Неточные совпадения
И в одиночестве
жестокомСильнее страсть ее горит,
И об Онегине далеком
Ей сердце громче говорит.
Она его не будет видеть;
Она должна в нем ненавидеть
Убийцу брата своего;
Поэт погиб… но уж его
Никто не помнит, уж другому
Его невеста отдалась.
Поэта память пронеслась,
Как дым по
небу голубому,
О нем два сердца, может быть,
Еще грустят… На что грустить?..
Стояла белая зима с
жестокою тишиной безоблачных морозов, плотным, скрипучим снегом, розовым инеем на деревьях, бледно-изумрудным
небом, шапками дыма над трубами, клубами пара из мгновенно раскрытых дверей, свежими, словно укушенными лицами людей и хлопотливым бегом продрогших лошадок.
За ослепительными молниями следовали
жестокие удары грома, от которых вздрагивали
небо и земля. Ветер неистово бушевал, ломая сучья и срывая листву с деревьев.
В темном
небе и в тишине, воцарившейся в природе, чувствовалось напряжение, которое вот-вот должно было разразиться
жестокой бурей.
Дул
жестокий ветер, мутные валы ходили по всему пруду, так что напомнили мне Волгу; мутное
небо отражалось в них; камыши высохли, пожелтели, волны и ветер трепали их во все стороны, и они глухо и грустно шумели.
Это с
небес нисходил к нам Он — новый Иегова на аэро, такой же мудрый и любяще-жестокий, как Иегова древних.
В письме была описана вся жизнь Михайла Максимовича и в заключение сказано, что грешно оставлять в неведении госпожу тысячи душ, которые страдают от тиранства изверга, ее мужа, и которых она может защитить, уничтожив доверенность, данную ему на управление имением; что кровь их вопиет на
небо; что и теперь известный ей лакей, Иван Ануфриев, умирает от
жестоких истязаний и что самой Прасковье Ивановне нечего опасаться, потому что Михайла Максимович в Чурасово не посмеет и появиться; что добрые соседи и сам губернатор защитят ее.
О нет… я счастлив, счастлив… я
жестокой,
Безумный клеветник; далеко,
Далеко от толпы завистливой и злой.
Я счастлив… я с тобой!
Оставим прежнее! забвенье
Тяжелой, черной старине!
Я вижу, что творец тебя в вознагражденье
С своих
небес послал ко мне.
Воздух был сух, тонок, жгуч, пронзителен, и много хворало народу от
жестоких простуд и воспалений; солнце вставало и ложилось с огненными ушами, и месяц ходил по
небу, сопровождаемый крестообразными лучами; ветер совсем упал, и целые вороха хлеба оставались невеяными, так что и деваться с ними было некуда.
Завтра поплывут по
небу синие холодные тучи, и между ними и землею станет так темно, как в сумерки; завтра придет с севера
жестокий ветер и размечет лист с деревьев, окаменит землю, обесцветит ее, как серую глину, все краски выжмет и убьет холодом.
А бесконечная, упорная, неодолимая зима все длилась и длилась. Держались
жестокие морозы, сверкали ледяные капли на голых деревьях, носились по полям крутящиеся снежные вьюны, по ночам громко ухали, оседая, сугробы, красные кровавые зори подолгу рдели на
небе, и тогда дым из труб выходил кверху к зеленому
небу прямыми страшными столбами; падал снег крупными, тихими, безнадежными хлопьями, падал целые дни и целые ночи, и ветви сосен гнулись от тяжести белых шапок.
Стеснилась грудь тоской
жестокой,
И каждый
небо вопрошал:
«Зачем он жил, зачем страдал,
Зачем свободы не дождался?»
— Чтоб человек не баловался!
Онуфрий.
Жестокое непонимание. Роковая судьба. Лучшие порывы души угасают, не долетая до
небес. Всю жизнь мою ищу тихое семейство — что же, о жалкий жребий мой! Анна Ивановна! Вы женщина строгая и добродетельная, давайте образуем с вами тихое семейство.
Божий храм чудом сохранился на половину от пожара: в то врёмя как рухнул весь купол, загоревшийся, очевидно, от ближайших изб, крошечная колокольня уцелела, одиноко уходя своим стрельчатым верхом в
небо, как бы жалуясь ему на
жестокую несправедливость людей, допустивших врагов разрушить дом Божий.
Напрасно вопияла ко всем бедная Магна и у всех искала защиты. Ей отвечали: над нами над всеми закон. Закон наш охраняет многоимущих. Они всех сильней в государстве. Если бы был теперь на своем месте наш прежний правитель Ермий, то он, как человек справедливый и милосердный, может быть вступился бы и не допустил бы этого, но он очудачел: оставил свет, чтобы думать только об одной своей душе.
Жестокий старик! Пусть
небо простит ему его отшельничье самолюбие.
Окутанный снегами, он и в
жестокий мороз отворяет свое дорогое окошечко и через него любуется светом божиим, ночным
небом, усыпанным очами ангелов, глазеет на мимоходящих и едущих, слушает сплетни соседей, прислушивается с каким-то умилительным соучастием к скрипучему оттиску шагов запоздалого путника по зимней дороге, к далекому, замирающему в снежной пустыне звону колокольчика — звукам, имеющим грустную прелесть для сердца русского.
Фердинанду минуло двадцать три года. Он простудился, получил
жестокую горячку и умер. Это несчастье, посланное
небом, как бы в наказание
жестокому отцу и супругу, поразило его. Казалось, эта потеря должна была бы возвратить его любовь к старшему сыну. Нет, он и тут остался для него чужд по-прежнему.
Это происходило в декабре, за два дня до Николы, часа за два до обеда, при довольно свежей погоде с забористым «московським» ветром, который тотчас же после выезда Агапа с Керасивною из хутора начал разыгрываться и превратился в
жестокую бурю.
Небо сверху заволокло свинцом; понизу завеялась снежистая пыль, и пошла лютая метель.