Неточные совпадения
Хлестаков. Право, не
знаю. Ведь мой отец упрям
и глуп, старый хрен, как бревно. Я ему прямо скажу: как хотите, я не могу жить
без Петербурга. За что ж, в самом деле, я должен погубить жизнь с мужиками? Теперь не те потребности; душа моя жаждет просвещения.
Хлестаков. Да к чему же говорить? я
и без того их
знаю.
Потупился, нахмурился,
«Эй, Прошка! — закричал,
Глотнул —
и мягким голосом
Сказал: — Вы сами
знаете,
Нельзя же
и без строгости?
Стародум(к Правдину). Чтоб оградить ее жизнь от недостатку в нужном, решился я удалиться на несколько лет в ту землю, где достают деньги, не променивая их на совесть,
без подлой выслуги, не грабя отечества; где требуют денег от самой земли, которая поправосуднее людей, лицеприятия не
знает, а платит одни труды верно
и щедро.
Стародум(читает). «…Я теперь только
узнал… ведет в Москву свою команду… Он с вами должен встретиться… Сердечно буду рад, если он увидится с вами… Возьмите труд
узнать образ мыслей его». (В сторону.) Конечно.
Без того ее не выдам… «Вы найдете… Ваш истинный друг…» Хорошо. Это письмо до тебя принадлежит. Я сказывал тебе, что молодой человек, похвальных свойств, представлен… Слова мои тебя смущают, друг мой сердечный. Я это
и давеча приметил
и теперь вижу. Доверенность твоя ко мне…
Стародум. А того не
знают, что у двора всякая тварь что-нибудь да значит
и чего-нибудь да ищет; того не
знают, что у двора все придворные
и у всех придворные. Нет, тут завидовать нечему:
без знатных дел знатное состояние ничто.
Он не верит
и в мою любовь к сыну или презирает (как он всегда
и подсмеивался), презирает это мое чувство, но он
знает, что я не брошу сына, не могу бросить сына, что
без сына не может быть для меня жизни даже с тем, кого я люблю, но что, бросив сына
и убежав от него, я поступлю как самая позорная, гадкая женщина, — это он
знает и знает, что я не в силах буду сделать этого».
— Впрочем, — нахмурившись сказал Сергей Иванович, не любивший противоречий
и в особенности таких, которые беспрестанно перескакивали с одного на другое
и без всякой связи вводили новые доводы, так что нельзя было
знать, на что отвечать, — впрочем, не в том дело. Позволь. Признаешь ли ты, что образование есть благо для народа?
Левин слушал слова,
и они поражали его. «Как они догадались, что помощи, именно помощи? — думал он, вспоминая все свои недавние страхи
и сомнения. Что я
знаю? что я могу в этом страшном деле, — думал он, —
без помощи? Именно помощи мне нужно теперь».
— Но он видит это
и знает.
И разве ты думаешь, что он не менее тебя тяготится этим? Ты мучишься, он мучится,
и что же может выйти из этого? Тогда как развод развязывает всё, — не
без усилия высказал Степан Аркадьич главную мысль
и значительно посмотрел на нее.
Левин
знал брата
и ход его мыслей; он
знал, что неверие его произошло не потому, что ему легче было жить
без веры, но потому, что шаг за шагом современно-научные объяснения явлений мира вытеснили верования,
и потому он
знал, что теперешнее возвращение его не было законное, совершившееся путем той же мысли, но было только временное, корыстное, с безумною надеждой исцеления.
«
Без знания того, что я такое
и зачем я здесь, нельзя жить. А
знать я этого не могу, следовательно, нельзя жить», говорил себе Левин.
Он не
знал, что его образ действий относительно Кити имеет определенное название, что это есть заманиванье барышень
без намерения жениться
и что это заманиванье есть один из дурных поступков, обыкновенных между блестящими молодыми людьми, как он.
Левину ясно было, что Свияжский
знает такой ответ на жалобы помещика, который сразу уничтожит весь смысл его речи, но что по своему положению он не может сказать этого ответа
и слушает не
без удовольствия комическую речь помещика.
