Неточные совпадения
— А потому терпели мы,
Что мы — богатыри.
В том богатырство русское.
Ты думаешь, Матренушка,
Мужик — не богатырь?
И
жизнь его не ратная,
И смерть ему не писана
В бою — а богатырь!
Цепями руки кручены,
Железом ноги кованы,
Спина… леса дремучие
Прошли по ней — сломалися.
А грудь? Илья-пророк
По ней гремит — катается
На колеснице огненной…
Все терпит богатырь!
—
Жизни! Вы что за
пророк, много ль вы знаете? Ищите и обрящете. Вас, может, бог на этом и ждал. Да и не навек она, цепь-то…
Золотой век — мечта самая невероятная из всех, какие были, но за которую люди отдавали всю
жизнь свою и все свои силы, для которой умирали и убивались
пророки, без которой народы не хотят жить и не могут даже и умереть!
Они — не
пророки и видят лишь свои отвлеченные доктрины, а не грядущую
жизнь.
На этом гробе, на этом кладбище разбрасывался во все стороны равноконечный греческий крест второго храма — храма распростертых рук,
жизни, страданий, труда. Колоннада, ведущая к нему, была украшена статуями ветхозаветных лиц. При входе стояли
пророки. Они стояли вне храма, указывая путь, по которому им идти не пришлось. Внутри этого храма были вся евангельская история и история апостольских деяний.
Короткая фраза упала среди наступившей тишины с какой-то грубою резкостью. Все были возмущены цинизмом Петра, но — он оказался
пророком. Вскоре пришло печальное известие: старший из сыновей умер от раны на одном из этапов, а еще через некоторое время кто-то из соперников сделал донос на самый пансион. Началось расследование, и лучшее из училищ, какое я знал в своей
жизни, было закрыто. Старики ликвидировали любимое дело и уехали из города.
Только
пророки сознавали, что в мир идет религия спасения, религия воскресения и вечной
жизни.
Да, этот Тэйлор был, несомненно, гениальнейшим из древних. Правда, он не додумался до того, чтобы распространить свой метод на всю
жизнь, на каждый шаг, на круглые сутки — он не сумел проинтегрировать своей системы от часу до 24. Но все же как они могли писать целые библиотеки о каком-нибудь там Канте — и едва замечать Тэйлора — этого
пророка, сумевшего заглянуть на десять веков вперед.
В лавке становилось все труднее, я прочитал все церковные книги, меня уже не увлекали более споры и беседы начетчиков, — говорили они всё об одном и том же. Только Петр Васильев по-прежнему привлекал меня своим знанием темной человеческой
жизни, своим умением говорить интересно и пылко. Иногда мне думалось, что вот таков же ходил по земле
пророк Елисей, одинокий и мстительный.
Бедняга, очевидно, был плохой
пророк. Через три года я еще раз ехал «на запад», но тобольский полицмейстер не был уже тобольским полицмейстером. Он был человек веселый, с эпикурейскими взглядами на
жизнь, и как-то проштрафился столь серьезно, что даже сибирская Фемида не могла остаться слепой: красивый полицмейстер попал под суд и сам сидел в тобольском «замке»…
Блажен, кто верит счастью и любви,
Блажен, кто верит небу и
пророкам, —
Он долголетен будет на земли
И для сынов останется уроком.
Блажен, кто думы гордые свои
Умел смирить пред гордою толпою,
И кто грехов тяжелою ценою
Не покупал пурпурных уст и глаз,
Живых, как
жизнь, и светлых, как алмаз!
Блажен, кто не склонял чела младого,
Как бедный раб, пред идолом другого!
То, что умирает, отчасти причастно уже вечности. Кажется, что умирающий говорит с нами из-за гроба. То, что он говорит нам, кажется нам повелением. Мы представляем его себе почти
пророком. Очевидно, что для того, который чувствует уходящую
жизнь и открывающийся гроб, наступило время значительных речей. Сущность его природы должна проявиться. То божественное, которое находится в нем, не может уже скрываться.
Для того, чтобы понять учение Христа о спасении
жизни, надо ясно понять то, что говорили все
пророки, что говорил Соломон, что говорил Будда, что говорили все мудрецы мира о личной
жизни человека.
