Неточные совпадения
Подъезжая ко двору, Чичиков заметил
на крыльце самого хозяина, который стоял в
зеленом шалоновом сюртуке, приставив руку ко лбу в виде зонтика над
глазами, чтобы рассмотреть получше подъезжавший экипаж.
В саду,
на зеленой скамье, под яблоней, сидела Елизавета Спивак, упираясь руками о скамью, неподвижная, как статуя; она смотрела прямо пред собою,
глаза ее казались неестественно выпуклыми и гневными, а лицо, в мелких пятнах света и тени, как будто горело и таяло.
Томилин бережно внес черного кота с
зелеными глазами, посадил его
на обширные колени женщины и спросил...
На столе горела маленькая лампа под
зеленым абажуром, неприятно окрашивая лицо Лютова в два цвета: лоб — зеленоватый, а нижняя часть лица, от
глаз до бородки, устрашающе темная.
— Ты забыла, — начал Самгин, улыбаясь, но вовремя замолчал, — жена откинулась
на спинку стула,
глаза ее густо
позеленели.
Когда он обогнул угол
зеленого одноэтажного дома, дом покачнулся, и из него
на землю выпали люди. Самгин снова закрыл
глаза. Как вода из водосточной трубы, потекли голоса...
— Боюсь, — сказал Безбедов, отступив
на шаг, и, спрятав руки за спину, внимательно, сердито уставился в лицо Самгина белыми
глазами, напомнив Москву,
зеленый домик, Любашу, сцену нападения хулиганов. — Смешно? — спросил Безбедов.
Она была вся в
зеленом, украшена травами из лент, чулки ее сплошь в серебряных блестках,
на распущенных волосах — венок из трав и желтых цветов; она — без маски, но искусно подгримирована: огромные, глубоко провалившиеся
глаза, необыкновенно изогнутые брови, яркие губы, от этого лицо ее сделалось замученным, раздражающе и нечеловечески красивым.
Была средина мая. Стаи галок носились над Петровским парком, зеркало пруда отражало голубое небо и облака, похожие
на взбитые сливки; теплый ветер помогал солнцу зажигать
на листве деревьев
зеленые огоньки. И такие же огоньки светились в
глазах Варвары.
Прошло еще минут пять, прежде чем явились санитары с носилками, вынесли ее, она уже молчала, и
на потемневшем лице ее тускло светились неприятно
зеленые, как бы злые
глаза.
Бабушка с княгиней пила кофе, Райский смотрел
на комнаты,
на портреты,
на мебель и
на весело глядевшую в комнаты из сада
зелень; видел расчищенную дорожку, везде чистоту, чопорность, порядок: слушал, как во всех комнатах попеременно пробили с полдюжины столовых, стенных, бронзовых и малахитовых часов; рассматривал портрет косого князя, в красной ленте, самой княгини, с белой розой в волосах, с румянцем, живыми
глазами, и сравнивал с оригиналом.
Егорка явился было неслыханным франтом, в подаренном ему Райским коротеньком пиджаке, клетчатых,
зеленых, почти новых, панталонах и в купленных им самим — оранжевом галстуке и голубом жилете. Он, в этом наряде, нечаянно попался
на глаза Татьяне Марковне.
А как удержать краски
на предметах, никогда не взглянуть
на них простыми
глазами и не увидеть, что
зелень не зелена, небо не сине, что Марк не заманчивый герой, а мелкий либерал, Марфенька сахарная куколка, а Вера…»
На дне их текли ручьи, росла густая
зелень, в которой утопал
глаз.
Но
глаз — несмотря
на все разнообразие лиц и пестроту костюмов,
на наготу и разноцветность тел,
на стройность и грацию индийцев,
на суетливых желтоватых китайцев,
на коричневых малайцев, у которых рот, от беспрерывной жвачки бетеля, похож
на трубку, из которой лет десять курили жуковский табак,
на груды товаров, фруктов,
на богатую и яркую
зелень, несмотря
на все это, или, пожалуй, смотря
на все,
глаз скоро утомляется, ищет чего-то и не находит: в этой толпе нет самой живой ее половины, ее цвета, роскоши — женщин.
Глаза разбегались у нас, и мы не знали,
на что смотреть:
на пешеходов ли, спешивших, с маленькими лошадками и клажей
на них, из столицы и в столицу;
на дальнюю ли гору, которая мягкой
зеленой покатостью манила войти
на нее и посидеть под кедрами; солнце ярко выставляло ее напоказ, а тут же рядом пряталась в прохладной тени долина с огороженными высоким забором хижинами, почти совсем закрытыми ветвями.
