Неточные совпадения
Анна, отведя глаза от лица
друга и сощурившись (это была
новая привычка, которой не знала
за ней Долли), задумалась, желая вполне понять значение этих слов. И, очевидно, поняв их так, как хотела, она взглянула на Долли.
Теперь Алексей Александрович намерен был требовать: во-первых, чтобы составлена была
новая комиссия, которой поручено бы было исследовать на месте состояние инородцев; во-вторых, если окажется, что положение инородцев действительно таково, каким оно является из имеющихся в руках комитета официальных данных, то чтобы была назначена еще
другая новая ученая комиссия для исследования причин этого безотрадного положения инородцев с точек зрения: а) политической, б) административной, в) экономической, г) этнографической, д) материальной и е) религиозной; в-третьих, чтобы были затребованы от враждебного министерства сведения о тех мерах, которые были в последнее десятилетие приняты этим министерством для предотвращения тех невыгодных условий, в которых ныне находятся инородцы, и в-четвертых, наконец, чтобы было потребовано от министерства объяснение о том, почему оно, как видно из доставленных в комитет сведений
за №№ 17015 и 18308, от 5 декабря 1863 года и 7 июня 1864, действовало прямо противоположно смыслу коренного и органического закона, т…, ст. 18, и примечание в статье 36.
— Представь, представь меня своим
новым друзьям, — говорил он дочери, пожимая локтем ее руку. — Я и этот твой гадкий Соден полюбил
за то, что он тебя так справил. Только грустно, грустно у вас. Это кто?
Сейчас же, еще
за ухой, Гагину подали шампанского, и он велел наливать в четыре стакана. Левин не отказался от предлагаемого вина и спросил
другую бутылку. Он проголодался и ел и пил с большим удовольствием и еще с большим удовольствием принимал участие в веселых и простых разговорах собеседников. Гагин, понизив голос, рассказывал
новый петербургский анекдот, и анекдот, хотя неприличный и глупый, был так смешон, что Левин расхохотался так громко, что на него оглянулись соседи.
Потом показал одну
за другою палаты, кладовую, комнату для белья, потом печи
нового устройства, потом тачки такие, которые не будут производить шума, подвозя по коридору нужные вещи, и много
другого.
Стремов, тоже член комиссии и тоже задетый
за живое, стал оправдываться, — и вообще произошло бурное заседание; но Алексей Александрович восторжествовал, и его предложение было принято; были назначены три
новые комиссии, и на
другой день в известном петербургском кругу только и было речи, что об этом заседании.
Теперь она верно знала, что он затем и приехал раньше, чтобы застать ее одну и сделать предложение. И тут только в первый раз всё дело представилось ей совсем с
другой,
новой стороны. Тут только она поняла, что вопрос касается не ее одной, — с кем она будет счастлива и кого она любит, — но что сию минуту она должна оскорбить человека, которого она любит. И оскорбить жестоко…
За что?
За то, что он, милый, любит ее, влюблен в нее. Но, делать нечего, так нужно, так должно.
Два парня в
новых рубахах, сшитых как будто из розовой жести, похожие
друг на
друга, как два барана, остановились у крыльца, один из них посмотрел на дачников, подошел к слепой, взял ее
за руку и сказал непреклонно...
Эти размышления позволяли Климу думать о Макарове с презрительной усмешкой, он скоро уснул, а проснулся, чувствуя себя
другим человеком, как будто вырос
за ночь и выросло в нем ощущение своей значительности, уважения и доверия к себе. Что-то веселое бродило в нем, даже хотелось петь, а весеннее солнце смотрело в окно его комнаты как будто благосклонней, чем вчера. Он все-таки предпочел скрыть от всех
новое свое настроение, вел себя сдержанно, как всегда, и думал о белошвейке уже ласково, благодарно.
— Преувеличиваешь, — пробормотал редактор, читая одним глазом чью-то рукопись, а
другим следя
за новой надоедливой мухой.
— Дом продать — дело легкое, — сказал он. — Дома в цене, покупателей — немало. Революция спугнула помещиков, многие переселяются в Москву. Давай, выпьем. Заметил, какой студент сидит?
Новое издание… Усовершенствован. В тюрьму
за политику не сядет, а если сядет, так
за что-нибудь
другое. Эх, Клим Иваныч, не везет мне, — неожиданно заключил он отрывистую, сердитую свою речь.
