Неточные совпадения
— Коли всем миром велено:
«Бей!» — стало,
есть за что! —
Прикрикнул Влас
на странников. —
Не ветрогоны тисковцы,
Давно ли там десятого
Пороли?.. Не до шуток им.
Гнусь-человек! — Не бить его,
Так уж кого и бить?
Не нам одним наказано:
От Тискова по Волге-то
Тут деревень четырнадцать, —
Чай, через все четырнадцать
Прогнали, как сквозь строй...
Гремит
на Волге музыка.
Поют и пляшут девицы —
Ну, словом, пир горой!
К девицам присоседиться
Хотел старик, встал
на ноги
И чуть не полетел!
Сын поддержал родителя.
Старик стоял: притопывал,
Присвистывал, прищелкивал,
А глаз свое выделывал —
Вертелся колесом!
Началось с того, что
Волгу толокном замесили, потом теленка
на баню тащили, потом в кошеле кашу варили, потом козла в соложеном тесте [Соложёное тесто — сладковатое тесто из солода (солод — слад), то
есть из проросшей ржи (употребляется в пивоварении).] утопили, потом свинью за бобра купили да собаку за волка убили, потом лапти растеряли да по дворам искали:
было лаптей шесть, а сыскали семь; потом рака с колокольным звоном встречали, потом щуку с яиц согнали, потом комара за восемь верст ловить ходили, а комар у пошехонца
на носу сидел, потом батьку
на кобеля променяли, потом блинами острог конопатили, потом блоху
на цепь приковали, потом беса в солдаты отдавали, потом небо кольями подпирали, наконец утомились и стали ждать, что из этого выйдет.
Кулигин (
поет). «Среди долины ровныя,
на гладкой высоте…» (Перестает
петь.) Чудеса, истинно надобно сказать, что чудеса! Кудряш! Вот, братец ты мой, пятьдесят лет я каждый день гляжу за
Волгу и все наглядеться не могу.
Кудряш. Батюшки! Что смеху-то
было! Как-то его
на Волге,
на перевозе, гусар обругал. Вот чудеса-то творил!
Катерина. Такая уж я зародилась горячая! Я еще лет шести
была, не больше, так что сделала! Обидели меня чем-то дома, а дело
было к вечеру, уж темно, я выбежала
на Волгу, села в лодку, да и отпихнула ее от берега.
На другое утро уж нашли, верст за десять!
Лариса. Для несчастных людей много простора в Божьем мире: вот сад, вот
Волга. Здесь
на каждом сучке удавиться можно,
на Волге — выбирай любое место. Везде утопиться легко, если
есть желание да сил достанет.
Но Пугачев не
был пойман. Он явился
на сибирских заводах, собрал там новые шайки и опять начал злодействовать. Слух о его успехах снова распространился. Мы узнали о разорении сибирских крепостей. Вскоре весть о взятии Казани и о походе самозванца
на Москву встревожила начальников войск, беспечно дремавших в надежде
на бессилие презренного бунтовщика. Зурин получил повеление переправиться через
Волгу.
Утром сели
на пароход, удобный, как гостиница, и поплыли встречу караванам барж, обгоняя парусные рыжие «косоуши», распугивая увертливые лодки рыбаков. С берегов, из богатых сел, доплывали звуки гармоники, пестрые группы баб любовались пароходом, кричали дети, прыгая в воде,
на отмелях. В третьем классе,
на корме парохода, тоже играли,
пели. Варвара нашла, что
Волга действительно красива и недаром воспета она в сотнях песен, а Самгин рассказывал ей, как отец учил его читать...
Ел Тагильский не торопясь, и насыщение не мешало ему говорить. Глядя в тарелку, ловко обнажая вилкой и ножом кости цыпленка, он спросил: известен ли Самгину размер состояния Марины? И
на отрицательный ответ сообщил: деньгами и в стойких акциях около четырехсот тысяч, землею
на Урале и за
Волгой в Нижегородской губернии, вероятно, вдвое больше.
Через несколько дней он должен
был ехать в один из городов
на Волге утверждать Марину в правах
на имущество, отказанное ей по завещанию какой-то старой девой.