Мы мчались из улицы в улицу, так что предметы рябили в
глазах: то выскочим
на какую-нибудь открытую площадку — и все обольется лучами света: церковь, мостовая, сад перед церковью, с яркою и нежною
зеленью на деревьях, и мы сами, то погрузимся опять во тьму кромешную длинного переулка.
Где я, о, где я, друзья мои? Куда бросила меня судьба от наших берез и елей, от снегов и льдов, от злой зимы и бесхарактерного лета? Я под экватором, под отвесными лучами солнца,
на меже Индии и Китая, в царстве вечного, беспощадно-знойного лета.
Глаз, привыкший к необозримым полям ржи, видит плантации сахара и риса; вечнозеленая сосна сменилась неизменно
зеленым бананом, кокосом; клюква и морошка уступили место ананасам и мангу.
Они сами чувствовали это, и все трое, как бы смущенные своим величием, поспешно и скромно опуская
глаза, сели
на свои резные кресла за покрытый
зеленым сукном стол,
на котором возвышался треугольный инструмент с орлом, стеклянные вазы, в которых бывают в буфетах конфеты, чернильница, перья, и лежала бумага чистая и прекрасная и вновь очиненные карандаши разных размеров.
Овсы нынче взялись необыкновенно дружно; пшеница уже трубилась, выгоняя свою матовую
зелень,
на которой отдыхал
глаз.
Когда-то
зеленая крыша давно проржавела, во многих местах листы совсем отстали, и из-под них, как ребра, выглядывали деревянные стропила; лепные карнизы и капители коринфских колонн давно обвалились, штукатурка отстала, резные балясины
на балконе давно выпали, как гнилые зубы, стекол в рамах второго этажа и в мезонине не было, и амбразуры окон глядели, как выколотые
глаза.
Терраса была защищена от солнца маркизой, а с боков были устроены из летних вьющихся растений живые
зеленые стены. По натянутым шнуркам плотно вился хмель, настурции и душистый горошек. Ляховский усталым движением опустился
на садовый деревянный стул и проговорил, указывая
глазами на двор...
Nicolas подхватил Привалова под руку и потащил через ряд комнат к буфету, где за маленькими столиками с
зеленью — тоже затея Альфонса Богданыча, — как в загородном ресторане, собралась самая солидная публика: председатель окружного суда, высокий старик с сердитым лицом и щетинистыми бакенбардами, два члена суда, один тонкий и длинный, другой толстый и приземистый; прокурор Кобяко с длинными казацкими усами и с
глазами навыкате; маленький вечно пьяненький горный инженер; директор банка, женатый
на сестре Агриппины Филипьевны; несколько золотопромышленников из крупных, молодцеватый старик полицеймейстер с военной выправкой и седыми усами, городской голова из расторговавшихся ярославцев и т. д.
Вечером в кабинете Бахарева шли горячие споры и рассуждения
на всевозможные темы. Горничной пришлось заменить очень много выпитых бутылок вина новыми. Лица у всех раскраснелись,
глаза блестели. Все выходило так тепло и сердечно, как в дни
зеленой юности. Каждый высказывал свою мысль без всяких наружных прикрытий, а так, как она выливалась из головы.
В числе этих любителей преферанса было: два военных с благородными, но слегка изношенными лицами, несколько штатских особ, в тесных, высоких галстухах и с висячими, крашеными усами, какие только бывают у людей решительных, но благонамеренных (эти благонамеренные люди с важностью подбирали карты и, не поворачивая головы, вскидывали сбоку
глазами на подходивших); пять или шесть уездных чиновников, с круглыми брюшками, пухлыми и потными ручками и скромно неподвижными ножками (эти господа говорили мягким голосом, кротко улыбались
на все стороны, держали свои игры у самой манишки и, козыряя, не стучали по столу, а, напротив, волнообразно роняли карты
на зеленое сукно и, складывая взятки, производили легкий, весьма учтивый и приличный скрип).
В задней комнате дома, сырой и темной,
на убогой кровати, покрытой конскою попоной, с лохматой буркой вместо подушки, лежал Чертопханов, уже не бледный, а изжелта-зеленый, как бывают мертвецы, со ввалившимися
глазами под глянцевитыми веками, с заостренным, но все еще красноватым носом над взъерошенными усами.
Она, вероятно, никак не ожидала нас встретить, как говорится, наткнулась
на нас, и стояла неподвижно в
зеленой чаще орешника,
на тенистой лужайке, пугливо посматривая
на меня своими черными
глазами.
