В десять часов мы легли спать; я
завернулся с головой в одеяло и из-под подушки вытянул синенький платочек: я для чего-то опять сходил, час тому назад, за ним в ящик и, только что постлали наши постели, сунул его под подушку.
— Не глупа, а просто дура, набитая, старая дура, — повторила еще злее Лиза и, дунув на свечку,
завернулась с головою в одеяло.
— Если вы, пьяный шут, осмелитесь только подумать — что вы можете — меня испугать, — то я обернусь к стене,
завернусь с головой и ни разу не обернусь во всю ночь, — чтобы тебе доказать, во что я ценю — хоть бы вы простояли до утра… шутом… и на вас плюю!
— Гоп, гоп, эгой! — крикнул им ласково Макар и, похлопав ладонью шею своего любимого вороного коня, сказал, обращаясь ко мне: — Спать пора! — Потом
завернулся с головой в чекмень и, могуче вытянувшись на земле, умолк.
— Вот знал бы, так не дал, — заметил капитан, — я про него слыхал — первый пакостник мальчишка! — Однако капитан дал-таки мне деньги, велел спрятать шкатулку, хорошенько запахнуть палатку и, снова повторив: — Вот коли бы знал на что, так не дал бы, —
завернулся с головой под одеяло. — Теперь за вами тридцать два, помните, — прокричал он мне.
Я не мог вынести этого взгляда и отвернулся; но через несколько минут, поглядев украдкой на швею, увидел, что она точно так же, как и прежде, пристально на меня смотрит; я смутился, даже испугался и,
завернувшись с головой своим одеяльцем, смирно пролежал до тех пор, покуда не встала моя мать, не ушла в спальню и покуда Евсеич не пришел одеть меня.
Неточные совпадения
Печка истопилась, согрелась, чай был заварен и paзлит по стаканам и кружкам и забелен молоком, были выложены баранки, свежий ситный и пшеничный хлеб, крутые яйца, масло и телячья
голова и ножки. Все подвинулись к месту на нарах, заменяющему стол, и пили, ели и разговаривали. Ранцева сидела на ящике, разливая чай. Вокруг нее столпились все остальные, кроме Крыльцова, который, сняв мокрый полушубок и
завернувшись в сухой плед, лежал на своем месте и разговаривал
с Нехлюдовым.
Вошедший обратился
с просьбой о благословении и к дьякону. Дьякон извинился. Пришлец распрямился и, не говоря более ни одного слова, отошел к печке. Здесь, как обтянутый черною эмалью, стоял он, по-наполеоновски скрестя руки,
с рыжеватой шляпой у груди, и то жался, то распрямлялся, поднимал вверх
голову и вдруг опускал ее, ворошил длинным, вниз направленным, польским усом и
заворачивался в сторону.
Он мне стал плакаться, сколь этим несчастен и чего лишается, если пегота на лицо пойдет, потому что сам губернатор, видя Пимена, когда его к церкви присоединяли, будто много на его красоту радовался и сказал городскому
голове, чтобы когда будут через город важные особы проезжать, то чтобы Пимена непременно вперед всех
с серебряным блюдом выставлять. Ну, а пегого уж куда же выставить? Но, однако, что мне было эту его велиарскую суету и пустошество слушать, я
завернулся, да и ушел.
Паче змия губительного, паче льва стерегущего и гласов велиим рыкающа, страшны седалища злочестивых, — сказал в заключение паломник и
с головой завернулся в шубу.
И,
завернувшись в свою шинель
с головой, рыжий австриец, находившийся, очевидно, в более благодушном настроении, нежели остальные его товарищи, благодаря выпитому коньяку, комфортабельно развалился на сене, посреди сарая. Его примеру последовал и другой, за ним и третий солдат.