Лаврецкий написал жене, что не нуждается в ответе… но он ждал, он
жаждал ответа, объяснения этого непонятного, непостижимого дела.
Ольга Федотовна, несмотря на свое магазинное воспитание, была совершенно неопытна в любовных делах: она думала, что счастье, которое она впервые ощутила при сознании, что она любит, может оставаться полным и найдет для себя занятие в самом себе, но, увы! сердце бедной девушки начало
жаждать ответа.
Неточные совпадения
Она знала, у кого спросить об этих тревогах, и нашла бы
ответ, но какой? Что, если это ропот бесплодного ума или, еще хуже,
жажда не созданного для симпатии, неженского сердца! Боже! Она, его кумир — без сердца, с черствым, ничем не довольным умом! Что ж из нее выйдет? Ужели синий чулок! Как она падет, когда откроются перед ним эти новые, небывалые, но, конечно, известные ему страдания!
Иван Тимофеич очень тонко подметил этот разлад чувств. С одной стороны, в висках стучит, с другой — сердце объемлет
жажда выказать благонамеренность… Так что, когда я, вместо
ответа, в свою очередь предложил вопрос...
Наталья Николаевна только моргала глазками и, вздохнув, проговорила: «А ты теперь покушать не хочешь ли?» — но видя, что муж в
ответ на это качнул отрицательно головой, она осведомилась о его
жажде.
Глубоко прострадав пустоту субъективных убеждений, постучавшись во все двери, чтоб утолить жгучую
жажду возбужденного духа, и нигде не находя истинного
ответа, измученный скептицизмом, обманутый жизнью, он идет нагой, бедный, одинокий и бросается в науку.
Итак, вера имеет две стороны: субъективное устремление, искание Бога, религиозная
жажда, вопрос человека, и объективное откровение, ощущение Божественного мира,
ответ Бога.
Чтобы была возможна религия не только как
жажда и вопрос, но и как утоление и
ответ, необходимо, чтобы эта полярность, эта напряженность иногда уступала место насыщенности, чтобы трансцендентное делалось ощутимым, а не только искомым, приобщало собой имманентную действительность.
Он рисовал мне картину бедствий и отчаяния семейств тех, кого губил Висленев, и эта картина во всем ее ужасе огненными чертами напечатлелась в душе моей; сердце мое преисполнилось сжимающей жалостью, какой я никогда ни к кому не ощущала до этой минуты, жалостью, пред которою я сама и собственная жизнь моя не стоили в моих глазах никакого внимания, и
жажда дела,
жажда спасения этих людей заклокотала в душе моей с такою силой, что я целые сутки не могла иметь никаких других дум, кроме одной: спасти людей ради их самих, ради тех, кому они дороги, и ради его, совесть которого когда-нибудь будет пробуждена к тяжелому
ответу.