Неточные совпадения
В поиске Ласки, чем ближе и ближе она подходила к знакомым кочкам, становилось больше и больше серьезности. Маленькая болотная птичка только на мгновенье развлекла ее. Она сделала один круг пред кочками, начала
другой и вдруг
вздрогнула и замерла.
Сколько он ни говорил себе, что он тут ни в чем не виноват, воспоминание это, наравне с
другими такого же рода стыдными воспоминаниями, заставляло его
вздрагивать и краснеть.
Равномерно
вздрагивая на стычках рельсов, вагон, в котором сидела Анна, прокатился мимо платформы, каменной стены, диска, мимо
других вагонов; колеса плавнее и маслянее, с легким звоном зазвучали по рельсам, окно осветилось ярким вечерним солнцем, и ветерок заиграл занавеской.
А
другой раз сидит у себя в комнате, ветер пахнёт, уверяет, что простудился; ставнем стукнет, он
вздрогнет и побледнеет; а при мне ходил на кабана один на один; бывало, по целым часам слова не добьешься, зато уж иногда как начнет рассказывать, так животики надорвешь со смеха…
Ну-с, государь ты мой (Мармеладов вдруг как будто
вздрогнул, поднял голову и в упор посмотрел на своего слушателя), ну-с, а на
другой же день, после всех сих мечтаний (то есть это будет ровно пять суток назад тому) к вечеру, я хитрым обманом, как тать в нощи, похитил у Катерины Ивановны от сундука ее ключ, вынул, что осталось из принесенного жалованья, сколько всего уж не помню, и вот-с, глядите на меня, все!
В коридоре было темно; они стояли возле лампы. С минуту они смотрели
друг на
друга молча. Разумихин всю жизнь помнил эту минуту. Горевший и пристальный взгляд Раскольникова как будто усиливался с каждым мгновением, проницал в его душу, в сознание. Вдруг Разумихин
вздрогнул. Что-то странное как будто прошло между ними… Какая-то идея проскользнула, как будто намек; что-то ужасное, безобразное и вдруг понятое с обеих сторон… Разумихин побледнел как мертвец.
Голос его зазвучал самодовольно, он держал в руке пустой стакан, приглаживая
другою рукой рыжеватые волосы, и ляжки его поочередно
вздрагивали, точно он поднимался по лестнице.
Плывущей своей походкой этот важный человек переходил из одного здания в
другое, каменное лицо его было неподвижно, только чуть-чуть
вздрагивали широкие ноздри монгольского носа и сокращалась брезгливая губа, но ее движение было заметно лишь потому, что щетинились серые волосы в углах рта.
Турчанинов
вздрагивал, морщился и торопливо пил горячий чай, подливая в стакан вино. Самгин, хозяйничая за столом, чувствовал себя невидимым среди этих людей. Он видел пред собою только Марину; она играла чайной ложкой, взвешивая ее на ладонях, перекладывая с одной на
другую, — глаза ее были задумчиво прищурены.
За ним, по
другой стороне, так же быстро, направился и Самгин,
вздрагивая и отскакивая каждый раз, когда над головой его открывалось окно; из одного женский голос крикнул...
Внезапно он
вздрогнул, отвалился от стола, прижал руку к сердцу,
другую — к виску и, открыв рот, побагровел.
Высвободив из-под плюшевого одеяла голую руку,
другой рукой Нехаева снова закуталась до подбородка; рука ее была влажно горячая и неприятно легкая; Клим
вздрогнул, сжав ее. Но лицо, густо порозовевшее, оттененное распущенными волосами и освещенное улыбкой радости, вдруг показалось Климу незнакомо милым, а горящие глаза вызывали у него и гордость и грусть. За ширмой шелестело и плавало темное облако, скрывая оранжевое пятно огня лампы, лицо девушки изменялось, вспыхивая и угасая.
Пуще всего он бегал тех бледных, печальных дев, большею частию с черными глазами, в которых светятся «мучительные дни и неправедные ночи», дев с не ведомыми никому скорбями и радостями, у которых всегда есть что-то вверить, сказать, и когда надо сказать, они
вздрагивают, заливаются внезапными слезами, потом вдруг обовьют шею
друга руками, долго смотрят в глаза, потом на небо, говорят, что жизнь их обречена проклятию, и иногда падают в обморок.