Левин
знал тоже, что, возвращаясь домой, надо было прежде всего итти к жене, которая была нездорова; а мужикам, дожидавшимся его уже три часа, можно было еще подождать;
и знал, что несмотря на всё удовольствие, испытываемое им при сажании роя, надо было лишиться этого удовольствия
и, предоставив старику
без себя сажать рой, пойти толковать с мужиками, нашедшими его на пчельнике.
— Да, я его
знаю. Я не могла
без жалости смотреть на него. Мы его обе
знаем. Он добр, но он горд, а теперь так унижен. Главное, что меня тронуло… — (
и тут Анна угадала главное, что могло тронуть Долли) — его мучают две вещи: то, что ему стыдно детей,
и то, что он, любя тебя… да, да, любя больше всего на свете, — поспешно перебила она хотевшую возражать Долли, — сделал тебе больно, убил тебя. «Нет, нет, она не простит», всё говорит он.
«
И разве не то же делают все теории философские, путем мысли странным, несвойственным человеку, приводя его к знанию того, что он давно
знает и так верно
знает, что
без того
и жить бы не мог? Разве не видно ясно в развитии теории каждого философа, что он вперед
знает так же несомненно, как
и мужик Федор,
и ничуть не яснее его главный смысл жизни
и только сомнительным умственным путем хочет вернуться к тому, что всем известно?»
Лицо Анны в ту минуту, как она в маленькой, прижавшейся к углу старой коляски фигуре
узнала Долли, вдруг просияло радостною улыбкой. Она вскрикнула, дрогнула на седле
и тронула лошадь галопом. Подъехав к коляске, она
без помощи соскочила
и, поддерживая амазонку, подбежала навстречу Долли.
Она
знала Анну Аркадьевну, но очень мало,
и ехала теперь к сестре не
без страху пред тем, как ее примет эта петербургская светская дама, которую все так хвалили.
Ему было девять лет, он был ребенок; но душу свою он
знал, она была дорога ему, он берег ее, как веко бережет глаз,
и без ключа любви никого не пускал в свою душу. Воспитатели его жаловались, что он не хотел учиться, а душа его была переполнена жаждой познания.
И он учился у Капитоныча, у няни, у Наденьки, у Василия Лукича, а не у учителей. Та вода, которую отец
и педагог ждали на свои колеса, давно уже просочилась
и работала в другом месте.
Она как будто очнулась; почувствовала всю трудность
без притворства
и хвастовства удержаться на той высоте, на которую она хотела подняться; кроме того, она почувствовала всю тяжесть этого мира горя, болезней, умирающих, в котором она жила; ей мучительны показались те усилия, которые она употребляла над собой, чтобы любить это,
и поскорее захотелось на свежий воздух, в Россию, в Ергушово, куда, как она
узнала из письма, переехала уже ее сестра Долли с детьми.
—
Без тебя Бог
знает что бы было! Какая ты счастливая, Анна! — сказала Долли. — У тебя всё в душе ясно
и хорошо.
— Нет, об этом самом.
И поверь, что для меня женщина
без сердца, будь она старуха или не старуха, твоя мать или чужая, не интересна,
и я ее
знать не хочу.
«После того, что произошло, я не могу более оставаться в вашем доме. Я уезжаю
и беру с собою сына. Я не
знаю законов
и потому не
знаю, с кем из родителей должен быть сын; но я беру его с собой, потому что
без него я не могу жить. Будьте великодушны, оставьте мне его».
Вообще Долли казалось, что она не в спокойном духе, а в том духе заботы, который Долли хорошо
знала за собой
и который находит не
без причины
и большею частью прикрывает недовольство собою.
Они
и понятия не имеют о том, что такое счастье, они не
знают, что
без этой любви для нас ни счастья, ни несчастья — нет жизни», думал он.
—…мрет
без помощи? Грубые бабки замаривают детей,
и народ коснеет в невежестве
и остается во власти всякого писаря, а тебе дано в руки средство помочь этому,
и ты не помогаешь, потому что, по твоему, это не важно.
