Неточные совпадения
Запиши всех, кто только ходил бить челом на меня, и вот этих больше всего писак, писак, которые закручивали им просьбы.
— А что?
запишешь в книжечку?
Пожалуй, нужды нет!
Пиши: «В деревне Басове
Яким Нагой живет,
Он до смерти работает,
До полусмерти пьет...
Записывает песенки,
Скажи ему пословицу,
Загадку загани.
У столбика дорожного
Знакомый голос слышится,
Подходят наши странники
И видят: Веретенников
(Что башмачки козловые
Вавиле подарил)
Беседует с крестьянами.
Крестьяне открываются
Миляге по душе:
Похвалит Павел песенку —
Пять раз споют,
записывай!
Понравится пословица —
Пословицу пиши!
Позаписав достаточно,
Сказал им Веретенников:
«Умны крестьяне русские,
Одно нехорошо,
Что пьют до одурения,
Во рвы, в канавы валятся —
Обидно поглядеть...
Ермило парень грамотный,
Да некогда
записывать,
Успей пересчитать!
Утром помощник градоначальника, сажая капусту, видел, как обыватели вновь поздравляли друг друга, лобызались и проливали слезы. Некоторые из них до того осмелились, что даже подходили к нему, хлопали по плечу и в шутку называли свинопасом. Всех этих смельчаков помощник градоначальника, конечно, тогда же
записал на бумажку.
Даже"отпадшие"начали убеждаться в неуместности своих опасений и крепко приставали, чтоб их
записывали в зачинщики.
«Это надо
записать, — подумал он.
— Так заезжай, пожалуйста, к Болям, — сказала Кити мужу, когда он в одиннадцать часов, пред тем как уехать из дома, зашел к ней. — Я знаю, что ты обедаешь в клубе, папа тебя
записал. А утро что ты делаешь?
― Пожалуйте шляпу, ― сказал швейцар Левину, забывшему правило клуба оставлять шляпы в швейцарской. ― Давно не бывали. Князь вчера еще
записали вас. Князя Степана Аркадьича нету еще.
Она писала записки к московским знакомым,
записывала свои счеты и укладывалась.
Но
записывать было некогда, потому что пришли начальники к наряду, и Левин вышел к ним в переднюю.
― Где изволите стоять? ― и тотчас же
записал в большую, хорошо переплетенную книжку.
Незаметно получив рукою в плисовом обшлаге трехрублевую бумажку, дьякон сказал, что он
запишет, и, бойко звуча новыми сапогами по плитам пустой церкви, прошел в алтарь.
— Ах, как же! Я всё
записываю. Ну что, Кити, ты опять каталась на коньках?..
Что за оказия!.. но дурной каламбур не утешение для русского человека, и я, для развлечения, вздумал
записывать рассказ Максима Максимыча о Бэле, не воображая, что он будет первым звеном длинной цепи повестей; видите, как иногда маловажный случай имеет жестокие последствия!..
А поболтать было бы о чем: кругом народ дикий, любопытный; каждый день опасность, случаи бывают чудные, и тут поневоле пожалеешь о том, что у нас так мало
записывают.
Вообрази, Деребину какое счастье: тетка его поссорилась с сыном за то, что женился на крепостной, и теперь
записала ему все именье.
Всегда она бывала чем-нибудь занята: или вязала чулок, или рылась в сундуках, которыми была наполнена ее комната, или
записывала белье и, слушая всякий вздор, который я говорил, «как, когда я буду генералом, я женюсь на чудесной красавице, куплю себе рыжую лошадь, построю стеклянный дом и выпишу родных Карла Иваныча из Саксонии» и т. д., она приговаривала: «Да, мой батюшка, да».
— А тоже в убийцы
записали! — с жаром продолжал Разумихин.
— Да ведь они ж его прямо в убийцы теперь
записали! У них уж и сомнений нет никаких…
— А… уж и этот… А в сумасшедшие-то меня почему
записали?
Огудалова. На чем
записать такое счастие! Благодарна, Мокий Парменыч, очень благодарна, что удостоили. Я так рада, растерялась, право… не знаю, где и посадить вас.
Вожеватов. Гаврило,
запиши! Сергей Сергеич, мы нынче вечером прогулочку сочиним за Волгу. На одном катере цыгане, на другом — мы; приедем, усядемся на коврике, жженочку сварим.
У окошка за особым столом сидел секретарь с пером за ухом, наклонясь над бумагою, готовый
записывать мои показания.
Он женился на ней, как только минул срок траура, и, покинув министерство уделов, куда по протекции отец его
записал, блаженствовал со своею Машей сперва на даче около Лесного института, потом в городе, в маленькой и хорошенькой квартире, с чистою лестницей и холодноватою гостиной, наконец — в деревне, где он поселился окончательно и где у него в скором времени родился сын Аркадий.
«Я глупо делаю, не
записывая такие встречи и беседы.
Записать — значит оттолкнуть, забыть; во всяком случае — оформить, то есть ограничить впечатление. Моя память чрезмерно перегружена социальным хламом».
И тихонько, слабеньким голосом, она пропела две песни, одну, пошлую, Самгин отверг, а другую даже
записал. На его вопрос — любила Анюта кого-нибудь? — она ответила...
