Неточные совпадения
«А куда ж я иду? — подумал он вдруг. — Странно. Ведь я зачем-то пошел. Как письмо прочел, так и пошел… На Васильевский остров,
к Разумихину я пошел, вот куда, теперь… помню. Да зачем, однако же? И каким образом мысль идти
к Разумихину
залетела мне именно теперь в голову? Это замечательно».
Что неприступной я не знаю высоты»,
Орёл
к Юпитеру взывает:
«И что смотрю оттоль на мира красоты,
Куда никто не
залетает».
Селезень присядет возле нее и заснет в самом деле, а утка, наблюдающая его из-под крыла недремлющим глазом, сейчас спрячется в траву, осоку или камыш; отползет, смотря по местности, несколько десятков сажен, иногда гораздо более, поднимется невысоко и, облетев стороною, опустится на землю и подползет
к своему уже готовому гнезду, свитому из сухой травы в каком-нибудь крепком, но не мокром, болотистом месте, поросшем кустами; утка устелет дно гнезда собственными перышками и пухом, снесет первое яйцо, бережно его прикроет тою же травою и перьями, отползет на некоторое расстояние в другом направлении, поднимется и, сделав круг,
залетит с противоположной стороны
к тому месту, где скрылась; опять садится на землю и подкрадывается
к ожидающему ее селезню.
— Ох, вы меня совсем
залечите! — сказала она и в то же время медленно обратила глаза
к лежавшим на столе конфетам.
— Эх, куманек! Много слышится, мало сказывается. Ступай теперь путем-дорогой мимо этой сосны. Ступай все прямо; много тебе будет поворотов и вправо и влево, а ты все прямо ступай; верст пять проедешь, будет в стороне избушка, в той избушке нет живой души. Подожди там до ночи, придут добрые люди, от них больше узнаешь. А обратным путем заезжай сюда, будет тебе работа;
залетела жар-птица в западню; отвезешь ее
к царю Далмату, а выручку пополам!
Вот, изволишь ли видеть, как я от станичников-то на мельницу вернулся, мельник-то мне и говорит:
залетела, говорит, жар-птица ко мне; отвези се, говорит,
к царю Далмату!
Я и потом, во все эти несколько лет острожной жизни, невольно приглядывался
к тем из подсудимых, которые, пролежав в госпитале после первой половины наказания и
залечив свои спины, выписывались из госпиталя, чтобы назавтра же выходить остальную половину назначенных по конфирмации палок.
— Да, да, Дмитрич. Жаль тезку: раненько умер; при нем не
залетать бы
к коршунам ясному соколу. Жаль мне тебя, голубчик, жаль! Связал себя по рукам, по ногам!.. Да бог милостив! не век в кандалах ходить!.. Побывай у Сергия — легче будет!
— Это мы вам обязаны за такое знакомство, — шутила она с Долинским. —
К нам прежде такие птицы не
залетали. А, впрочем, ничего — это очень назидательно.
Гордей Карпыч (подходя
к Мите). Ты зачем? Разве здесь твое место?
Залетела ворона в высокие хоромы!
А кровь все льет и льет; прижимает рану
к боку, хочет зажать ее, но не унимается кровь; видно, глубоко поранил он руку. Закружилось у него в голове, в глазах черные мухи
залетали; потом и совсем потемнело; в ушах звон колокольный. Не видит он поезда и не слышит шума: одна мысль в голове: «Не устою, упаду, уроню флаг; пройдет поезд через меня… помоги, Господи, пошли смену…»
Залетел.
К леснику в лачугу
Жизнь билась где-то там наверху, а сюда
залетали от неё только глухие, неопределённые звуки, падавшие вместе с пылью в яму
к Орловым бесцветными хлопьями.
Царствуй с мудростию и славою,
залечи глубокие язвы России, сделай подданных своих и наших братии счастливыми — и если когда-нибудь соединенные твои княжества превзойдут славою Новгород, если мы позавидуем благоденствию твоего народа, если всевышний накажет нас раздорами, бедствиями, унижением, тогда — клянемся именем отечества и свободы! — тогда приидем не в столицу польскую, но в царственный град Москву, как некогда древние новогородцы пришли
к храброму Рюрику; и скажем — не Казимиру, но тебе: «Владей нами!
Теперь мне следовало бы перейти
к прививкам мягкой язвы, но на них я останавливаться не буду; во-первых, прививки эти по своим последствиям сравнительно невинны; исследователь привьет больному язву на плечо, бедро или живот и через неделю
залечит; во-вторых, прививки мягкой язвы так многочисленны, что описанию их пришлось бы посвятить несколько печатных листов; такие прививки делали Гунтер, Рикор, Ролле, Бюзене, Надо, Кюллерье, Линдвурм, де-Лука, Маннино, В. Бек, Штраус, Гюббенет, Бэреншпрунг, Дюкре, Крефтинг, Спичка и многие, многие другие.
— Погубят ее! С толку собьют, сердечную!.. Ее ли дело с господами водиться? Не пристанет она
к ним, никогда с ними не сравняется… Глядят свысока на нее: ты, дескать, глу́па ворона,
залетела в высоки хоромы. А есть господа молодые — тут до греха недалеко… Им нипочем, а ей век горевать.
На другой стороне реки высились высокие, стройные тополи, окружавшие барский сад. Сквозь деревья просвечивал огонек из барского окна. Барыня, должно быть, не спала. Думал Степан, сидя на берегу, до тех пор, пока ласточки не
залетали над рекой. Он поднялся, когда уже светилась в реке не луна, а взошедшее солнце. Поднявшись, он умылся, помолился на восток и быстро, решительным шагом зашагал вдоль берега
к броду. Перешедши неглубокий брод, он направился
к барскому двору…
Думаем, нужно еще прибавить
к заключению нашей повести, что место лекаря Антона при дворе великого князя заступил, по рекомендации Поппеля, мистра Леон, родом жидовин; что этот мейстер лечил и
залечил Иоанна-младого и за то казнен всенародно на Болвановке, за Москвой-рекой. Об этом никто не жалел: поделом была вору мука!
— Трубка из рук, подлая, выскочила, янтарь отлетел, он меня и давай арапником полосовать, насилу убег.
К барыне явился, пятишницу пожаловала, да разве этим
залечишь! Долго не пройдут, проклятые, — отвечал тот, рассматривая свое лицо в снятое им со стены зеркало.
О! далеко
залетел ты, сокол, сбивая птиц
к морю!
Дремлет в поле Олегово храброе гнездо —
Далеко
залетело!
Не родилось оно на обиду
Ни соколу, ни кречету,
Ни тебе, черный ворон, неверный половчанин!
Гзак бежит серым волком,
А Кончак ему след прокладывает
к Дону великому.
Идут по шоссе и проселкам, ползут на автомобилях, едут по железным дорогам в набитых вагонах,
залетают вперед на аэропланах и бросают бомбы, перескакивают от кочки
к кочке, прячутся за бугорками, выглядывают, перебегают еще на шаг, еще на версту ближе ко мне, скалятся, ляскают зубами, волокут ножи и пушки, прицеливаются, видят вдали дом и поскорее зажигают его — и все идут, все идут!
— Те
залечивали раны, чтобы догнать остальные пять тысяч палок.
К черту,
к дьяволу! — вдруг закричал он, скидывая ноги с койки. — Убирайтесь, издохну без вас!
К десяти часам уже человек двадцать унесли с батареи; два орудия были разбиты, и чаще и чаще на батарею попадали снаряды, и
залетали жужжа и свистя дальние пули. Но люди, бывшие на батарее, как будто не замечали этого; со всех сторон слышался веселый говор и шутки.