Она было прибавила шагу, но, увидя лицо его, подавила улыбку и пошла покойнее, только
вздрагивала по временам. Розовое пятно появлялось то на одной щеке, то на
другой.
И, вся полна негодованьем,
К ней мать идет и, с содроганьем
Схватив ей руку, говорит:
«Бесстыдный! старец нечестивый!
Возможно ль?.. нет, пока мы живы,
Нет! он греха не совершит.
Он, должный быть отцом и
другомНевинной крестницы своей…
Безумец! на закате дней
Он вздумал быть ее супругом».
Мария
вздрогнула. Лицо
Покрыла бледность гробовая,
И, охладев, как неживая,
Упала дева на крыльцо.
Лесничий ловко правил лошадьми, карабкавшимися на крутую гору, подстегивал то ту, то
другую, посвистывал, забирал круто вожжи, когда кони вдруг
вздрагивали от блеска молнии, и потом оборачивался к сидящим под навесом.
— Боже сохрани! — перебила Вера,
вздрогнув, — если ей скажет кто-нибудь
другой, а не мы сами… Ах, скорее бы! Уехать мне разве на время!..
— Да, читал и аккомпанировал мне на скрипке: он был странен, иногда задумается и молчит полчаса, так что
вздрогнет, когда я назову его по имени, смотрит на меня очень странно… как иногда вы смотрите, или сядет так близко, что испугает меня. Но мне не было… досадно на него… Я привыкла к этим странностям; он раз положил свою руку на мою: мне было очень неловко. Но он не замечал сам, что делает, — и я не отняла руки. Даже однажды… когда он не пришел на музыку, на
другой день я встретила его очень холодно…
Она глядела на этот синий пакет, с знакомым почерком, не торопясь сорвать печать — не от страха оглядки, не от ужаса зубов «тигра». Она как будто со стороны смотрела, как ползет теперь мимо ее этот «удав», по выражению Райского, еще недавно душивший ее страшными кольцами, и сверканье чешуи не ослепляет ее больше. Она отворачивается,
вздрагивая от
другого, не прежнего чувства.
То писал он стихи и читал громко, упиваясь музыкой их, то рисовал опять берег и плавал в трепете, в неге: чего-то ждал впереди — не знал чего, но
вздрагивал страстно, как будто предчувствуя какие-то исполинские, роскошные наслаждения, видя тот мир, где все слышатся звуки, где все носятся картины, где плещет, играет, бьется
другая, заманчивая жизнь, как в тех книгах, а не та, которая окружает его…
Князь сидел на диване за круглым столом, а Анна Андреевна в
другом углу, у
другого накрытого скатертью стола, на котором кипел вычищенный как никогда хозяйский самовар, приготовляла ему чай. Я вошел с тем же строгим видом в лице, и старичок, мигом заметив это, так и
вздрогнул, и улыбка быстро сменилась в лице его решительно испугом; но я тотчас же не выдержал, засмеялся и протянул ему руки; бедный так и бросился в мои объятия.
— Но теперь довольно, — обратился он к матушке, которая так вся и сияла (когда он обратился ко мне, она вся
вздрогнула), — по крайней мере хоть первое время чтоб я не видал рукоделий, для меня прошу. Ты, Аркадий, как юноша нашего времени, наверно, немножко социалист; ну, так поверишь ли,
друг мой, что наиболее любящих праздность — это из трудящегося вечно народа!
Конечно, всякому из вас,
друзья мои, случалось, сидя в осенний вечер дома, под надежной кровлей, за чайным столом или у камина, слышать, как вдруг пронзительный ветер рванется в двойные рамы, стукнет ставнем и иногда сорвет его с петель, завоет, как зверь, пронзительно и зловеще в трубу, потрясая вьюшками; как кто-нибудь
вздрогнет, побледнеет, обменяется с
другими безмолвным взглядом или скажет: «Что теперь делается в поле?