Она
записала эти слова на обложке тетради Клима, но забыла списать их с нее, и, не попав в яму ее памяти, они сгорели в печи. Это Варавка говорил...
«Профессор Азбукин презирает студентов, как опытный соблазнитель наивных девиц, но не может не кокетничать с ними либерализмом», —
записывал он.
Была у Дмитрия толстая тетрадь в черной клеенчатой обложке, он
записывал в нее или наклеивал вырезанные из газет забавные ненужности, остроты, коротенькие стишки и читал девочкам, тоже как-то недоверчиво, нерешительно...
— Опять
записывает, видите? — несколько пугливо и тихо говорил он Лидии.
—
Записал что-нибудь новое? Прочитай.
— Ежели вы докладать будете про этот грабеж, так самый главный у них — печник. Потом этот, в красной рубахе. Мишка Вавилов, ну и кузнец тоже. Мосеевы братья… Вам бы, для памяти,
записать фамилии ихние, — как думаете?
— Ты его в поминание
записать должен.
Записал?
— Себя, конечно. Себя, по завету древних мудрецов, — отвечал Макаров. — Что значит — изучать народ? Песни
записывать? Девки поют постыднейшую ерунду. Старики вспоминают какие-то панихиды. Нет, брат, и без песен не весело, — заключал он и, разглаживая пальцами измятую папиросу, которая казалась набитой пылью, продолжал...
— Вот, я даже
записала два, три его парадокса, например: «Торжество социальной справедливости будет началом духовной смерти людей». Как тебе нравится? Или: «Начало и конец жизни — в личности, а так как личность неповторима, история — не повторяется». Тебе скучно? — вдруг спросила она.
В том, что говорили у Гогиных, он не услышал ничего нового для себя, — обычная разноголосица среди людей, каждый из которых боится порвать свою веревочку, изменить своей «системе фраз». Он привык думать, что хотя эти люди строят мнения на фактах, но для того, чтоб не считаться с фактами. В конце концов жизнь творят не бунтовщики, а те, кто в эпохи смут накопляют силы для жизни мирной. Придя домой, он
записал свои мысли, лег спать, а утром Анфимьевна, в платье цвета ржавого железа, подавая ему кофе, сказала...
Мысль эта показалась ему очень оригинальной, углубила его ощущение родственности окружающему, он тотчас
записал ее в книжку своих заметок и удовлетворенно подумал...
Самгин, мысленно повторив последнюю фразу, решил
записать ее в тетрадь, где он коллекционировал свои «афоризмы и максимы».
Самгин вздрогнул, ему показалось, что рядом с ним стоит кто-то. Но это был он сам, отраженный в холодной плоскости зеркала. На него сосредоточенно смотрели расплывшиеся, благодаря стеклам очков, глаза мыслителя. Он прищурил их, глаза стали нормальнее. Сняв очки и протирая их, он снова подумал о людях, которые обещают создать «мир на земле и в человецех благоволение», затем, кстати, вспомнил, что кто-то — Ницше? — назвал человечество «многоглавой гидрой пошлости», сел к столу и начал
записывать свои мысли.
Чувствуя потребность разгрузить себя от множества впечатлений, он снова начал
записывать свои думы, но, исписав несколько страниц, увидел с искренним удивлением, что его рукою и пером пишет человек очень консервативных воззрений. Это открытие так смутило его, что он порвал записки.
«Этот плен мысли ограничивает его дарование, заставляет повторяться, делает его стихи слишком разумными, логически скучными.
Запишу эту мою оценку. И — надо сравнить “Бесов” Достоевского с “Мелким бесом”. Мне пора писать книгу. Я озаглавлю ее “Жизнь и мысль”. Книга о насилии мысли над жизнью никем еще не написана, — книга о свободе жизни».
— В пользу кого или чего? — спросил он, соображая: под каким бы предлогом отказаться от продажи билетов? Гогина,
записывая что-то на листе бумаги, ответила...
Он вообще вел себя загадочно и рассеянно, позволяя Самгину думать, что эта рассеянность — искусственна. Нередко он обрывал речь свою среди фразы и, вынув из бокового кармана темненького пиджачка маленькую книжку в коже, прятал ее под стол, на колено свое и там что-то
записывал тонким карандашом.
Профессоров Самгин слушал с той же скукой, как учителей в гимназии. Дома, в одной из чистеньких и удобно обставленных меблированных комнат Фелицаты Паульсен, пышной дамы лет сорока, Самгин
записывал свои мысли и впечатления мелким, но четким почерком на листы синеватой почтовой бумаги и складывал их в портфель, подарок Нехаевой. Не озаглавив свои заметки, он красиво, рондом, написал на первом их листе...
— Ух, мне пора! Костя, скажи, чтоб
записали.
— Ах, нет, это удивительно верно! Я
запишу…
— Вы, товарищ Петр, скажите этому курносому, чтоб он зря не любопытствовал, не спрашивал бы: кто, откуда и чей таков? Что он — в поминанье о здравии
записать всех вас хочет? До приятнейшего свидания!
Если мне этот дурак поможет ее увезти, я его, голубчика, в поминанье
запишу.