Жизнь святых, подвижников,
пророков, основателей религий и живые памятники религии: письменность, культ, обычай, словом, то, что можно назвать феноменологией религии, — вот что, наряду с личным опытом каждого, вернее вводит в познание в области религии, нежели отвлеченное о ней философствование.
Она не может сообщаться внешне, почти механически, как знание, ею можно лишь заражаться — таинственным и неисследимым влиянием одной личности на другую; в этом тайна значения религиозных личностей, —
пророков, святых, самого Богочеловека в земной Его
жизни.
Нет; это стряслось не вдруг: это шло чередом и полосой: мы сами только этого не замечали, и ныне дивимся, что общего между прошлым тех героинь, которые замыкались в монастыри, и прошлым сверстниц Лары, получивших более или менее невнятные уроки в словах
пророков новизны и в примерах, ненадолго опередивших их мечтательниц, кинутых на распутьи
жизни с их обманутыми надеждами и упованиями?
В религиозной
жизни, например, личный аристократизм, т. е. особые личные дары и качества, находит своё выражение у
пророков, апостолов, святых, духовных старцев, религиозных реформаторов.
По творческому горению духа нельзя сравнивать христианства развитого и развернувшегося с первохристианством, нельзя сравнивать тех, которые основали
жизнь на пророчествах, с самими
пророками.
— Хороший, открытый взгляд… — произнес он, кладя мне на лоб свою тяжелую руку. — Да останется он, волею Аллаха, таким же честным и правдивым во всю
жизнь… Благодаренье Аллаху и
пророку, что милосердие их не отвернулось от дочери той, которая преступила их священные законы… А ты, Леила-Зара, — обратился он к девушке, — забыла, должно быть, что гость должен быть принят в нашем ауле, как посол великого Аллаха!
Ментиков. Ха-ха… Это остро сказано. (Напевает.) «Так
жизнь молодая проходит бесследно…» Господа
пророки, выпьемте еще по одной!
Как всякий живой человек, Толстой не укладывается ни в какие определенные рамки. Кто он? Писатель-художник?
Пророк новой религии? Борец с неправдами
жизни? Педагог? Спортсмен? Сельский хозяин? Образцовый семьянин? Ничего из этого в отдельности, но все это вместе и, кроме того, еще много, много другого.
Вспоминателям и биографам очень хочется рисовать
жизнь Толстого, как житие
пророка.
— Все уныло копошатся в постылой
жизни, и себе противны, и друг другу. Время назрело, и предтеч было много. Придет
пророк с могучим словом и крикнет на весь мир: «Люди! Очнитесь же, оглянитесь кругом! Ведь жизнь-то хороша!» Как и Иезекииль на мертвое поле: «Кости сухия! Слушайте слово господне!»
Иринарх говорил словно
пророк, только что осиянный высшею правдою, в неглядящем кругом восторге осияния. Да, это было в нем ново. Раньше он раздражал своим пытливо-недоверчивым копанием во всем решительно. Пришли великие дни радости и ужаса. Со смеющимися чему-то глазами он совался всюду, смотрел, все глотал душою. Попал случайно в тюрьму, просидел три месяца. И вот вышел оттуда со сложившимся учением о
жизни и весь был полон бурлящею радостью.
Ипполитов. Более, нежели думаешь. Я не
пророк, а могу предсказать, что в истории твоей
жизни он играет важную роль. Он только вчера приехал из Петербурга, а нынче… — заметил ли? — и Натали и Виталина с тобою, если не холоднее, так осторожнее.
Стоит вдуматься в смысл учения Христа о
жизни вечной в боге, стоит восстановить в своем воображении учение еврейских
пророков, чтобы понять, что если бы Христос хотел проповедовать учение о воскресении мертвых, которое тогда только начинало входить в Талмуд и было предметом спора, то он ясно и определенно высказал бы это учение; он же, наоборот, не только не сделал этого, но даже отверг его, и во всех Евангелиях нельзя найти ни одного места, которое бы подтверждало это учение.
Другое учение — то, которое проповедовали все
пророки и Христос, именно: что
жизнь наша личная получает смысл только в исполнении воли бога.
Для того чтобы понять учение Христа о спасении
жизни, надо прежде всего понять то, что говорили все
пророки, что говорил Соломон, что говорил Будда, что говорили все мудрецы мира о личной
жизни человека.