— Я больше всего русский язык люблю. У нас сочинения задают, переложения, особливо из Карамзина. Это наш лучший русский писатель. «Звон вечевого колокола раздался, и
вздрогнули сердца новгородцев» — вот он как писал!
Другой бы сказал: «Раздался звон вечевого колокола, и сердца новгородцев
вздрогнули», а он знал, на каких словах ударение сделать!
Одной ночью разразилась сильная гроза. Еще с вечера надвинулись со всех сторон тучи, которые зловеще толклись на месте, кружились и сверкали молниями. Когда стемнело, молнии, не переставая, следовали одна за
другой, освещая, как днем, и дома, и побледневшую зелень сада, и «старую фигуру». Обманутые этим светом воробьи проснулись и своим недоумелым чириканьем усиливали нависшую в воздухе тревогу, а стены нашего дома то и дело
вздрагивали от раскатов, причем оконные стекла после ударов тихо и жалобно звенели…
Последний сидел в своей комнате, не показываясь на крики сердитой бабы, а на следующее утро опять появился на подоконнике с таинственным предметом под полой. Нам он объяснил во время одевания, что Петрик — скверный, скверный, скверный мальчишка. И мать у него подлая баба… И что она дура, а он, Уляницкий, «достанет себе
другого мальчика, еще лучше». Он сердился, повторял слова, и его козлиная бородка
вздрагивала очень выразительно.
Словно там что-то большое, громоздкое падало, рушилось и с грохотом валилось с одного уступа на
другой, и в этот момент палатка наша
вздрогнула и качнулась.
Наполеон
вздрогнул, подумал и сказал мне: «Ты напомнил мне о третьем сердце, которое меня любит; благодарю тебя,
друг мой!» Тут же сел и написал то письмо к Жозефине, с которым назавтра же был отправлен Констан.
Половина окон (в бывших парадных комнатах) закрыта ставнями; на
другой половине ставни открыты, но едва держатся на петлях,
вздрагивают и колотятся об стены, чуть посильнее подует ветер.
Одна рука уперлась в бок,
другая полукругом застыла в воздухе, голова склонена набок, роскошные плечи чуть
вздрагивают, ноги каблучками притопывают, и вот она, словно павушка-лебедушка, истово плывет по хороводу, а парни так и стонут кругом, не «калегварды», а настоящие русские парни, в синих распашных сибирках, в красных александрийских рубашках, в сапогах навыпуск, в поярковых шляпах, утыканных кругом разноцветными перьями…
Едет Сенечка на перекладной, едет и дремлет. Снится ему, что маменька костенеющими руками благословляет его и говорит:"Сенечка,
друг мой! вижу, вижу, что я была несправедлива против тебя, но так как ты генерал, то оставляю тебе… мое материнское благословение!"Сенечка
вздрагивает, кричит на ямщика:"пошел!"и мчится далее и далее, до следующей станции.
Ее толкали в шею, спину, били по плечам, по голове, все закружилось, завертелось темным вихрем в криках, вое, свисте, что-то густое, оглушающее лезло в уши, набивалось в горло, душило, пол проваливался под ее ногами, колебался, ноги гнулись, тело
вздрагивало в ожогах боли, отяжелело и качалось, бессильное. Но глаза ее не угасали и видели много
других глаз — они горели знакомым ей смелым, острым огнем, — родным ее сердцу огнем.
Являлись и еще люди из города, чаще
других — высокая стройная барышня с огромными глазами на худом, бледном лице. Ее звали Сашенька. В ее походке и движениях было что-то мужское, она сердито хмурила густые темные брови, а когда говорила — тонкие ноздри ее прямого носа
вздрагивали.
И вдруг голова толпы точно ударилась обо что-то, тело ее, не останавливаясь, покачнулось назад с тревожным тихим гулом. Песня тоже
вздрогнула, потом полилась быстрее, громче. И снова густая волна звуков опустилась, поползла назад. Голоса выпадали из хора один за
другим, раздавались отдельные возгласы, старавшиеся поднять песню на прежнюю высоту, толкнуть ее вперед...
Они обе молчали, тесно прижавшись
друг к
другу. Потом Саша осторожно сняла с своих плеч руки матери и сказала
вздрагивая...
