Неточные совпадения
В лихорадке и
в бреду провела всю ночь Соня. Она вскакивала иногда, плакала, руки ломала, то
забывалась опять лихорадочным сном, и ей снились Полечка, Катерина Ивановна, Лизавета, чтение Евангелия и он… он, с его бледным лицом, с горящими глазами… Он
целует ей ноги, плачет… О господи!
Вдруг ему представится, что эти целомудренные руки когда-нибудь обовьются вокруг его шеи, что эти гордые губы ответят на его
поцелуй, что эти умные глаза с нежностию — да, с нежностию остановятся на его глазах, и голова его закружится, и он
забудется на миг, пока опять не вспыхнет
в нем негодование.
Сцены, характеры, портреты родных, знакомых, друзей, женщин переделывались у него
в типы, и он исписал
целую тетрадь, носил с собой записную книжку, и часто
в толпе, на вечере, за обедом вынимал клочок бумаги, карандаш, чертил несколько слов, прятал, вынимал опять и записывал, задумываясь,
забываясь, останавливаясь на полуслове, удаляясь внезапно из толпы
в уединение.
У него загорелась
целая тысяча спичек, и он до того оторопел, что,
забывшись, по-русски требовал воды, тогда как во всех комнатах,
в том числе и у него, всегда стояло по
целому кувшину.
— Нет, мой миленький, не разбудил, я сама бы проснулась. А какой я сон видела, миленький, я тебе расскажу за чаем. Ступай, я оденусь. А как вы смели войти
в мою комнату без дозволения, Дмитрий Сергеич? Вы
забываетесь. Испугался за меня, мой миленький? подойди, я тебя
поцелую за это.
Поцеловала; ступай же. ступай, мне надо одеваться.
Едва Верочка разделась и убрала платье, — впрочем, на это ушло много времени, потому что она все задумывалась: сняла браслет и долго сидела с ним
в руке, вынула серьгу — и опять
забылась, и много времени прошло, пока она вспомнила, что ведь она страшно устала, что ведь она даже не могла стоять перед зеркалом, а опустилась
в изнеможении на стул, как добрела до своей комнаты, что надобно же поскорее раздеться и лечь, — едва Верочка легла
в постель,
в комнату вошла Марья Алексевна с подносом, на котором была большая отцовская чашка и лежала
целая груда сухарей.
Галлюцинация продолжалась до самого утра, пока
в кабинет не вошла горничная.
Целый день потом доктор просидел у себя и все время трепетал: вот-вот войдет Прасковья Ивановна. Теперь ему начинало казаться, что
в нем уже два Бубнова: один мертвый, а другой умирающий, пьяный, гнилой до корня волос. Он
забылся, только приняв усиленную дозу хлоралгидрата. Проснувшись ночью, он услышал, как кто-то хриплым шепотом спросил его...
Он воротился смущенный, задумчивый; тяжелая загадка ложилась ему на душу, еще тяжелее, чем прежде. Мерещился и князь… Он до того
забылся, что едва разглядел, как
целая рогожинская толпа валила мимо его и даже затолкала его
в дверях, наскоро выбираясь из квартиры вслед за Рогожиным. Все громко,
в голос, толковали о чем-то. Сам Рогожин шел с Птицыным и настойчиво твердил о чем-то важном и, по-видимому, неотлагательном.
Наконец Лобачевский встал, молча зажег свою свечку и, молча протянув Розанову свою руку, отправился
в свою комнату. А Розанов проходил почти
целую зимнюю ночь и только перед рассветом
забылся неприятным, тревожным сном, нисходящим к человеку после сильного потрясения его оскорблениями и мучительным сознанием собственных промахов, отнимающих у очень нервных и нетерпеливых людей веру
в себя и
в собственный свой ум.
— Да; но он только
в последний месяц стал совсем
забываться. Сидит, бывало, здесь
целый день, и, если б я не приходила к нему, он бы и другой, и третий день так сидел, не пивши, не евши. А прежде он был гораздо лучше.
