кружной
путь для того, чтобы в конце концов попасть в то же море.