Она посадила его подле себя на диван и шепотом, с остановками, рассказала историю своих сношений с Марком. Кончив, она закуталась в шаль и,
дрожа от озноба, легла опять на диван. А он встал бледный.
Неточные совпадения
— Нет-с, про меня! — кричал Аггей Никитич,
дрожа всем корпусом
от начинавшего его бить
озноба.
Осень была, в общем, погожая, а им казалось, что царит непрестанный холод и ненастье: при дожде, без огня, прели в сырости, утомлялись мокротою, дышали паром; не было дождя —
от страха не разводили огня и осеннюю долгую ночь
дрожали в
ознобе.
Сняв верхнее платье, он почувствовал холод и вдруг задрожал крупной
дрожью лихорадочного
озноба,
от которого затряслись его ноги, живот и плечи, а челюсти громко застукали одна о другую. Чтобы согреться, он послал Гришутку в буфет за коньяком. Коньяк несколько успокоил и согрел атлета, но после него, так же, как и утром, по всему телу разлилась тихая, сонная усталость.
При этом столкновении меня вдруг словно снегом обдало: я задрожал, но эта
дрожь была не
от холода и
озноба, а
от сильного жару, который вдруг воспламенился во мне…
Никогда в моей жизни, ни прежде, ни после, я не видел ничего ужаснее этого лица, освещенного трепетным пламенем камина… Оно было совершенно искажено выражением ужаса и как будто мучительного вопроса. Нижняя челюсть его
дрожала, зубы стучали как будто
от озноба…
А когда я снова пошел, они двинулись за мною, молчаливые и страшные. Я знал, что это мне кажется оттого, что я болен и у меня, видимо, начинается жар, но не мог преодолеть страха,
от которого все тело начинало
дрожать, как в
ознобе. Я пощупал голову: она была горячая, как огонь.
Несмотря на теплый мех ротонды и оттепель на дворе, графиня Белавина вся
дрожала от непрерывного внутреннего
озноба.
Но руки мои и ноги были так холодны, что прикосновение одной ноги к другой причиняло почти боль: казалось, что это не мои, а чьи-то другие, ледяные ноги лежат под одеялом. И понемногу я весь начал
дрожать мелкой
дрожью, как
от лихорадочного
озноба.
Марья Дмитриевна продолжала еще несколько времени усовещивать Наташу и внушать ей, что всё это надо скрыть
от графа, что никто не узнает ничего, ежели только Наташа возьмет на себя всё забыть и не показывать ни перед кем вида, что что-нибудь случилось. Наташа не отвечала. Она и не рыдала больше, но с ней сделались
озноб и
дрожь. Марья Дмитриевна подложила ей подушку, накрыла ее двумя одеялами и сама принесла ей липового цвета, но Наташа не откликнулась ей.