Неточные совпадения
— У Тагильского оказалась жена, да — какая! — он закрыл один глаз и протяжно свистнул. — Стиль модерн, ни одного естественного движения, говорит голосом умирающей. Я попал к ней по объявлению: продаются книги. Книжки, брат, замечательные. Все наши
классики, переплеты от Шелля или Шнелля, черт его
знает! Семьсот целковых содрала. Я сказал ей, что был знаком с ее мужем, а она спросила: «Да?» И — больше ни звука о нем, стерва!
В новых литературах, там, где не было древних форм, признавал только одну высокую поэзию, а тривиального, вседневного не любил; любил Данте, Мильтона, усиливался прочесть Клопштока — и не мог. Шекспиру удивлялся, но не любил его; любил Гете, но не романтика Гете, а
классика, наслаждался римскими элегиями и путешествиями по Италии больше, нежели Фаустом, Вильгельма Мейстера не признавал, но
знал почти наизусть Прометея и Тасса.
— Во-первых, я и сам могу понимать, без научения, а во-вторых,
знайте, вот это же самое, что я вам сейчас толковал про переведенных
классиков, говорил вслух всему третьему классу сам преподаватель Колбасников…
В то время взгляд на классицизм был особенный: всякий, кто обнаруживал вкус к женскому полу и притом
знал, что Венера инде называется Афродитою, тем самым уже приобретал право на наименование
классика.
Новый помпадур был малый молодой и совсем отчаянный. Он не
знал ни наук, ни искусств, и до такой степени мало уважал так называемых идеологов, что даже из Поль де Кока и прочих
классиков прочитал только избраннейшие места. Любимейшие его выражения были «фюить!» и «куда Макар телят не гонял!».
Знаете, как сказано у Гафиза: [Гафиз (Хафиз) (1320–1389) — поэт,
классик таджикской и иранской литературы.]
Это был первый выход Артура Бенни из дома своего отца — из того дома, в котором он, живучи в Польше, мог гораздо удобнее воображать себя римлянином, афинянином или спартанцем, чем поляком, ибо воспитанный отцом своим, большим
классиком, Артур Бенни о Риме, Спарте и Афинах
знал в это время гораздо больше, чем о Польше.
Пока классицизм и романтизм воевали, один, обращая мир в античную форму, другой — в рыцарство, возрастало более и более нечто сильное, могучее; оно прошло между ними, и они не
узнали властителя по царственному виду его; оно оперлось одним локтем на
классиков, другим на романтиков и стало выше их — как «власть имущее»; признало тех и других и отреклось от них обоих: это была внутренняя мысль, живая Психея современного нам мира.
А при всем том каждый день, каждый час яснее и яснее показывает, что человечество не хочет больше ни
классиков, ни романтиков — хочет людей, и людей современных, а на других смотрит, как на гостей в маскараде,
зная, что, когда пойдут ужинать, маски снимут и под уродливыми чужими чертами откроются знакомые, родственные черты.
Точно сумасшедший дом, — рассуждал он сам с собою, — что такое говорил этот господин: классическая комедия, Мольер не
классик… единство содержания… «Женитьба» — фарс, черт
знает что такое!
Где именно было такое показание от бога — это
знал один
классик, в памяти которого жила огромная, но престранная текстуализация из «божого писания» и особенно из апостола Павла.
Теперь не
знаю: какие для меня остались
классики?