Неточные совпадения
И часто неожиданно, в глухом,
забытом захолустье, на безлюдье безлюдном, встретишь человека, которого греющая беседа заставит позабыть тебя и бездорожье
дороги, и бесприютность ночлегов, и современный свет, полный глупостей людских, обманов, обманывающих человека.
Теперь у нас
дороги плохи,
Мосты
забытые гниют,
На станциях клопы да блохи
Заснуть минуты не дают;
Трактиров нет. В избе холодной
Высокопарный, но голодный
Для виду прейскурант висит
И тщетный дразнит аппетит,
Меж тем как сельские циклопы
Перед медлительным огнем
Российским лечат молотком
Изделье легкое Европы,
Благословляя колеи
И рвы отеческой земли.
А если закипит еще у него воображение, восстанут
забытые воспоминания, неисполненные мечты, если в совести зашевелятся упреки за прожитую так, а не иначе жизнь — он спит непокойно, просыпается, вскакивает с постели, иногда плачет холодными слезами безнадежности по светлом, навсегда угаснувшем идеале жизни, как плачут по
дорогом усопшем, с горьким чувством сознания, что недовольно сделали для него при жизни.
Он сел за фортепьяно и дрожащими руками извлек из клавишей
забытый, но все еще
дорогой мотив"Чижика".
Девица Перепелицына нашла
забытые им очки, в футляре, и находка произвела необыкновенный эффект: генеральша бросилась на них с воплями и слезами и, не выпуская их из рук, снова припала к окну смотреть на
дорогу.
Случалось, что в то время, когда я думал совсем о другом и даже когда был сильно занят ученьем, — вдруг какой-нибудь звук голоса, вероятно, похожий на слышанный мною прежде, полоса солнечного света на окне или стене, точно так освещавшая некогда знакомые,
дорогие мне предметы, муха, жужжавшая и бившаяся на стекле окошка, на что я часто засматривался в ребячестве, — мгновенно и на одно мгновение, неуловимо для сознания, вызывали
забытое прошедшее и потрясали мои напряженные нервы.
Воспоминания обрываются при этом
дорогом имени, и вдруг выступает какая-то действительность, но такая смутная, точно едешь в крытом возке по скрипучему первозимку, — и кажется, что едешь, и кажется, что и не едешь, а будто как живешь какой-то сладкой
забытой жизнью; и все жужжит, жужжит по снегу гладкий полоз под ушами, и все и взад и вперед дергается разом — и память и
дорога.
Мы отрезаны от людей. Первые керосиновые фонари от нас в девяти верстах на станции железной
дороги. Мигает там, наверное, фонарик, вздыхает от метели. Пройдет в полночь с воем скорый в Москву и даже не остановится: не нужна ему
забытая станция, погребенная в буране. Разве что занесет пути.
Это было похоже на то, что бывает иногда у курящих людей, которым случайная затяжка папиросой на улице вдруг воскресит на неудержимое мгновение полутемный коридор со старинными обоями и одинокую свечу на буфете или дальнюю ночную
дорогу, мерный звон бубенчиков и томную дремоту, или синий лес невдалеке, снег, слепящий глаза, шум идущей облавы, страстное нетерпение, заставляющее дрожать колени, — и вот на миг пробегут по душе, ласково, печально и неясно тронув ее, тогдашние,
забытые, волнующие и теперь неуловимые чувства.
Мы сели. Я посмотрел на нее… Увидеть после долгой разлуки черты лица, некогда
дорогого, быть может любимого, узнавать их и не узнавать, как будто сквозь прежний, все еще не
забытый облик — выступил другой, хотя похожий, но чуждый; мгновенно, почти невольно заметить следы, наложенные временем, — все это довольно грустно. «И я, должно быть, также изменился», — думает каждый про себя…