Бальзаминов. Маменька, уж вы теперь смотрите
за мной, как бы со мной чего не сделалось. Батюшки мои! Батюшки мои! (Прыгает от радости.) Я теперь точно
новый человек стал. Маменька, я теперь не Бальзаминов, а кто-нибудь
другой!
Смотри
за всем, чтоб не растеряли да не переломали… половина тут,
другая на возу или на
новой квартире: захочется покурить, возьмешь трубку, а табак уж уехал…
Старые служаки, чада привычки и питомцы взяток, стали исчезать. Многих, которые не успели умереть, выгнали
за неблагонадежность,
других отдали под суд: самые счастливые были те, которые, махнув рукой на
новый порядок вещей, убрались подобру да поздорову в благоприобретенные углы.
«У этого что-то
новое; смотрит не по-вчерашнему, говорит
другое, нежели что говорил вчера, наперекор себе. Господи, что
за омут у них!» — думала она.
Она слыхала несколько примеров увлечений, припомнила, какой суд изрекали люди над падшими и как эти несчастные несли казнь почти публичных ударов. «Чем я лучше их! — думала Вера. — А Марк уверял, и Райский тоже, что
за этим… „Рубиконом“ начинается
другая,
новая, лучшая жизнь! Да,
новая, но какая „лучшая“!»
Но какие капитальные препятствия встретились ему? Одно — она отталкивает его, прячется, уходит в свои права,
за свою девическую стену, стало быть… не хочет. А между тем она не довольна всем положением, рвется из него, стало быть, нуждается в
другом воздухе,
другой пище,
других людях. Кто же ей даст
новую пищу и воздух? Где люди?
Другая мука, не вчерашняя, какой-то
новый бес бросился в него, — и он так же торопливо, нервно и судорожно, как Вера накануне, собираясь идти к обрыву, хватал одно
за другим платья, разбросанные по стульям.
— Икру? Даже затрясся весь, как увидал! А это что? — с
новым удовольствием заговорил он, приподнимая крышки серебряных блюд, одну
за другой. — Какая вы кокетка, Полина Карповна: даже котлетки без папильоток не можете кушать! Ах, и трюфли — роскошь юных лет! — petit-fours, bouchees de dames! Ax, что вы хотите со мной делать? — обратился он к ней, потирая от удовольствия руки — Какие замыслы у вас?
— Милый мой мальчик, да
за что ты меня так любишь? — проговорил он, но уже совсем
другим голосом. Голос его задрожал, и что-то зазвенело в нем совсем
новое, точно и не он говорил.
Наконец, миль
за полтораста, вдруг дунуло, и я на
другой день услыхал обыкновенный шум и суматоху. Доставали канат. Все толпились наверху встречать
новый берег. Каюта моя, во время моей болезни, обыкновенно полнехонька была посетителей: в ней можно было поместиться троим, а придет человек семь; в это же утро никого: все глазели наверху. Только барон Крюднер забежал на минуту.
В
другом я —
новый аргонавт, в соломенной шляпе, в белой льняной куртке, может быть с табачной жвачкой во рту, стремящийся по безднам
за золотым руном в недоступную Колхиду, меняющий ежемесячно климаты, небеса, моря, государства.
Кичибе составляет juste milieu [золотая середина — фр.] между тем и
другим; он посвежее их: у него нет застарелой ненависти к
новому и веры в японскую систему правления, но ему не угнаться и
за новыми.
Точно несколько львов и тигров бросаются, вскакивают на дыбы, чтоб впиться один в
другого, и мечутся кверху, а там вдруг целой толпой шарахнулись вниз — только пыль столбом стоит поверх, и судно летит туда же
за ними, в бездну, но
новая сила толкает его опять вверх и потом становит боком.
Но один потерпел при выходе какое-то повреждение, воротился и получил помощь от жителей: он был так тронут этим, что, на прощанье, съехал с людьми на берег, поколотил и обобрал поселенцев. У одного забрал всех кур, уток и тринадцатилетнюю дочь, у
другого отнял свиней и жену, у старика же Севри, сверх того, две тысячи долларов — и ушел. Но прибывший вслед
за тем английский военный корабль дал об этом знать на Сандвичевы острова и в Сан-Франциско, и преступник был схвачен, с судном, где-то в
Новой Зеландии.
