Неточные совпадения
7-го октября был ровно год, как мы вышли из Кронштадта. Этот день прошел скромно. Я живо вспомнил, как, год назад, я
в первый раз вступил на
море и зажил новою жизнью, как из покойной комнаты и постели перешел
в койку и на колеблющуюся под ногами палубу, как неблагосклонно встретило нас
море, засвистал ветер,
заходили волны; вспомнил снег и дождь, зубную боль — и прощанье с друзьями…
Этого сорта суда находят
в Охотском
море огромную поживу и
в иное время
заходят туда
в числе двухсот и более.
Вместе с нею попали еще две небольшие рыбки: огуречник — род корюшки с темными пятнами по бокам и на спине (это было очень странно, потому что идет она вдоль берега
моря и никогда не
заходит в реки) и колюшка — обитательница заводей и слепых рукавов, вероятно снесенная к устью быстрым течением реки.
Оказалось, что он, возвращаясь с Шантарских островов,
зашел на Амагу и здесь узнал от А.И. Мерзлякова, что я ушел
в горы и должен выйти к
морю где-нибудь около реки Кулумбе.
В то время все сведения о центральной части Сихотэ-Алиня были крайне скудны и не
заходили за пределы случайных рекогносцировок. Что же касается побережья
моря к северу от залива Ольги, то о нем имелись лишь отрывочные сведения от морских офицеров, посещавших эти места для промеров бухт и заливов.
В Уссурийском крае благородный олень обитает
в южной части страны, по всей долине реки Уссури и ее притокам, не
заходя за границу хвойных насаждений Сихотэ-Алиня. На побережье
моря он встречается до мыса Олимпиады.
— Нет, я учитель. Отец мой — управляющий заводом
в Вятке, а я пошел
в учителя. Но
в деревне я стал мужикам книжки давать, и меня за это посадили
в тюрьму. После тюрьмы — служил приказчиком
в книжном магазине, но — вел себя неосторожно и снова попал
в тюрьму, потом —
в Архангельск выслали. Там у меня тоже вышли неприятности с губернатором, меня
заслали на берег Белого
моря,
в деревушку, где я прожил пять лет.
Я прогулялся по скверу, где играла музыка,
зашел в казино; тут я оглядывал разодетых, сильно пахнущих женщин, и каждая взглядывала на меня так, как будто хотела сказать: «Ты одинок, и прекрасно…» Потом я вышел на террасу и долго глядел на
море.
Дело происходило уже осенью
в Ницце. Однажды утром, когда я
зашел к ней
в номер, она сидела
в кресле, положив ногу на ногу, сгорбившись, осунувшись, закрыв лицо руками, и плакала горько, навзрыд, и ее длинные, непричесанные волосы падали ей на колени. Впечатление чудного, удивительного
моря, которое я только что видел, про которое хотел рассказать, вдруг оставило меня, и сердце мое сжалось от боли.
Наступил день, назначенный фон Кореном для отъезда. С раннего утра шел крупный, холодный дождь, дул норд-остовый ветер, и на
море развело сильную волну. Говорили, что
в такую погоду пароход едва ли
зайдет на рейд. По расписанию он должен был прийти
в десятом часу утра, но фон Корен, выходивший на набережную
в полдень и после обеда, не увидел
в бинокль ничего, кроме серых волн и дождя, застилавшего горизонт.
Иные так далеко не
заходят; у них только мысли гуляют
в голове, как волны
в море (таких большая часть); у других мысли вырастают
в намерения, но не доходят до степени стремлений (таких меньше); у третьих даже стремления являются (этих уж совсем мало)…
Шли мы больше горами; оно хоть труднее, да зато безопаснее: на горах-то только тайга шумит да ручьи бегут, по камню играют. Житель, гиляк,
в долинах живет, у рек да у
моря, потому что питается рыбой, которая рыба
в реки ихние с
моря заходит, кытá называемая. И столь этой рыбы много, так это даже удивлению подобно. Кто не видал, поверить трудно: сами мы эту рыбу руками добывали.
Тебя Господь своим сподобил чудом;
Иди же смело
в бой, избранник Божий!
И нас возьми! Авось вернется время,
Когда царям мы царства покоряли,
В незнаемые страны
заходили,
Край видели земли, перед глазами
Земля морским отоком завершалась
И выл сердито море-окиян.
Довольно бражничать! Теперь есть дело:
Точить оружие,
в поход сбираться!
Спать еще рано. Жанна встает, накидывает на голову толстый платок, зажигает фонарь и выходит на улицу посмотреть, не тише ли стало
море, не светает ли, и горит ли лампа на маяке,
в не видать ли лодки мужа. Но на
море ничего не видно. Ветер рвет с нее платок и чем-то оторванным стучит
в дверь соседней избушки, и Жанна вспоминает о том, что она еще с вечера хотела
зайти проведать больную соседку. «Некому и приглядеть за ней», — подумала Жанна и постучала
в дверь. Прислушалась… Никто не отвечает.
—
Зашел я этто, вашескобродие,
в салун виски выпить, как ко мне увязались трое мериканцев и стали угощать… «Фрейнд», говорят… Ну, я, виноват, вашескобродие, предела не упомнил и помню только, что был пьян. А дальше проснулся я, вашескобродие, на купеческом бриге
в море, значит, промеж чужих людей и почти голый, с позволения сказать… И такая меня тоска взяла, вашескобродие, что и обсказать никак невозможно. А только понял я из ихнего разговора, что бриг идет
в Африку.
Ашанин, занятый отчетом, почти не съезжал на берег и только раз был с Лопатиным
в маленьком чистеньком японском городке.
Зашел в несколько храмов, побывал
в лавках и вместе с Лопатиным не отказал себе
в удовольствии, особенно любимом моряками: прокатился верхом на бойком японском коньке за город по морскому берегу и полюбовался чудным видом, открывающимся на одном месте острова — видом двух водяных пространств, разделенных узкой береговой полосой Тихого океана и Японского
моря.
На обратном пути мы разговорились о страшных бурях на
море, которые северные китайцы называют «Дафын», а южные — «Тайфун». Обыкновенно они зарождаются
в Южно-Китайском
море, идут по кривой через южные Японские острова, иногда захватывают Корею и Владивосток и редко
заходят к острову Сахалину и
в Охотское
море. Ураганы эти ужасны: они разрушают города, топят суда и всегда сопровождаются человеческими жертвами.
Долго
в эту ночь я не приходил домой.
Зашел куда-то далеко по набережной Невы, за Горный институт. По Неве бежали
в темноте белогривые волны, с
моря порывами дул влажный ветер и выл
в воздухе. Рыданья подступали к горлу. И
в голове пелось из «Фауста...
С этой целью Николай Герасимович завел разговор с сидевшим рядом с ним за обедом капитаном парохода и стал его расспрашивать о курсе парохода, о заходах его
в какие-либо порты, о близости берегов или каких-либо островов и так далее, и узнал от него, что «Корнилов» идет прямо до Одессы, не
заходя ни
в какие порты, и рейс его вдали от берегов.
В одном только месте, близ устья Дуная, он проходит
в недалеком расстоянии от румынского берега и единственного имеющегося
в Черном
море острова.