Неточные совпадения
Когда пример такой
У нас полюбят,
Тогда вползут сюда за доброю
Змеёй,
Одной,
Сто
злых и всех детей здесь перегубят.
— Тогда Саваоф, в скорби и отчаянии, восстал против Духа и, обратив взор свой на тину материи, направил в нее
злую похоть свою, отчего и родился сын в образе
змея. Это есть — Ум, он же — Ложь и Христос, от него — все
зло мира и смерть. Так учили они…
— Изведут девку вконец, — говорила попадья. — Сама полячкой сделается, а полячки — злые-презлые. Так и шипят, как
змеи подколодные.
И, видимо чувствуя что-то большое, чего не мог выразить обычными словами, человек ругался крепкой руганью. Но и злоба темная, слепая злоба раба, шипела
змеей, извиваясь в
злых словах, встревоженная светом, упавшим на нее.
— И, полно, батюшка, что в ней хорошего! «Царевна полюбила доброго молодца,
злые люди их разлучили… а там
Змей Горыныч унес ее за тридевять земель в тридесятое государство, и она, бедная сиротинка, без милого дружка и без кровных, зачахла с тоски-кручины…» Ну, что тут веселого?
Илья усмехнулся. В груди его холодной
змеёй шевелилось
злое чувство к людям. А память всё выдвигала пред ним знакомые образы. Большая, неуклюжая Матица валялась в грязи среди двора и стонала...
То является она вдруг, несомненная, радостная, как день; то долго тлеет, как огонь под
золой, и пробивается пламенем в душе, когда уже все разрушено; то вползет она в сердце, как
змея, то вдруг выскользнет из него вон…
— Это, помилуйте, это аспид [Аспид — ядовитая
змея; в бранном смысле —
злой, ехидный человек.] какой-то, да и бесноватый, — поддакивал Транквиллитатин.
«Среди океана живет морской
змей в версту длиною. Редко, не более раза в десять лет, он подымается со дна на поверхность и дышит. Он одинок. Прежде их было много, самцов и самок, но столько они делали
зла мелкой рыбешке, что бог осудил их на вымирание, и теперь только один старый, тысячелетний змей-самец сиротливо доживает свои последние годы. Прежние моряки видели его — то здесь, то там — во всех странах света и во всех океанах.
С правой стороны удалось прервать распространение пожара, а влево он распространялся все шире, захватывая уже десятый двор. Оставив часть мужиков следить за хитростями красных
змей, Ромась погнал большинство работников в левую; пробегая мимо богатеев, я услыхал чье-то
злое восклицание...
Гаврила рванулся раз, два, — другая рука Челкаша
змеей обвилась вокруг него… Треск разрываемой рубахи — и Гаврила лежал на песке, безумно вытаращив глаза, цапаясь пальцами рук за воздух и взмахивая ногами. Челкаш, прямой, сухой, хищный,
зло оскалив зубы, смеялся дробным, едким смехом, и его усы нервно прыгали на угловатом, остром лице. Никогда за всю жизнь его не били так больно, и никогда он не был так озлоблен.
Больной чувствовал, что из цветка длинными, похожими на
змей, ползучими потоками извивается
зло; они опутывали его, сжимали и сдавливали члены и пропитывали все тело своим ужасным содержанием.
Отвожу я от тебя чорта страшного, отгоняю вихоря бурного, отдаляю от лешего одноглазого, от чужого домового, от
злого водяного, от ведьмы Киевской, от
злой сестры ее Муромской, от моргуньи-русалки, от треклятыя бабы-яги, от летучего
змея огненного, отмахиваю от ворона вещего, от вороны-каркуньн, защищаю от кащея-ядуна, от хитрого чернокнижника, от заговорного кудесника, от ярого волхва, от слепого знахаря, от старухи-ведуньи, а будь ты, мое дитятко, моим словом крепким в нощи и в полунощи, в часу и в получасьи, в пути и дороженьке, во сне и наяву укрыт от силы вражией, от нечистых духов, сбережен от смерти напрасный, от горя, от беды, сохранен на воде от потопления, укрыт в огне от сгорения.
Она звалась Варюшею. Но я
Желал бы ей другое дать названье:
Скажу ль, при этом имени, друзья,
В груди моей шипит воспоминанье,
Как под ногой прижатая
змея;
И ползает, как та среди развалин,
По жилам сердца. Я тогда печален,
Сердит, — молчу или браню весь дом,
И рад прибить за слово чубуком.
Итак, для избежанья
зла, мы нашу
Варюшу здесь перекрестим в Парашу.
А теперь — знаю: Черт жил в комнате Валерии, потому что в комнате Валерии, обернувшись книжным шкафом, стояло древо познания добра и
зла, плоды которого — «Девочки» Лухмановой, «Вокруг света на Коршуне» Станюковича, «Катакомбы» Евгении Тур, «Семейство Бор-Раменских» и целые годы журнала «Родник» я так жадно и торопливо, виновато и неудержимо пожирала, оглядываясь на дверь, как те на Бога, но никогда не предав своего
змея.
Змея сказала: «Нет,
зло не от голода и не от любви, а
зло от злости. Кабы жили мы смирно, не злились бы, — нам бы все хорошо было. А то как сделается что-нибудь не по тебе, разозлишься, — тогда уж ничто не мило. Только и думаешь, как
зло свое на ком выместить. Тут уж сама себя не помнишь, только шипишь да ползаешь, ищешь, кого бы укусить. Уже никого не жалеешь — до тех пор злишься, пока сама себя погубишь. Все
зло на свете от злости».
Один раз пустынник лег под дерево, а ворон, голубь, олень и
змея собрались ночевать к тому же месту. Звери стали рассуждать, отчего
зло бывает на свете.
Пчеле, чтобы жить по своему закону, надо летать,
змее ползать, рыбе плавать, а человеку любить. И потому, если человек, вместо того чтобы любить людей, делает
зло людям, он поступает так же странно, как если бы птица стала плавать, а рыба — летать.
Свой приговор Господь начал со
змея, причем первая его часть (3:14) относится к животному, осквернившему себя наитием
зла, вторая же к
змею духовному, дьяволу, которому все-таки не удалось изменить предназначение Божье о человеке и мире: женственность, только что павшая в лице Евы, восстанет из своего падения в лице Той, Кто воспевается как «падшего Адама восстание и слез Евиных избавление».
И он потрафлял: статья, поправлявшаяся в течение ночи, к утру становилась
змея и василиска
злее, но приходил Горданов, прослушивал ее и находил, что опять мягко.
«Лучше трястись всю ночь от страха из-за соседства со
змеей, — решила Тася, — нежели удержать Андрюшу при себе и тем подвергнуть его жестокому наказанию со стороны
злого дяди».
Ему, как и многим из таковых, недоставало самой необходимой способности «различать между добром и
злом», и раз что последнее приходило к нему в дом с почтительным искательством, генерал растворял перед ним двери и грел его, как
змею у сердца.
Кличка эта была глупая,
змеей эту даму звали не за
зло, которого она решительно никому не делала, а за презрительность, про которую говорили много.
Надвигающаяся на молодую Селезневу неизвестная опасность, от которой, быть может, ей, Дубянской, удастся спасти ее, притягивала Елизавету Петровну, как кролика взгляд
змеи, и она не в силах была «отойти от
зла и сотворить благо».