Я заглянул
за борт: там целая флотилия лодок, нагруженных всякой всячиной, всего более фруктами. Ананасы лежали грудами, как у нас репа и картофель, — и какие! Я не думал, чтоб они достигали такой величины и красоты. Сейчас разрезал один и начал есть: сок тек по рукам, по тарелке, капал на пол. Хотел писать письмо к вам, но меня тянуло на палубу. Я покупал то раковину, то
другую безделку, а более вглядывался в эти
новые для меня лица. Что
за живописный народ индийцы и что
за неживописный — китайцы!
Когда они установились, послышалась
новая команда, и парами стали выходить арестанты в блинообразных шапках на бритых головах, с мешками
за плечами, волоча закованные ноги и махая одной свободной рукой, а
другой придерживая мешок
за спиной.
Оказалось, что грамотных было больше 20 человек. Англичанин вынул из ручного мешка несколько переплетенных
Новых Заветов, и мускулистые руки с крепкими черными ногтями из-за посконных рукавов потянулись к нему, отталкивая
друг друга. Он роздал в этой камере два Евангелия и пошел в следующую.
Появилось откуда-то шампанское. Привалова поздравляли с приездом, чокались бокалами, высказывали самые лестные пожелания. Приходилось пить, благодарить
за внимание и опять пить. После нескольких бокалов вина Привалов поднялся из-за стола и, не обращая внимания на загораживавших ему дорогу
новых друзей, кое-как выбрался из буфета.
— Видишь, Надя, какое дело выходит, — заговорил старик, — не сидел бы я, да и не думал, как добыть деньги, если бы мое время не ушло. Старые друзья-приятели кто разорился, кто на том свете, а
новых трудно наживать. Прежде стоило рукой повести Василию Бахареву, и
за капиталом дело бы не стало, а теперь… Не знаю вот, что еще в банке скажут: может, и поверят. А если не поверят, тогда придется обратиться к Ляховскому.
В отличие от
других экзистенциалистов, Хайдеггер держится
за старое понимание истины, но по-новому выраженное.
Он глядел на это прошлое с бесконечным состраданием и решил со всем пламенем своей страсти, что раз Грушенька выговорит ему, что его любит и
за него идет, то тотчас же и начнется совсем
новая Грушенька, а вместе с нею и совсем
новый Дмитрий Федорович, безо всяких уже пороков, а лишь с одними добродетелями: оба они
друг другу простят и начнут свою жизнь уже совсем по-новому.
— Изволь, мой милый. Мне снялось, что я скучаю оттого, что не поехала в оперу, что я думаю о ней, о Бозио; ко мне пришла какая-то женщина, которую я сначала приняла
за Бозио и которая все пряталась от меня; она заставила меня читать мой дневник; там было написано все только о том, как мы с тобою любим
друг друга, а когда она дотрогивалась рукою до страниц, на них показывались
новые слова, говорившие, что я не люблю тебя.
Раз пять или шесть Лопухов был на своем
новом уроке, прежде чем Верочка и он увидели
друг друга. Он сидел с Федею в одном конце квартиры, она в
другом конце, в своей комнате. Но дело подходило к экзаменам в академии; он перенес уроки с утра на вечер, потому что по утрам ему нужно заниматься, и когда пришел вечером, то застал все семейство
за чаем.
Хотя их компании были дружны, хотя часто одна компания принимала у себя в гостях
другую, хотя часто они соединялись для поездок
за город, но все-таки мысль о солидарности счетов двух разных предприятий была мысль
новая, которую надобно было долго и много разъяснять.
Мы не сомневались в последствиях и полагали
нового товарища уже убитым. Офицер вышел вон, сказав, что
за обиду готов отвечать, как будет угодно господину банкомету. Игра продолжалась еще несколько минут; но чувствуя, что хозяину было не до игры, мы отстали один
за другим и разбрелись по квартирам, толкуя о скорой ваканции.
Он говорил колодникам в пересыльном остроге на Воробьевых горах: «Гражданский закон вас осудил и гонит, а церковь гонится
за вами, хочет сказать еще слово, еще помолиться об вас и благословить на путь». Потом, утешая их, он прибавлял, что «они, наказанные, покончили с своим прошедшим, что им предстоит
новая жизнь, в то время как между
другими (вероятно,
других, кроме чиновников, не было налицо) есть ещё большие преступники», и он ставил в пример разбойника, распятого вместе с Христом.
Сверх дня рождения, именин и
других праздников, самый торжественный сбор родственников и близких в доме княжны был накануне
Нового года. Княжна в этот день поднимала Иверскую божию матерь. С пением носили монахи и священники образ по всем комнатам. Княжна первая, крестясь, проходила под него,
за ней все гости, слуги, служанки, старики, дети. После этого все поздравляли ее с наступающим
Новым годом и дарили ей всякие безделицы, как дарят детям. Она ими играла несколько дней, потом сама раздаривала.