— Дуняша? Где-то
на Волге,
поет. Тоже вот Дуняша… не в форме, как говорят о борцах. Ей один нефтяник предложил квартиру, триста рублей в месяц — отвергла! Да, — не в себе женщина. Не нравится ей все. «Шалое, говорит, занятие —
петь». В оперетку приглашали — не пошла.
Елена уехала с какой-то компанией
на пароходе по
Волге, затем она проедет в Кисловодск и там
будет ждать его.
Крестьяне в известное время возили хлеб
на ближайшую пристань к
Волге, которая
была их Колхидой и Геркулесовыми Столпами, да раз в год ездили некоторые
на ярмарку, и более никаких сношений ни с кем не имели.
— Куда? Да хоть с своими мужиками
на Волгу: и там больше движения,
есть интересы какие-нибудь, цель, труд. Я бы уехал в Сибирь, в Ситху.
Вера
была бледна, лицо у ней как камень; ничего не прочтешь
на нем. Жизнь точно замерзла, хотя она и говорит с Марьей Егоровной обо всем, и с Марфенькой и с Викентьевым. Она заботливо спросила у сестры, запаслась ли она теплой обувью, советовала надеть плотное шерстяное платье, предложила свой плед и просила, при переправе чрез
Волгу, сидеть в карете, чтоб не продуло.
— Что ты затеваешь? Боже тебя сохрани! Лучше не трогай! Ты станешь доказывать, что это неправда, и, пожалуй, докажешь. Оно и не мудрено, стоит только справиться, где
был Иван Иванович накануне рожденья Марфеньки. Если он
был за
Волгой, у себя, тогда люди спросят, где же правда!.. с кем она в роще
была? Тебя Крицкая видела
на горе одного, а Вера
была…
Райский вздрогнул и, взволнованный, грустный, воротился домой от проклятого места. А между тем эта дичь леса манила его к себе, в таинственную темноту, к обрыву, с которого вид
был хорош
на Волгу и оба ее берега.
—
Была там,
на берегу,
на Волге, — еще небрежнее отвечала она.
Подле огромного развесистого вяза, с сгнившей скамьей, толпились вишни и яблони; там рябина; там шла кучка лип, хотела
было образовать аллею, да вдруг ушла в лес и братски перепуталась с ельником, березняком. И вдруг все кончалось обрывом, поросшим кустами, идущими почти
на полверсты берегом до
Волги.
Глядя с напряженным любопытством вдаль,
на берег
Волги, боком к нему, стояла девушка лет двадцати двух, может
быть трех, опершись рукой
на окно. Белое, даже бледное лицо, темные волосы, бархатный черный взгляд и длинные ресницы — вот все, что бросилось ему в глаза и ослепило его.
Очень просто и случайно. В конце прошлого лета, перед осенью, когда
поспели яблоки и пришла пора собирать их, Вера сидела однажды вечером в маленькой беседке из акаций, устроенной над забором, близ старого дома, и глядела равнодушно в поле, потом вдаль
на Волгу,
на горы. Вдруг она заметила, что в нескольких шагах от нее, в фруктовом саду, ветви одной яблони нагибаются через забор.
— Ты тоже бы не виновата
была, если б меня прихватил холодный ветер
на Волге и я бы слег в горячке!
Она звала его домой, говорила, что она воротилась, что «без него скучно», Малиновка опустела, все повесили нос, что Марфенька собирается ехать гостить за
Волгу, к матери своего жениха, тотчас после дня своего рождения, который
будет на следующей неделе, что бабушка останется одна и пропадет с тоски, если он не принесет этой жертвы… и бабушке, и ей…
«Нужна деятельность», — решил он, — и за неимением «дела» бросался в «миражи»: ездил с бабушкой
на сенокос, в овсы, ходил по полям, посещал с Марфенькой деревню, вникал в нужды мужиков и развлекался также:
был за
Волгой, в Колчине, у матери Викентьева, ездил с Марком удить рыбу, оба поругались опять и надоели один другому, ходил
на охоту — и в самом деле развлекся.
А у Веры именно такие глаза: она бросит всего один взгляд
на толпу, в церкви,
на улице, и сейчас увидит, кого ей нужно, также одним взглядом и
на Волге она заметит и судно, и лодку в другом месте, и пасущихся лошадей
на острове, и бурлаков
на барке, и чайку, и дымок из трубы в дальней деревушке. И ум, кажется, у ней
был такой же быстрый, ничего не пропускающий, как глаза.