На зонтичных растениях держались преимущественно слоники и
зеленые клопы, а около воды и по дорогам, где было посырее, с прозрачными крыльями и с большими голубыми
глазами летали стрекозы.
Небесными кругами украшают
Подписчики в палатах потолки
Высокие; в простенках узких пишут,
Утеху
глаз, лазоревы цветы
Меж травами
зелеными; а турьи
Могучие и жилистые ноги
На притолках дверных, припечных турах,
Подножиях прямых столбов,
на коих
Покоится тяжелых матиц груз.
Помню я, что еще во времена студентские мы раз сидели с Вадимом за рейнвейном, он становился мрачнее и мрачнее и вдруг, со слезами
на глазах, повторил слова Дон Карлоса, повторившего, в свою очередь, слова Юлия Цезаря: «Двадцать три года, и ничего не сделано для бессмертия!» Его это так огорчило, что он изо всей силы ударил ладонью по
зеленой рюмке и глубоко разрезал себе руку.
Как-то днем захожу к Ольге Петровне. Она обмывает в тазике покрытую язвами ручонку двухлетнего ребенка, которого держит
на руках грязная нищенка, баба лет сорока. У мальчика совсем отгнили два пальца: средний и безымянный. Мальчик тихо всхлипывал и таращил
на меня
глаза: правый
глаз был
зеленый, левый — карий. Баба ругалась: «У, каторжный, дармоедина! Удавить тебя мало».
Я начинал что-то путать. Острия ногтей все с большим нажимом входили в мою кожу, и последние проблески понимания исчезали… Была только
зеленая искорка в противных
глазах и пять горячих точек
на голове. Ничего больше не было…
Странное было пробуждение Галактиона. Он с трудом открыл
глаза. Голова была точно налита свинцом. Он с удивлением посмотрел кругом. Комната совершенно незнакомая, слабо освещенная одною свечой под
зеленым абажуром. Он лежал
на широком кожаном диване. Над его головой
на стене было развешано всевозможное оружие.
И громко взывает, со слезами
на зеленых глазах...
Она была вся
зеленая, и платье, и шляпа, и лицо с бородавкой под
глазом, даже кустик волос
на бородавке был, как трава. Опустив нижнюю губу, верхнюю она подняла и смотрела
на меня
зелеными зубами, прикрыв
глаза рукою в черной кружевной перчатке без пальцев.
Крыша мастерской уже провалилась; торчали в небо тонкие жерди стропил, курясь дымом, сверкая золотом углей; внутри постройки с воем и треском взрывались
зеленые, синие, красные вихри, пламя снопами выкидывалось
на двор,
на людей, толпившихся пред огромным костром, кидая в него снег лопатами. В огне яростно кипели котлы, густым облаком поднимался пар и дым, странные запахи носились по двору, выжимая слезы из
глаз; я выбрался из-под крыльца и попал под ноги бабушке.
Он дергал головою, как бы отгоняя мух,
на меловом его лице розовато вспыхивала улыбка, от которой у меня сжималось сердце и
зеленело в
глазах.
Бабушка, сидя под окном, быстро плела кружева, весело щелкали коклюшки, золотым ежом блестела
на вешнем солнце подушка, густо усеянная медными булавками. И сама бабушка, точно из меди лита, — неизменна! А дед еще более ссохся, сморщился, его рыжие волосы посерели, спокойная важность движений сменилась горячей суетливостью,
зеленые глаза смотрят подозрительно. Посмеиваясь, бабушка рассказала мне о разделе имущества между ею и дедом: он отдал ей все горшки, плошки, всю посуду и сказал...
Мне плакать не хотелось.
На чердаке было сумрачно и холодно, я дрожал, кровать качалась и скрипела,
зеленая старуха стояла пред
глазами у меня, я притворился, что уснул, и бабушка ушла.
Однажды вечером, когда я уже выздоравливал и лежал развязанный, — только пальцы были забинтованы в рукавички, чтоб я не мог царапать лица, — бабушка почему-то запоздала прийти в обычное время, это вызвало у меня тревогу, и вдруг я увидал ее: она лежала за дверью
на пыльном помосте чердака, вниз лицом, раскинув руки, шея у нее была наполовину перерезана, как у дяди Петра, из угла, из пыльного сумрака к ней подвигалась большая кошка, жадно вытаращив
зеленые глаза.