Ему был разрешен въезд в Москву
за несколько месяцев прежде меня. Дом его снова сделался средоточием, в котором встречались старые и
новые друзья. И, несмотря на то что прежнего единства не было, все симпатично окружало его.
Анна Павловна и Василий Порфирыч остаются с глазу на глаз. Он медленно проглатывает малинку
за малинкой и приговаривает: «
Новая новинка — в первый раз в нынешнем году! раненько поспела!» Потом так же медленно берется
за персик, вырезывает загнивший бок и, разрезав остальное на четыре части, не торопясь, кушает их одну
за другой, приговаривая: «Вот хоть и подгнил маленько, а сколько еще хорошего места осталось!»
Струнников выпивает вместительную чашку чая с густыми сливками и съедает, одну
за другой, несколько булок. Утоливши первый голод, он протягивает жене чашку
за новым чаем и взглядывает на нее.
На
другой день около обеда Валентин Осипович перевез жену в
другие номера.
Новые номера находились в центре города, на Тверской, и были достаточно чисты; зато
за две крохотных комнатки приходилось платить втрое дороже, чем у Сухаревой. Обед, по условию с хозяйкой, был готов.
Они говорили только, что если бы одеть его в
новый жупан, затянуть красным поясом, надеть на голову шапку из черных смушек с щегольским синим верхом, привесить к боку турецкую саблю, дать в одну руку малахай, в
другую люльку в красивой оправе, то заткнул бы он
за пояс всех парубков тогдашних.
Вдоль Садовой, со стороны Сухаревки, бешено мчатся одна
за другой две прекрасные одинаковые рыжие тройки в одинаковых
новых коротеньких тележках. На той и на
другой — разудалые ямщики, в шляпенках с павлиньими перьями, с гиканьем и свистом машут кнутами. В каждой тройке по два одинаковых пассажира: слева жандарм в серой шинели, а справа молодой человек в штатском.
Верхний полукруг окна осветился выглянувшей из-за облака луной, снова померк… Часы бьют полночь. С двенадцатым ударом этих часов в ближайшей зале забили
другие — и с
новым двенадцатым ударом в более отдаленной зале густым, бархатным басом бьют старинные английские часы, помнящие севастопольские разговоры и, может быть, эпиграммы на царей Пушкина и страстные строфы Лермонтова на смерть поэта…
Забирают обходом мелкоту, беспаспортных, нищих и административно высланных. На
другой же день их рассортируют: беспаспортных и административных через пересыльную тюрьму отправят в места приписки, в ближайшие уезды, а они через неделю опять в Москве. Придут этапом в какой-нибудь Зарайск, отметятся в полиции и в ту же ночь обратно. Нищие и барышники все окажутся москвичами или из подгородных слобод, и на
другой день они опять на Хитровке,
за своим обычным делом впредь до
нового обхода.
— Ну-к што ж. А ты напиши, как у Гоголя, только измени малость, по-другому все поставь да поменьше сделай, в листовку. И всякому интересно, что Тарас Бульба, а ни какой не
другой. И всякому лестно будет, какая, мол, это
новая такая Бульба! Тут, брат, важно заглавие, а содержание — наплевать, все равно прочтут, коли деньги заплачены. И
за контрафакцию не привлекут, и все-таки Бульба — он Бульба и есть, а слова-то
другие.
Начиналось то, чего я боялся: образ девочки в сером постепенно бледнел. Мне было как-то жгуче жаль его, порой это было похоже на угрызения совести, как будто я забываю живого
друга, чего-то от меня ожидающего. Но дни шли
за днями, — образ все больше расплывался в
новых впечатлениях, удалялся, исчезал…
Это продолжалось многие годы, пока… яркие облака не сдвинулись, вновь изменяя еще раз мировую декорацию, и из-за них не выглянула опять бесконечность, загадочно ровная, заманчивая и дразнящая старыми загадками сфинкса в
новых формах… И тогда я убедился, что эти вопросы были только отодвинуты, а не решены в том или
другом смысле.
Окрики Пашковского долетали до нас все глуше, и мы непрочь были бы пролежать так до конца урока. Скоро, однако, подушки одна
за другой летели опять по кроватям, наше благополучное погребение кончалось, и мы воскресали для
новых бедствий.