Неточные совпадения
— Да, и я уж заметил. Давеча бегал — нигде ни одной
души не нашел. Один только
мерзавец сыскался, да и тот вверх брюхом дрыхнет!
— Да мне-то какое дело? Конечно, надувал и еще сто дур надует, а все-таки я его люблю. Если бы ты, Эминька, знала, как я этого красивого
мерзавца люблю! Право, я съела бы его или
задушила бы, если бы могла… Глаза у него какие, Эминька!
— Слушай ты, Дыма, что тебе скажет Матвей Лозинский. Пусть гром разобьет твоих приятелей, вместе с этим
мерзавцем Тамани-голлом, или как там его зовут! Пусть гром разобьет этот проклятый город и выбранного вами какого-то мэра. Пусть гром разобьет и эту их медную свободу, там на острове… И пусть их возьмут все черти, вместе с теми, кто продает им свою
душу…
— А, черт… — повторял Пепко, шагая из угла в угол. — Хоть бы нашелся
мерзавец, который
задушил бы меня.
Мигаев.
Душа у них очень широка, ваше сиятельство. Мне, говорит, хоть в Камчатку, а ты —
мерзавец! Да так он это слово, ваше сиятельство, выразительно выговорит, что не до разговоров, а только подумываешь, как бы ноги унести.
Даже
мерзавец — и тот обрящет целую уйму сомерзавцев, с которыми может по
душе поговорить.
Но, может быть, ты скажешь на это: ведь сам же ты за несколько страниц выше утверждал, что и
мерзавцу в своем отечестве веселее, потому что он найдет там массу вполне однородных сомерзавцев, с которыми ему можно
душу отвести; стало быть, дескать, и я: подберу подходящую компанию, и будем мы вкупе сомерзавствовать, а до прочего нам дела нет.
— Кто это привязал лошадь к яблоне? — послышался его отчаянный,
душу раздирающий крик. — Какой это
мерзавец и каналья осмелился привязать лошадь к яблоне? Боже мой, боже мой! Перепортили, перемерзили, пересквернили, перепакостили! Пропал сад! Погиб сад! Боже мой!
Нечего делать, потужил Топтыгин 2-й, но в уныние не впал. «Коли
душу у них, у
мерзавцев, за неимением, погубить нельзя, — сказал он себе, — стало быть, прямо за шкуру приниматься надо!»
Дарьялов. Разумеется, какие-нибудь приятели его, которым он надавал своих акций; но все эти господа мне, черт их дери,
мерзавцы они были,
мерзавцами и останутся, но кто меня удивил и, как говорится, ранил меня в
душу, так это друг мой и товарищ Эмилька Гайер. Сам, каналья, участвовал в составлении проекта, я ему за то из собственных рук десять тысяч заплатил, а он меня из благодарности припереть к стене теперь хочет!
— Это черт знает что такое! восклицает он, обращаясь к жене: ты,
душа моя, ни за чем не смотришь… Этот повар
мерзавец!.. я ему надаю пощечин!.. Это, наконец, твое дело смотреть…
Платонов. В-в-в… как ты отвратителен, тварь! Я исковеркать тебя готов, негодяй! За что ты вредишь им, подлая
душа, как болезнь, как шальной огонь? Что они сделали тебе? В-в-в…
Мерзавец!! (Бьет его по щеке.) Гадость! Я тебя… я тебя… (Быстро отходит от Осипа.) Ступай!
Ардальон согласился и на извозчике полетел домой за черновою рукописью. Его
душила злость и досада, но в тщетном бессилии злобы он только награждал себя названиями осла и дурака, а Верхохлебову посылал эпитеты подлеца и
мерзавца. «Двести пятьдесят рублей — шутка сказать! — так-таки ни за что из-под носа вот прахом развеялись!.. Экой
мерзавец! Чуть три половины не отнял! Три половины! Тьфу, подлец какой!»
— Ты как же смеешь, подлец, не починять дорогу? — стал он кричать плачущим голосом. — По ней проехать нельзя, шеи ломают, губернатор пишет, исправник пишет, я выхожу у всех виноват, а ты,
мерзавец, язви твою
душу, анафема, окаянная твоя рожа, — что смотришь? А? Гадина ты этакая! Чтоб завтра же была починена дорога! Завтра буду ехать назад, и если увижу, что дорога не починена, то я тебе рожу раскровеню, искалечу разбойника! Пош-шел вон!
На
душе у меня стало так скверно и таким
мерзавцем показался мне этот Федя, когда вышел из-за ширмы, что я едва не закричал караул.
—
Душа моя, — зашептал мировой, — отчасти я вас не понимаю, так сказать… Ведь вы виноваты в этом инциденте! Хлобыстать по физиономии в конце девятнадцатого века — это, некоторым образом, как хотите, не того… Он
мерзавец, но-о-о согласитесь, и вы поступили неосторожно…
— Наконец-то! — вздыхаете вы, садясь через полтора часа на извозчика. — Уходил,
мерзавец! Извозчик, езжай в Хамовники! Ах, проклятый,
душу вытянул политикой!
Ну, что, Нинка? Он плохой комсомолец, даже просто
мерзавец, но — спокойно ли у тебя на
душе, когда, может быть, вот в эту сейчас минуту он режется или вешается, и ты — косвенная тому причина? Конечно, вполне спокойно! Что за интеллигентский гуманизм!