Неточные совпадения
Городничий (робея).Извините, я, право, не виноват. На рынке у меня говядина всегда
хорошая. Привозят холмогорские купцы,
люди трезвые и поведения
хорошего. Я уж не
знаю, откуда он берет такую. А если что не так, то… Позвольте мне предложить вам переехать со мною на другую квартиру.
Артемий Филиппович. О! насчет врачеванья мы с Христианом Ивановичем взяли свои меры: чем ближе к натуре, тем
лучше, — лекарств дорогих мы не употребляем.
Человек простой: если умрет, то и так умрет; если выздоровеет, то и так выздоровеет. Да и Христиану Ивановичу затруднительно было б с ними изъясняться: он по-русски ни слова не
знает.
— Это мало сказать, что прекрасный. Я не
знаю лучше человека.
― Это мой искренний, едва ли не лучший друг, ― сказал он Вронскому. ― Ты для меня тоже еще более близок и дорог. И я хочу и
знаю, что вы должны быть дружны и близки, потому что вы оба
хорошие люди.
Одна треть государственных
людей, стариков, были приятелями его отца и
знали его в рубашечке; другая треть были с ним на «ты», а третья — были
хорошие знакомые; следовательно, раздаватели земных благ в виде мест, аренд, концессий и тому подобного были все ему приятели и не могли обойти своего; и Облонскому не нужно было особенно стараться, чтобы получить выгодное место; нужно было только не отказываться, не завидовать, не ссориться, не обижаться, чего он, по свойственной ему доброте, никогда и не делал.
Он постоянно наблюдал и
узнавал всякого рода
людей и в том числе людей-мужиков, которых он считал
хорошими и интересными
людьми, и беспрестанно замечал в них новые черты, изменял о них прежние суждения и составлял новые.
Потом доктор, молодой
человек, не то что совсем нигилист, но,
знаешь, ест ножом… но очень
хороший доктор.
— Другая идея вот: мне хотелось вас заставить рассказать что-нибудь; во-первых, потому, что слушать менее утомительно; во-вторых, нельзя проговориться; в-третьих, можно
узнать чужую тайну; в-четвертых, потому, что такие умные
люди, как вы,
лучше любят слушателей, чем рассказчиков. Теперь к делу: что вам сказала княгиня Лиговская обо мне?
— Нет, ваше благородие, как можно, чтобы я позабыл. Я уже дело свое
знаю. Я
знаю, что нехорошо быть пьяным. С
хорошим человеком поговорил, потому что…
— Попробую, приложу старанья, сколько хватит сил, — сказал Хлобуев. И в голосе его было заметно ободренье, спина распрямилась, и голова приподнялась, как у
человека, которому светит надежда. — Вижу, что вас Бог наградил разуменьем, и вы
знаете иное
лучше нас, близоруких
людей.
— Вот я тебя как высеку, так ты у меня будешь
знать, как говорить с
хорошим человеком!
— Нет, барин, как можно, чтоб я был пьян! Я
знаю, что это нехорошее дело быть пьяным. С приятелем поговорил, потому что с
хорошим человеком можно поговорить, в том нет худого; и закусили вместе. Закуска не обидное дело; с
хорошим человеком можно закусить.
— Пили уже и ели! — сказал Плюшкин. — Да, конечно,
хорошего общества
человека хоть где
узнаешь: он не ест, а сыт; а как эдакой какой-нибудь воришка, да его сколько ни корми… Ведь вот капитан — приедет: «Дядюшка, говорит, дайте чего-нибудь поесть!» А я ему такой же дядюшка, как он мне дедушка. У себя дома есть, верно, нечего, так вот он и шатается! Да, ведь вам нужен реестрик всех этих тунеядцев? Как же, я, как
знал, всех их списал на особую бумажку, чтобы при первой подаче ревизии всех их вычеркнуть.