И Сергей Иванович поставил ему дилемму: или ты так неразвит, что не можешь видеть всего, что можешь сделать, или ты не хочешь поступиться своим спокойствием, тщеславием, я не
знаю чем, чтоб это сделать.
Но Константину Левину скучно было сидеть
и слушать его, особенно потому, что он
знал, что
без него возят навоз на неразлешенное поле
и навалят Бог
знает как, если не посмотреть;
и резцы в плугах не завинтят, а поснимают
и потом скажут, что плуги выдумка пустая
и то ли дело соха Андревна,
и т. п.
— Нет, я думаю,
без шуток, что для того чтоб
узнать любовь, надо ошибиться
и потом поправиться, — сказала княгиня Бетси.
Другое: она была не только далека от светскости, но, очевидно, имела отвращение к свету, а вместе с тем
знала свет
и имела все те приемы женщины хорошего общества,
без которых для Сергея Ивановича была немыслима подруга жизни.
Но потом, когда Голенищев стал излагать свои мысли
и Вронский мог следить за ним, то,
и не
зная Двух Начал, он не
без интереса слушал его, так как Голенищев говорил хорошо.
— Я, право, не
знаю. Я
знаю, что родятся детей миллионы
без Москвы
и докторов… отчего же…
— Я давно хотела
и непременно поеду, — сказала Долли. — Мне ее жалко,
и я
знаю ее. Она прекрасная женщина. Я поеду одна, когда ты уедешь,
и никого этим не стесню.
И даже лучше
без тебя.
А мы, их жалкие потомки, скитающиеся по земле
без убеждений
и гордости,
без наслаждения
и страха, кроме той невольной боязни, сжимающей сердце при мысли о неизбежном конце, мы не способны более к великим жертвам ни для блага человечества, ни даже для собственного счастия, потому, что
знаем его невозможность
и равнодушно переходим от сомнения к сомнению, как наши предки бросались от одного заблуждения к другому, не имея, как они, ни надежды, ни даже того неопределенного, хотя
и истинного наслаждения, которое встречает душа во всякой борьбе с людьми или с судьбою…
Но это спокойствие часто признак великой, хотя скрытой силы; полнота
и глубина чувств
и мыслей не допускает бешеных порывов: душа, страдая
и наслаждаясь, дает во всем себе строгий отчет
и убеждается в том, что так должно; она
знает, что
без гроз постоянный зной солнца ее иссушит; она проникается своей собственной жизнью, — лелеет
и наказывает себя, как любимого ребенка.
Я говорил правду — мне не верили: я начал обманывать;
узнав хорошо свет
и пружины общества, я стал искусен в науке жизни
и видел, как другие
без искусства счастливы, пользуясь даром теми выгодами, которых я так неутомимо добивался.
Не
без радости был вдали узрет полосатый шлагбаум, дававший
знать, что мостовой, как
и всякой другой муке, будет скоро конец;
и еще несколько раз ударившись довольно крепко головою в кузов, Чичиков понесся наконец по мягкой земле.
Бог их
знает какого нет еще!
и жесткий,
и мягкий,
и даже совсем томный, или, как иные говорят, в неге, или
без неги, но пуще, нежели в неге — так вот зацепит за сердце, да
и поведет по всей душе, как будто смычком.
Многие были не
без образования: председатель палаты
знал наизусть «Людмилу» Жуковского, которая еще была тогда непростывшею новостию,
и мастерски читал многие места, особенно: «Бор заснул, долина спит»,
и слово «чу!» так, что в самом деле виделось, как будто долина спит; для большего сходства он даже в это время зажмуривал глаза.
— Да нужно
знать наконец пределы. У меня
и без того много хлопот около своих имений. Притом у нас дворяне
и без того уже кричат на меня, будто я, пользуясь крайностями
и разоренными их положеньями, скупаю земли за бесценок. Это мне уж наконец надоело.
Учителей у него было немного: большую часть наук читал он сам.
