Неточные совпадения
Заманчиво мелькали мне издали сквозь древесную зелень красная
крыша и белые трубы помещичьего дома, и я
ждал нетерпеливо, пока разойдутся
на обе стороны заступавшие его сады и он покажется весь с своею, тогда, увы! вовсе не пошлою, наружностью; и по нем старался я угадать, кто таков сам помещик, толст ли он, и сыновья ли у него, или целых шестеро дочерей с звонким девическим смехом, играми и вечною красавицей меньшею сестрицей, и черноглазы ли они, и весельчак ли он сам или хмурен, как сентябрь в последних числах, глядит в календарь да говорит про скучную для юности рожь и пшеницу.
«Страшный человек», — думал Самгин, снова стоя у окна и прислушиваясь. В стекла точно невидимой подушкой били. Он совершенно твердо знал, что в этот час тысячи людей стоят так же, как он, у окошек и слушают,
ждут конца. Иначе не может быть. Стоят и
ждут. В доме долгое время было непривычно тихо. Дом как будто пошатывался от мягких толчков воздуха, а
на крыше точно снег шуршал, как шуршит он весною, подтаяв и скатываясь по железу.
По времени нам пора было устраивать бивак. Я хотел было войти в юрту, но Дерсу просил меня
подождать немного. Он накрутил
на палку бересту, зажег ее и, просунув факел в юрту, с криками стал махать им во все стороны. Захаров и Аринин смеялись, а он пресерьезно говорил им, что, как только огонь вносится в юрту, черт вместе с дымом вылетает через отверстие в
крыше. Только тогда человек может войти в нее без опаски.
— Ну, и пусть выходит, когда проспится. Прежде-то снохи свекров за ворота выскакивали встречать, а нынче свекоры должны их
ждать, как барынь… Нет, это уж не модель, Симон Михеич. Я вот тебе загадку загну: сноху привели и трубу
на крышу поставили. Прощай, миленький!
Матвей
ждал Дыму, но Дыма с ирландцем долго не шел. Матвей сел у окна, глядя, как по улице снует народ, ползут огромные, как дома, фургоны, летят поезда.
На небе, поднявшись над
крышами, показалась звезда. Роза, девушка, дочь Борка, покрыла стол в соседней комнате белою скатертью и поставила
на нем свечи в чистых подсвечниках и два хлеба прикрыла белыми полотенцами.
Справа по обрыву стоял лес, слева блестело утреннее красивое море, а ветер дул
на счастье в затылок. Я был рад, что иду берегом.
На гравии бежали, шумя, полосы зеленой воды, отливаясь затем назад шепчущей о тишине пеной. Обогнув мыс, мы увидели вдали,
на изгибе лиловых холмов берега, синюю
крышу с узким дымком флага, и только тут я вспомнил, что Эстамп
ждет известий. То же самое, должно быть, думал Дюрок, так как сказал...
Простенки между окон испещряли трещины и темные пятна отвалившейся штукатурки — точно время иероглифами написало
на стенах дома его биографию.
Крыша, наклонившаяся
на улицу, еще более увеличивала его плачевный вид — казалось, что дом нагнулся к земле и покорно
ждет от судьбы последнего удара, который превратит его в бесформенную груду полугнилых обломков.
Осенью над городом неделями стоят серые тучи, поливая
крыши домов обильным дождем, бурные ручьи размывают дороги, вода реки становится рыжей и сердитой; городок замирает, люди выходят
на улицы только по крайней нужде и, сидя дома, покорно
ждут первого снега, играют в козла, дурачки, в свои козыри, слушают чтение пролога, минеи, а кое-где — и гражданских книг.
И Attalea поняла, что для нее все было кончено. Она застывала. Вернуться снова под
крышу? Но она уже не могла вернуться. Она должна была стоять
на холодном ветре, чувствовать его порывы и острое прикосновение снежинок, смотреть
на грязное небо,
на нищую природу,
на грязный задний двор ботанического сада,
на скучный огромный город, видневшийся в тумане, и
ждать, пока люди там, внизу, в теплице, не решат, что делать с нею.
Собака заснула за двором. Голодный волк набежал и хотел съесть ее. Собака и говорит: «Волк!
подожди меня есть, — теперь я костлява, худа. А вот, дай срок, хозяева будут свадьбу играть, тогда мне еды будет вволю, я разжирею, — лучше тогда меня съесть». Волк поверил и ушел. Вот приходит он в другой раз и видит — собака лежит
на крыше. Волк и говорит: «Что ж, была свадьба?» А собака и говорит: «Вот что, волк: коли другой раз застанешь меня сонную перед двором, не дожидайся больше свадьбы».
Мертвых будто бы воскрешали они, а те, слышь, только прикидывались мертвыми,
на небеса возносились и с
крыши падали; кто поумнее,
ждал облака, чтоб ехать
на нем в горние селения, но облако не приходило, и чудотворец возвещал, что в среде пришедших видеть вознесение его есть грешники, оттого не было и чуда.
Но не поездка
на низовья Волги наполняла в эту минуту душу Теркина. Он то и дело поглядывал в ту сторону, где был запад,
поджидал заката; а солнце еще довольно высоко стояло над длинным ослепительно белым зданием рядов. Раньше как через полтора часа не покажется краснота поверх зеленой
крыши гостиного двора.
На железнодорожном переезде был опущен шлагбаум: со станции шел курьерский поезд. Марья Васильевна стояла у переезда и
ждала, когда он пройдет, и дрожала всем телом от холода. Было уже видно Вязовье — и школу с зеленой
крышей, и церковь, у которой горели кресты, отражая вечернее солнце; и окна
на станции тоже горели, и из локомотива шел розовый дым… И ей казалось, что все дрожит от холода.