Было тихо, кусты и деревья едва шевелились, с них капал дождь. Райский обошел раза три сад и прошел через огород, чтоб посмотреть, что делается в поле и
на Волге.
Он убаюкивался этою тихой жизнью, по временам записывая кое-что в роман: черту, сцену, лицо, записал бабушку, Марфеньку, Леонтья с женой, Савелья и Марину, потом смотрел
на Волгу,
на ее течение, слушал тишину и глядел
на сон этих рассыпанных по прибрежью сел и деревень, ловил в этом океане молчания какие-то одному ему слышимые звуки и шел играть и
петь их, и упивался, прислушиваясь к созданным им мотивам, бросал их
на бумагу и прятал в портфель, чтоб, «со временем», обработать — ведь времени много впереди, а дел у него нет.
Но все еще он не завоевал себе того спокойствия, какое налагала
на него Вера: ему бы надо уйти
на целый день, поехать с визитами, уехать гостить
на неделю за
Волгу,
на охоту, и забыть о ней. А ему не хочется никуда: он целый день сидит у себя, чтоб не встретить ее, но ему приятно знать, что она тут же в доме. А надо добиться, чтоб ему это
было все равно.
Но вот два дня прошли тихо; до конца назначенного срока, до недели,
было еще пять дней. Райский рассчитывал, что в день рождения Марфеньки, послезавтра, Вере неловко
будет оставить семейный круг, а потом, когда Марфенька
на другой день уедет с женихом и с его матерью за
Волгу, в Колчино, ей опять неловко
будет оставлять бабушку одну, — и таким образом неделя пройдет, а с ней минует и туча. Вера за обедом просила его зайти к ней вечером, сказавши, что даст ему поручение.
В ящиках лежали ладанки, двойные сросшиеся орешки, восковые огарочки, в папках насушено
было множество цветов,
на окнах лежали найденные
на Волге в песке цветные камешки, раковинки.
Райский, не сказавши никому ни слова в доме, ушел после обеда
на Волгу, подумывая незаметно пробраться
на остров, и высматривал место поудобнее, чтобы переправиться через рукав
Волги. Переправы тут не
было, и он глядел вокруг, не увидит ли какого-нибудь рыбака.
— Да, она — мой двойник: когда она гостит у меня, мы часто и долго любуемся с ней
Волгой и не наговоримся, сидим вон там
на скамье, как вы угадали… Вы не
будете больше
пить кофе? Я велю убрать…
Луна освещала новый дом, а старый прятался в тени.
На дворе, в кухне, в людских долее обыкновенного не ложились спать люди, у которых в гостях
были приехавшие с барыней Викентьевой из-за
Волги кучер и лакей.
На другой день к вечеру он получил коротенький ответ от Веры, где она успокоивала его, одобряя намерение его уехать, не повидавшись с ней, и изъявила полную готовность помочь ему победить страсть (слово
было подчеркнуто) — и для того она сама, вслед за отправлением этой записки, уезжает в тот же день, то
есть в пятницу, опять за
Волгу. Ему же советовала приехать проститься с Татьяной Марковной и со всем домом, иначе внезапный отъезд удивил бы весь город и огорчил бы бабушку.
Я все мечтал — и давно мечтал — об этом вояже, может
быть с той минуты, когда учитель сказал мне, что если ехать от какой-нибудь точки безостановочно, то воротишься к ней с другой стороны: мне захотелось поехать с правого берега
Волги,
на котором я родился, и воротиться с левого; хотелось самому туда, где учитель указывает пальцем
быть экватору, полюсам, тропикам.
Видно, уж так заведено в мире, что
на Волге и Урале не купишь
на рынках хорошей икры; в Эперне не удастся
выпить бутылки хорошего шампанского, а в Торжке не найдешь теперь и знаменитых пожарских котлет: их лучше делают в Петербурге.
Есть места вовсе бесплодные: с них, по распоряжению начальства, поселенцы переселяются
на другие участки. Подъезжая к реке Амге (это уже ближе к Якутску), я вдруг как будто перенесся
на берега
Волги: передо мной раскинулись поля, пестреющие хлебом. «Ужели это пшеница?» — с изумлением спросил я, завидя пушистые, знакомые мне золотистые колосья. «Пшеница и
есть, — сказал мне человек, — а вон и яровое!»