Думывал я иногда будто сам про себя, что бы из меня вышло, если б я был, примерно, богат или
в чинах больших. И, однако, бьешься иной раз
целую ночь думавши, а все ничего не выдумаешь. Не лезет это
в голову никакое воображение, да и все тут. Окроме нового виц-мундира да разве чаю
в трактире напиться — ничего другого не сообразишь. Иное время даже зло тебя разберет, что вот и хотенья-то никакого у тебя нет; однако как придет зло, так и уйдет, потому что и сам скорее во сне и
в трудах
забыться стараешься.
Было уже около шести часов утра, когда я вышел из состояния полудремоты,
в которой на короткое время
забылся;
в окна проникал белесоватый свет, и облака густыми массами неслись
в вышине, суля впереди
целую перспективу ненастных дней.
Но, выполняя волю «доброго друга маменьки», он все-таки вскользь намекал своим окружающим, что всякому человеку положено нести от Бога крест и что это делается не без
цели, ибо, не имея креста, человек
забывается и впадает
в разврат.
Но по уходе пристава тоска обуяла еще пуще.
Целую ночь метался он
в огне, и ежели
забывался на короткое время, то для того только, чтоб и во сне увидеть, что он помпадур. Наконец, истощив все силы
в борьбе с бессонницей, он покинул одинокое ложе и принялся за чтение «Робинзона Крузое». Но и тут его тотчас же поразила мысль: что было бы с ним, если б он, вместо Робинзона, очутился на необитаемом острове? Каким образом исполнил бы он свое назначение?
Между тем Юрий и Ольга, которые вышли из монастыря несколько прежде Натальи Сергевны, не захотев ее дожидаться у экипажа и желая воспользоваться душистой прохладой вечера, шли рука об руку по пыльной дороге; чувствуя теплоту девственного тела так близко от своего сердца, внимая шороху платья, Юрий невольно
забылся, он обвил круглый стан Ольги одной рукою и другой отодвинул большой бумажный платок, покрывавший ее голову и плечи, напечатлел жаркий
поцелуй на ее круглой шее; она запылала, крепче прижалась к нему и ускорила шаги, не говоря ни слова…
в это время они находились на перекрестке двух дорог, возле большой засохшей от старости ветлы, коей черные сучья резко рисовались на полусветлом небосклоне, еще хранящем последний отблеск запада.
Он начал припоминать ее слова. Все, что она говорила ему, еще звучало
в ушах его, как музыка, и сердце любовно отдавалось глухим, тяжелым ударом на каждое воспоминание, на каждое набожно повторенное ее слово… На миг мелькнуло
в уме его, что он видел все это во сне. Но
в тот же миг весь состав его изныл
в замирающей тоске, когда впечатление ее горячего дыхания, ее слов, ее
поцелуя наклеймилось снова
в его воображении. Он закрыл глаза и
забылся. Где-то пробили часы; становилось поздно; падали сумерки.
Раскидывал он таким образом своим умом и дремал. То есть не то что дремал, а
забываться уж стал. Раздались
в его ушах предсмертные шепоты, разлилась по всему телу истома. И привиделся ему тут прежний соблазнительный сон. Выиграл будто бы он двести тысяч, вырос на
целых пол-аршина и сам щук глотает.
«Довольно и одной жертвы! не эту ли еще убить за любовь ко мне?» — думает он, старается ее успокоить, увлекает
в свой кабинет,
целует ее и силится
забыться в ее ласках.
Переход этот показался резким только одной Марье Валерьяновне, так как, на самом деле, охлаждение к ней мужа шло постепенно, и он сначала принуждал себя ласкать ее, старался
забыться под ее ласками, но это принуждение себя сделало то, что он стал к ней чувствовать физическое отвращение и головой бросился
в омут разврата и кутежей, чтобы найти то забвение, которое он почти
в течение
целого года находил
в страсти к своей молодой жене.