В сенях кто-то громко завозился. Они оба,
вздрогнув, взглянули
друг на
друга.
Их тревожные, отчаянные крики разбудили у женщины сознание опасности;
вздрогнув, она пошла вдоль ограды кладбища, следя за надзирателями, но они и солдаты забежали за
другой угол тюрьмы и скрылись.
Его лицо
вздрогнуло, из глаз текли слезы одна за
другой, крупные и тяжелые.
В тишине — явственное жужжание колес, как шум воспаленной крови. Кого-то тронули за плечо — он
вздрогнул, уронил сверток с бумагами. И слева от меня —
другой: читает в газете все одну и ту же, одну и ту же, одну и ту же строчку, и газета еле заметно дрожит. И я чувствую, как всюду — в колесах, руках, газетах, ресницах — пульс все чаще и, может быть, сегодня, когда я с I попаду туда, — будет 39, 40, 41 градус — отмеченные на термометре черной чертой…
И тогда —
другая,
вздрагивая жабрами...
Эти слова Ромашов сказал совсем шепотом, но оба офицера
вздрогнули от них и долго не могли отвести глаз
друг от
друга. В эти несколько секунд между ними точно раздвинулись все преграды человеческой хитрости, притворства и непроницаемости, и они свободно читали в душах
друг у
друга. Они сразу поняли сотню вещей, которые до сих пор таили про себя, и весь их сегодняшний разговор принял вдруг какой-то особый, глубокий, точно трагический смысл.
Выстрелы уже слышались, особенно иногда, когда не мешали горы, или доносил ветер, чрезвычайно ясно, часто и, казалось, близко: то как будто взрыв потрясал воздух и невольно заставлял
вздрагивать, то быстро
друг за
другом следовали менее сильные звуки, как барабанная дробь, перебиваемая иногда поразительным гулом, то всё сливалось в какой-то перекатывающийся треск, похожий на громовые удары, когда гроза во всем разгаре, и только что полил ливень.
— Я вам Шатова не уступлю, — сказал он. Петр Степанович
вздрогнул; оба глядели
друг на
друга.
Он
вздрогнул. Комната была непроходная, глухая, и убежать было некуда. Он поднял еще больше свечу и вгляделся внимательно: ровно никого. Вполголоса он окликнул Кириллова, потом в
другой раз громче; никто не откликнулся.
Протопоп поднял ногу на ступицу и взялся рукою за грядку, в это время квартальный подхватил его под локоть снизу, а чиновник потянул за
другую руку вверх… Старик гадливо
вздрогнул, и голова его заходила на шее, как у куклы на проволочной пружине.
Старушка была теперь в восторге, что видит перед собою своего многоученого сына; радость и печаль одолевали
друг друга на ее лице; веки ее глаз были красны; нижняя губа тихо
вздрагивала, и ветхие ее ножки не ходили, а все бегали, причем она постоянно старалась и на бегу и при остановках брать такие обороты, чтобы лица ее никому не было видно.
В этих занятиях и незначащих перемолвках с хозяйкой о состоянии ее цветов прошло не более полчаса, как под окнами дома послышался топот подкатившей четверни. Туберозов
вздрогнул и, взглянув в окно, произнес в себе: «Ага! нет, хорошо, что я поторопился!» Затем он громко воскликнул: «Пармен Семеныч? Ты ли это,
друг?» И бросился навстречу выходившему из экипажа предводителю Туганову.
Мост
вздрагивал и напрягался под тяжестью, как туго натянутая струна, а
другой такой же мост, кинутый с берега на берег, на страшной высоте, казался тонкой полоской кружева, сквозившей во мгле.
Он
вздрогнул, — девица показала ему язык и исчезла. В
другой раз кто-то весело крикнул из окна...
Он ушел. Я тотчас же лег, усталый и измученный донельзя. День был трудный. Нервы мои были расстроены, и, прежде чем заснуть, я несколько раз
вздрагивал и просыпался. Но как ни странны были мои впечатления при отходе ко сну, все-таки странность их почти ничего не значила перед оригинальностью моего пробуждения на
другое утро.