Поди ты сладь с
человеком! не верит в Бога, а верит, что если почешется переносье, то непременно умрет; пропустит мимо создание поэта, ясное как день, все проникнутое согласием и высокою мудростью простоты, а бросится именно на то, где какой-нибудь удалец напутает, наплетет, изломает, выворотит природу, и ему оно понравится, и он станет кричать: «Вот оно, вот настоящее знание тайн сердца!» Всю жизнь не ставит в грош докторов, а кончится тем, что обратится наконец к бабе, которая лечит зашептываньями и заплевками, или, еще
лучше, выдумает сам какой-нибудь декохт из невесть какой дряни, которая, бог
знает почему, вообразится ему именно средством против его болезни.
—
Знай господин сам хотя сколько-нибудь толку в хозяйстве да умей различать
людей — у него будет всегда
хороший управитель».
Я
человек не без вкуса и,
знаю, во многом мог бы гораздо
лучше распорядиться тех наших богачей, которые все это делают бестолково.
— Вот в рассуждении того теперь идет речь, панове добродийство, — да вы, может быть, и сами
лучше это
знаете, — что многие запорожцы позадолжались в шинки жидам и своим братьям столько, что ни один черт теперь и веры неймет. Потом опять в рассуждении того пойдет речь, что есть много таких хлопцев, которые еще и в глаза не видали, что такое война, тогда как молодому
человеку, — и сами
знаете, панове, — без войны не можно пробыть. Какой и запорожец из него, если он еще ни разу не бил бусурмена?
Притом этот
человек не любил неизвестности, а тут надо было разъяснить: если так явно нарушено его приказание, значит, что-нибудь да есть, а стало быть,
лучше наперед
узнать; наказать же всегда будет время, да и в его руках.
Наконец, пришло ему в голову, что не
лучше ли будет пойти куда-нибудь на Неву? Там и
людей меньше, и незаметнее, и во всяком случае удобнее, а главное — от здешних мест дальше. И удивился он вдруг: как это он целые полчаса бродил в тоске и тревоге, и в опасных местах, а этого не мог раньше выдумать! И потому только целые полчаса на безрассудное дело убил, что так уже раз во сне, в бреду решено было! Он становился чрезвычайно рассеян и забывчив и
знал это. Решительно надо было спешить!
— Я сказал ей, что ты очень
хороший, честный и трудолюбивый
человек. Что ты ее любишь, я ей не говорил, потому она это сама
знает.
— Да, — начал Базаров, — странное существо
человек. Как посмотришь этак сбоку да издали на глухую жизнь, какую ведут здесь «отцы», кажется: чего
лучше? Ешь, пей и
знай, что поступаешь самым правильным, самым разумным манером. Ан нет; тоска одолеет. Хочется с
людьми возиться, хоть ругать их, да возиться с ними.
— Воспитание? — подхватил Базаров. — Всякий
человек сам себя воспитать должен — ну хоть как я, например… А что касается до времени — отчего я от него зависеть буду? Пускай же
лучше оно зависит от меня. Нет, брат, это все распущенность, пустота! И что за таинственные отношения между мужчиной и женщиной? Мы, физиологи,
знаем, какие это отношения. Ты проштудируй-ка анатомию глаза: откуда тут взяться, как ты говоришь, загадочному взгляду? Это все романтизм, чепуха, гниль, художество. Пойдем
лучше смотреть жука.
— Да кто его презирает? — возразил Базаров. — А я все-таки скажу, что
человек, который всю свою жизнь поставил на карту женской любви и, когда ему эту карту убили, раскис и опустился до того, что ни на что не стал способен, этакой
человек — не мужчина, не самец. Ты говоришь, что он несчастлив: тебе
лучше знать; но дурь из него не вся вышла. Я уверен, что он не шутя воображает себя дельным
человеком, потому что читает Галиньяшку и раз в месяц избавит мужика от экзекуции.
— Нет, надо к отцу проехать. Ты
знаешь, он от *** в тридцати верстах. Я его давно не видал и мать тоже: надо стариков потешить. Они у меня
люди хорошие, особенно отец: презабавный. Я же у них один.