Но особенно он памятен мне в праздничные вечера; когда дед и дядя Михаил уходили в гости, в кухне являлся кудрявый, встрепанный дядя Яков с гитарой, бабушка устраивала чай с обильной закуской и водкой в
зеленом штофе с красными цветами, искусно вылитыми из стекла
на дне его; волчком вертелся празднично одетый Цыганок; тихо, боком приходил мастер, сверкая темными стеклами очков; нянька Евгенья, рябая, краснорожая и толстая, точно кубышка, с хитрыми
глазами и трубным голосом; иногда присутствовали волосатый успенский дьячок и еще какие-то темные, скользкие люди, похожие
на щук и налимов.
Помню, был тихий вечер; мы с бабушкой пили чай в комнате деда; он был нездоров, сидел
на постели без рубахи, накрыв плечи длинным полотенцем, и, ежеминутно отирая обильный пот, дышал часто, хрипло.
Зеленые глаза его помутнели, лицо опухло, побагровело, особенно багровы были маленькие острые уши. Когда он протягивал руку за чашкой чая, рука жалобно тряслась. Был он кроток и не похож
на себя.
Пониже
глаз, по обеим сторонам, находится по белой полоске, и между ними, под горлом, идет темная полоса; такого же цвета, с зеленоватым отливом, и зоб, брюхо белое; ноги длиною три вершка, красно-свинцового цвета; головка и спина зеленоватые, с бронзово-золотистым отливом; крылья темно-коричневые, почти черные, с белым подбоем до половины; концы двух правильных перьев белые; хвост довольно длинный; конец его почти
на вершок темно-коричневый, а к репице
на вершок белый, прикрытый у самого тела несколькими пушистыми перьями рыжего цвета; и самец и самка имеют хохолки, состоящие из четырех темно-зеленых перышек.
Глаза темные, брови широкие и красные, голова небольшая, шея довольно толстая; издали глухарь-косач покажется черным, но это несправедливо: его голова и шея покрыты очень темными, но в то же время узорно-серыми перышками; зоб отливает
зеленым глянцем, хлупь испещрена белыми пятнами по черному полю, а спина и особенно верхняя сторона крыльев — по серому основанию имеют коричневые длинные пятна; нижние хвостовые перья — темные, с белыми крапинками
на лицевой стороне, а верхние, от спины идущие, покороче и серые; подбой крыльев под плечными суставами ярко-белый с черными крапинами, а остальной — сизо-дымчатый; ноги покрыты мягкими, длинными, серо-пепельного цвета перышками и очень мохнаты до самых пальцев; пальцы же облечены, какою-то скорлупообразною, светлою чешуйчатою бронею и оторочены кожаною твердою бахромою; ногти темные, большие и крепкие.
Очень могло быть, что это только вообразилось ему; от всего видения остались у него в впечатлении кривая улыбка,
глаза и светло-зеленый франтовской шейный галстук, бывший
на промелькнувшем господине.
И Лебедев потащил князя за руку. Они вышли из комнаты, прошли дворик и вошли в калитку. Тут действительно был очень маленький и очень миленький садик, в котором благодаря хорошей погоде уже распустились все деревья. Лебедев посадил князя
на зеленую деревянную скамейку, за
зеленый вделанный в землю стол, и сам поместился напротив него. Чрез минуту, действительно, явился и кофей. Князь не отказался. Лебедев подобострастно и жадно продолжал засматривать ему в
глаза.
— Да… его будут расстреливать? — произнесла Лиза тем же шепотом, водя по комнате блуждающими
глазами. — Его будут расстреливать? — спросила она громче, бледно-зеленое лицо ее судорожно искривилось, и она пошатнулась
на табурете.
Великая артистка лежала
на огромной тахте, покрытой прекрасным текинским ковром и множеством шелковых подушечек и цилиндрических мягких ковровых валиков. Ноги ее были укутаны серебристым нежным мехом. Пальцы рук, по обыкновению, были украшены множеством колец с изумрудами, притягивавшими
глаза своей глубокой и нежной
зеленью.
Она хотела, чтобы повсюду и всегда толпа глядела бы только
на нее, повторяла ее имя, любила ее египетские
зеленые глаза, хищный и чувственный рот, ее изумруды
на худых и нервных руках.
В одном из таких кабинетов сидело четверо — две дамы и двое мужчин: известная всей России артистка певица Ровинская, большая красивая женщина с длинными
зелеными египетскими
глазами и длинным, красным, чувственным ртом,
на котором углы губ хищно опускались книзу; баронесса Тефтинг, маленькая, изящная, бледная,ее повсюду видели вместе с артисткой; знаменитый адвокат Рязанов и Володя Чаплинский, богатый светский молодой человек, композитор-дилетант, автор нескольких маленьких романсов и многих злободневных острот, ходивших по городу.