И надо сказать правду, что,
без всяких педантских терминов, огромных воззрений
и взглядов, которыми любят пощеголять молодые профессора, он умел в немногих словах передать самую душу науки, так что
и малолетнему было очевидно, на что именно она ему нужна, наука. Он утверждал, что всего нужнее человеку наука жизни, что,
узнав ее, он
узнает тогда сам, чем он должен заняться преимущественнее.
В таком случае, когда нет возможности произвести дело гражданским образом, когда горят шкафы с <бумагами>
и, наконец, излишеством лживых посторонних показаний
и ложными доносами стараются затемнить
и без того довольно темное дело, — я полагаю военный суд единственным средством
и желаю
знать мнение ваше.
Когда дорога понеслась узким оврагом в чащу огромного заглохнувшего леса
и он увидел вверху, внизу, над собой
и под собой трехсотлетние дубы, трем человекам в обхват, вперемежку с пихтой, вязом
и осокором, перераставшим вершину тополя,
и когда на вопрос: «Чей лес?» — ему сказали: «Тентетникова»; когда, выбравшись из леса, понеслась дорога лугами, мимо осиновых рощ, молодых
и старых ив
и лоз, в виду тянувшихся вдали возвышений,
и перелетела мостами в разных местах одну
и ту же реку, оставляя ее то вправо, то влево от себя,
и когда на вопрос: «Чьи луга
и поемные места?» — отвечали ему: «Тентетникова»; когда поднялась потом дорога на гору
и пошла по ровной возвышенности с одной стороны мимо неснятых хлебов: пшеницы, ржи
и ячменя, с другой же стороны мимо всех прежде проеханных им мест, которые все вдруг показались в картинном отдалении,
и когда, постепенно темнея, входила
и вошла потом дорога под тень широких развилистых дерев, разместившихся врассыпку по зеленому ковру до самой деревни,
и замелькали кирченые избы мужиков
и крытые красными крышами господские строения; когда пылко забившееся сердце
и без вопроса
знало, куды приехало, — ощущенья, непрестанно накоплявшиеся, исторгнулись наконец почти такими словами: «Ну, не дурак ли я был доселе?
Как они делают, бог их ведает: кажется,
и не очень мудреные вещи говорят, а девица то
и дело качается на стуле от смеха; статский же советник бог
знает что расскажет: или поведет речь о том, что Россия очень пространное государство, или отпустит комплимент, который, конечно, выдуман не
без остроумия, но от него ужасно пахнет книгою; если же скажет что-нибудь смешное, то сам несравненно больше смеется, чем та, которая его слушает.
Я человек не
без вкуса
и,
знаю, во многом мог бы гораздо лучше распорядиться тех наших богачей, которые все это делают бестолково.
Может быть, два-три человека извлекли себе настоящую пользу, да
и то оттого, может, что
и без того были умны, а прочие ведь только
и стараются
узнать то, что портит здоровье, да
и выманивает деньги.
— Это — другое дело, Афанасий Васильевич. Я это делаю для спасения души, потому что в убеждении, что этим хоть сколько-нибудь заглажу праздную жизнь, что как я ни дурен, но молитвы все-таки что-нибудь значат у Бога. Скажу вам, что я молюсь, — даже
и без веры, но все-таки молюсь. Слышится только, что есть господин, от которого все зависит, как лошадь
и скотина, которою пашем,
знает чутьем того, <кто> запрягает.
— Я, признаюсь, тоже, — произнесла не
без удивления просто приятная дама
и почувствовала тут же сильное желание
узнать, что бы такое могло здесь скрываться. Она даже произнесла с расстановкой: — А что ж, вы полагаете, здесь скрывается?
Так как он первый вынес историю о мертвых душах
и был, как говорится, в каких-то тесных отношениях с Чичиковым, стало быть,
без сомнения,
знает кое-что из обстоятельств его жизни, то попробовать еще, что скажет Ноздрев.
Казалось, он был настроен к сердечным излияниям; не
без чувства
и выражения произнес он наконец следующие слова: — Если б вы
знали, какую услугу оказали сей, по-видимому, дрянью человеку
без племени
и роду!