— Героем времени постепенно становится толпа, масса, — говорил он среди либеральной буржуазии и, вращаясь в ней, являлся
хорошим осведомителем для Спивак. Ее он пытался пугать все более заметным уклоном «здравомыслящих»
людей направо, рассказами об организации «Союза русского народа», в котором председательствовал историк Козлов, а товарищем его был регент Корвин, рассказывал о работе эсеров среди ремесленников, приказчиков, служащих. Но все это она
знала не хуже его и, не пугаясь, говорила...
Ловя отдельные фразы и куски возбужденных речей, Самгин был уверен, что это
лучше, вернее, чем книги и газеты, помогает ему
знать, «чем
люди живы».
— Маркович, ювелир, ростовщик — насыпал за витриной мелких дешевеньких камешков, разного цвета, а среди них бросил пяток крупных. Крупные-то — фальшивые, я —
знаю, мне это Левка, сын его, сказал. Вот вам и
хорошие люди! Их выдумывают для поучения, для меня: «Стыдись, Валентин Безбедов!» А мне — нисколько не стыдно.
— Нет, уверяю вас, — это так, честное слово! — несколько более оживленно и все еще виновато улыбаясь, говорил Кумов. — Я очень много видел таких; один духобор —
хороший человек был, но ему сшили тесные сапоги, и,
знаете, он так злился на всех, когда надевал сапоги, — вы не смейтесь! Это очень… даже страшно, что из-за плохих сапог
человеку все делается ненавистно.
— Повар он знаменитый и
человек хороший, я его почти тридцать лет
знаю.
— Ваша мать приятный
человек. Она
знает музыку. Далеко ли тут кладбище? Я люблю все элегическое. У нас
лучше всего кладбища. Все, что около смерти, у нас — отлично.
— Как ты иногда резко отзываешься о
людях, Андрей, так Бог тебя
знает. А ведь это
хороший человек: только что не в голландских рубашках ходит…
— Брат, — сказала она, — ты рисуешь мне не Ивана Ивановича: я
знаю его давно, — а самого себя.
Лучше всего то, что сам не подозреваешь, что выходит недурно и твой собственный портрет. И меня тут же хвалишь, что угадала в Тушине
человека! Но это нетрудно! Бабушка его тоже понимает и любит, и все здесь…
— А то, что
человек не чувствует счастья, коли нет рожна, — сказала она, глядя на него через очки. — Надо его ударить бревном по голове, тогда он и
узнает, что счастье было, и какое оно плохонькое ни есть, а все
лучше бревна.
— Друг мой, если б я только
знал… — протянул Версилов с небрежной улыбкой несколько утомленного
человека, — каков, однако, негодяй этот Тушар! Впрочем, я все еще не теряю надежды, что ты как-нибудь соберешься с силами и все это нам наконец простишь, и мы опять заживем как нельзя
лучше.
Итак: если захотите рассмотреть
человека и
узнать его душу, то вникайте не в то, как он молчит, или как он говорит, или как он плачет, или даже как он волнуется благороднейшими идеями, а высмотрите
лучше его, когда он смеется.
Был он весьма неглуп и расчетлив, но горяч и, сверх того, простодушен или,
лучше сказать, наивен, то есть не
знал ни
людей, ни общества.
Я прямо пришел в тюрьму князя. Я уже три дня как имел от Татьяны Павловны письмецо к смотрителю, и тот принял меня прекрасно. Не
знаю,
хороший ли он
человек, и это, я думаю, лишнее; но свидание мое с князем он допустил и устроил в своей комнате, любезно уступив ее нам. Комната была как комната — обыкновенная комната на казенной квартире у чиновника известной руки, — это тоже, я думаю, лишнее описывать. Таким образом, с князем мы остались одни.
— Покойник. Оставим. Вы
знаете, что не вполне верующий
человек во все эти чудеса всегда наиболее склонен к предрассудкам… Но я
лучше буду про букет: как я его донес — не понимаю. Мне раза три дорогой хотелось бросить его на снег и растоптать ногой.