Но оно гремит славою только
на полосе в 100 верст шириною, идущей по восьми губерниям; читателям остальной России надобно объяснить, что это за имя, Никитушка Ломов, бурлак, ходивший по
Волге лет 20–15 тому назад,
был гигант геркулесовской силы; 15 вершков ростом, он
был так широк в груди и в плечах, что весил 15 пудов, хотя
был человек только плотный, а не толстый.
…Когда мы подъехали к Казани,
Волга была во всем блеске весеннего разлива; целую станцию от Услона до Казани надобно
было плыть
на дощанике, река разливалась верст
на пятнадцать или больше. День
был ненастный. Перевоз остановился, множество телег и всяких повозок ждали
на берегу.
— Теперь мать только распоясывайся! — весело говорил брат Степан, — теперь, брат, о полотках позабудь — баста! Вот они, пути провидения! Приехал дорогой гость, а у нас полотки в опалу попали. Огурцы промозглые, солонина с душком — все полетит в застольную! Не миновать, милый друг, и
на Волгу за рыбой посылать, а рыбка-то кусается! Дед — он пожрать любит — это я знаю! И сам хорошо
ест, и другие чтоб хорошо
ели — вот у него как!
— Эту лошадь — завтра в деревню. Вчера
на Конной у Илюшина взял за сорок рублей киргизку… Добрая. Четыре года. Износу ей не
будет…
На той неделе обоз с рыбой из-за
Волги пришел. Ну, барышники у них лошадей укупили, а с нас вдвое берут. Зато в долг. Каждый понедельник трешку плати. Легко разве? Так все извозчики обзаводятся. Сибиряки привезут товар в Москву и половину лошадей распродадут…
Эти слова каждый раз волновали Галактиона. Деревня тоже давно надоела ему, да и делать здесь
было нечего, — и без него отец с Емельяном управятся. Собственно удерживало Галактиона последнее предприятие: он хотел открыть дорогу зауральской крупчатке туда,
на Волгу, чтоб обеспечить сбыт надолго. Нужно
было только предупредить других, чтобы снять сливки.
— Главное, помните, что здесь должен
быть особый тип парохода, принимая большую быстроту, чем
на Волге и Каме. Корпус должен
быть длинный и узкий… Понимаете, что он должен идти щукой… да. К сожалению, наши инженеры ничего не понимают и держатся старинки.
Полтора месяца ярмарки не могли накормить
на весь год, и очень много почтенных домохозяев «прирабатывали
на реке» — ловили дрова и бревна, унесенные половодьем, перевозили
на дощаниках мелкий груз, но главным образом занимались воровством с барж и вообще — «мартышничали»
на Волге и Оке, хватая всё, что
было плохо положено.
На эти деньги можно
было очень сытно прожить день, но Вяхиря била мать, если он не приносил ей
на шкалик или
на косушку водки; Кострома копил деньги, мечтая завести голубиную охоту; мать Чурки
была больна, он старался заработать как можно больше; Хаби тоже копил деньги, собираясь ехать в город, где он родился и откуда его вывез дядя, вскоре по приезде в Нижний утонувший. Хаби забыл, как называется город, помнил только, что он стоит
на Каме, близко от
Волги.
Вся эта операция учетверяла стоимость провоза, а главное — металл не
поспеет к сроку ни в Лаишев, ни в Нижний, ни
на Низ (низовья
Волги).
У Груздева строилось с зимы шесть коломенок под пшеницу да две под овес, — в России,
на Волге,
был неурожай, и Груздев рассчитывал сплавить свой хлеб к самой высокой цене, какая установляется весной.
— Ты того, Петруха… ты не этого… не падай духом. Все, брат, надо переносить. У нас в полку тоже это случилось. У нас раз этого ротмистра разжаловали в солдаты. Разжаловали, пять лет
был в солдатах, а потом отличился и опять пошел: теперь полицеймейстером служит
на Волге; женился
на немке и два дома собственные купил. Ты не огорчайся: мало ли что в молодости бывает!
После кофе Дурасов предложил
было нам катанье
на лодке с роговой музыкой по Черемшану, приговаривая, что «таких рогов ни у кого нет», но отец с матерью не согласились, извиняясь тем, что им необходимо завтра рано поутру переправиться через
Волгу.