«Зачем так много всего этого? — скажешь невольно, глядя на эти двадцать, тридцать блюд, — не
лучше ли два-три блюда, как у нас?..» Впрочем, я не
знаю, что
лучше: попробовать ли понемногу от двадцати блюд или наесться двух так, что
человек после обеда часа два томится сомнением, будет ли он жив к вечеру, как это делают иные…
— Бог
знает, где
лучше! — отвечал он. — Последний раз во время урагана потонуло до восьмидесяти судов в море, а на берегу опрокинуло целый дом и задавило пять
человек; в гонконгской гавани погибло без счета лодок и с ними до ста
человек.
Назначено было отвалить нам от фрегата в одиннадцать часов утра. Но известно, что час и назначают затем, чтоб только
знать, насколько приехать позже назначенного времени, — так заведено в
хорошем обществе. И мы, как
люди хорошего общества, отвалили в половине первого.
Узнав их ближе, Нехлюдов убедился, что это не были сплошные злодеи, как их представляли себе одни, и не были сплошные герои, какими считали их другие, а были обыкновенные
люди, между которыми были, как и везде,
хорошие и дурные и средние
люди.
Когда же хозяйка, по просьбе англичанина, вместе с бывшим директором департамента сели за фортепиано и заиграли хорошо разученную ими 5-ю симфонию Бетховена, Нехлюдов почувствовал давно неиспытанное им душевное состояние полного довольства собой, точно как будто он теперь только
узнал, какой он был
хороший человек.
— Не
знаю, либерал ли я или что другое, — улыбаясь, сказал Нехлюдов, всегда удивлявшийся на то, что все его причисляли к какой-то партии и называли либералом только потому, что он, судя
человека, говорил, что надо прежде выслушать его, что перед судом все
люди равны, что не надо мучать и бить
людей вообще, а в особенности таких, которые не осуждены. — Не
знаю, либерал ли я или нет, но только
знаю, что теперешние суды, как они ни дурны, всё-таки
лучше прежних.
— О! пани Марина, кто же не
знает, что вы первая красавица… во всей Польше первая!.. Да… И
лучше всех танцевали мазурочки, и одевались
лучше всех, и все любили пани Марину без ума. Пани Марина сердится на меня, а я маленький
человек и делал только то, чего хотел пан Игнатий.
— Ах, Марья Степановна!.. Уж я не стала бы напрасно вас тревожить. Нарочно пять раз посылала Матрешку, а она через буфетчика от приваловского
человека всю подноготную разузнала. Только устрой, господи, на пользу!.. Уж если это не жених, так весь свет пройти надо: и молодой, и красивый, и богатый. Мил-лио-нер… Да ведь вам
лучше это
знать!
— И, однако, бедный молодой
человек мог получить без сравнения лучшую участь, ибо был
хорошего сердца и в детстве, и после детства, ибо я
знаю это. Но русская пословица говорит: «Если есть у кого один ум, то это хорошо, а если придет в гости еще умный
человек, то будет еще
лучше, ибо тогда будет два ума, а не один только…»
Он
знал, однако, со слов Катерины Ивановны, что отставной штабс-капитан
человек семейный: «Или спят все они, или, может быть, услыхали, что я пришел, и ждут, пока я отворю;
лучше я снова постучусь к ним», — и он постучал.
— Что Поляков? Потужил, потужил — да и женился на другой, на девушке из Глинного.
Знаете Глинное? От нас недалече. Аграфеной ее звали. Очень он меня любил, да ведь
человек молодой — не оставаться же ему холостым. И какая уж я ему могла быть подруга? А жену он нашел себе
хорошую, добрую, и детки у них есть. Он тут у соседа в приказчиках живет: матушка ваша по пачпорту его отпустила, и очень ему, слава Богу, хорошо.
«Теперь… ну, теперь я могу вам сказать, что я благодарна вам от всей души, что вы добрый,
хороший человек, что я вас люблю…» Я гляжу на нее, как шальной; жутко мне,
знаете…