Неточные совпадения
Быстрая походка
людей вызвала у Клима унылую мысль: все эти
сотни и
тысячи маленьких воль, встречаясь и расходясь, бегут к своим целям, наверное — ничтожным, но ясным
для каждой из них. Можно было вообразить, что горьковатый туман — горячее дыхание
людей и все в городе запотело именно от их беготни. Возникала боязнь потерять себя в массе маленьких
людей, и вспоминался один из бесчисленных афоризмов Варавки, — угрожающий афоризм...
Для этого дела потребуются десятки, даже
сотни тысяч людей высокой, научной, интеллектуальной квалификации.
Самгин был уверен, что настроением Безбедова живут
сотни тысяч людей — более умных, чем этот голубятник, и нарочно, из антипатии к нему,
для того, чтоб еще раз убедиться в его глупости, стал расспрашивать его: что же он думает? Но Безбедов побагровел, лицо его вспухло, белые глаза свирепо выкатились; встряхивая головой, растирая ладонью горло, он спросил...
Сотни тысяч людей ежегодно доводились до высшей степени развращения, и когда они были вполне развращены, их выпускали на волю,
для того чтобы они разносили усвоенное ими в тюрьмах развращение среди всего народа.
Он знал ее девочкой-подростком небогатого аристократического семейства, знал, что она вышла за делавшего карьеру
человека, про которого он слыхал нехорошие вещи, главное, слышал про его бессердечность к тем
сотням и
тысячам политических, мучать которых составляло его специальную обязанность, и Нехлюдову было, как всегда, мучительно тяжело то, что
для того, чтобы помочь угнетенным, он должен становиться на сторону угнетающих, как будто признавая их деятельность законною тем, что обращался к ним с просьбами о том, чтобы они немного, хотя бы по отношению известных лиц, воздержались от своих обычных и вероятно незаметных им самим жестокостей.
— Мне кажется, что вы меня не так поняли, Софья Игнатьевна, — заговорил Привалов. —
Для осуществления моих планов нужен не один
человек, не два, а
сотни и
тысячи людей. Я глубоко убежден в том, что эта
тысяча явится и сделает то, чего мы с вами не успеем или не сумеем.
А все эти ненужные, шутовские профессии, выдуманные культурным
человеком для охраны моего гнезда, моего куска мяса, моей женщины, моего ребенка, эти разные надзиратели, контролеры, инспекторы, судьи, прокуроры, тюремщики, адвокаты, начальники, чиновники, генералы, солдаты и еще
сотни и
тысячи названий.
Куда стремился Калинович — мы знаем, и, глядя на него, нельзя было не подумать, что богу еще ведомо, чья любовь стремительней: мальчика ли неопытного, бегущего с лихорадкой во всем теле, с пылающим лицом и с поэтически разбросанными кудрями на тайное свидание, или
человека с солидно выстриженной и поседелой уже головой, который десятки лет прожил без всякой уж любви в мелких служебных хлопотах и дрязгах, в ненавистных
для души поклонах, в угнетении и наказании подчиненных, —
человека, который по опыту жизни узнал и оценил всю чарующую прелесть этих тайных свиданий, этого сродства душ, столь осмеянного практическими
людьми, которые, однако, платят иногда
сотни тысяч, чтоб воскресить хоть фальшивую тень этого сердечного сродства с какой-нибудь не совсем свежей, немецкого или испанского происхождения, m-lle Миной.
Для неотказавшегося выгоды будут состоять в том, что он, подвергнувшись всем унижениям и исполнив все жестокости, которые от него требуются, может, не будучи убитым, получить украшения красные, золотые, мишурные на свой шутовской наряд, может в лучшем случае распоряжаться над
сотнями тысяч таких же, как и он, оскотиненных
людей и называться фельдмаршалом и получить много денег.
Живут все эти
люди и те, которые кормятся около них, их жены, учителя, дети, повара, актеры, жокеи и т. п., живут той кровью, которая тем или другим способом, теми или другими пиявками высасывается из рабочего народа, живут так, поглощая каждый ежедневно
для своих удовольствий
сотни и
тысячи рабочих дней замученных рабочих, принужденных к работе угрозами убийств, видят лишения и страдания этих рабочих, их детей, стариков, жен, больных, знают про те казни, которым подвергаются нарушители этого установленного грабежа, и не только не уменьшают свою роскошь, не скрывают ее, но нагло выставляют перед этими угнетенными, большею частью ненавидящими их рабочими, как бы нарочно дразня их, свои парки, дворцы, театры, охоты, скачки и вместе с тем, не переставая, уверяют себя и друг друга, что они все очень озабочены благом того народа, который они, не переставая, топчут ногами, и по воскресеньям в богатых одеждах, на богатых экипажах едут в нарочно
для издевательства над христианством устроенные дома и там слушают, как нарочно
для этой лжи обученные
люди на все лады, в ризах или без риз, в белых галстуках, проповедуют друг другу любовь к
людям, которую они все отрицают всею своею жизнью.
Как бывает достаточно одного толчка
для того, чтобы вся насыщенная солью жидкость мгновенно перешла бы в кристаллы, так, может быть, теперь достаточно самого малого усилия
для того, чтобы открытая уже
людям истина охватила бы
сотни,
тысячи, миллионы
людей, — установилось бы соответствующее сознанию общественное мнение, и вследствие установления его изменился бы весь строй существующей жизни. И сделать это усилие зависит от нас.
Общественное же мнение не нуждается
для своего возникновения и распространения в
сотнях и
тысячах лет и имеет свойство заразительно действовать на
людей и с большою быстротою охватывать большие количества
людей.
Благоговейные рассказы старых лакеев о том, как их вельможные бары травили мелких помещиков, надругались над чужими, женами и невинными девушками, секли на конюшне присланных к ним чиновников, и т. п., — рассказы военных историков о величии какого-нибудь Наполеона, бесстрашно жертвовавшего
сотнями тысяч людей для забавы своего гения, воспоминания галантных стариков о каком-нибудь Дон-Жуане их времени, который «никому спуску не давал» и умел опозорить всякую девушку и перессорить всякое семейство, — все подобные рассказы доказывают, что еще и не очень далеко от нас это патриархальное время.
— И университет тоже. Что он вам? Все равно никакого толку. Читаете вы уже тридцать лет, а где ваши ученики? Много ли у вас знаменитых ученых? Сочтите-ка! А чтобы размножать этих докторов, которые эксплоатируют невежество и наживают
сотни тысяч,
для этого не нужно быть талантливым и хорошим
человеком. Вы лишний.
Рыцарские воззвания средних веков могли увлекать
сотни тысяч людей на брань с неверными
для освобождения святых мест; но те же воззвания, повторенные в Европе XIX в., не произвели бы ничего, кроме смеха.
Сотни тысяч народа в каких-нибудь пять-шесть месяцев, без всяких предварительных возбуждений и прокламаций, в разных концах обширного царства, отказались от водки, столь необходимой
для рабочего
человека в нашем климате!
В ответ на этот страшный вопрос вы только пожмете плечами и ограничитесь каким-нибудь общим местом, потому что
для вас, при вашей манере мыслить, решительно всё равно, умрут ли
сотни тысяч людей насильственной или же своей смертью: в том и в другом случае результаты одни и те же — прах и забвение.
— К чему вы, Наталья Александровна, упоминаете о «живых
людях», что они
для вас? — воскликнул Сергей Андреевич. — Будьте же откровенны до конца: говорите о вашей промышленности и оставьте живых
людей в покое. Если бы они грозили остановить развитие вашего капитализма, то разве вы стали бы с ними считаться? Что значит
для вас эта
сотня тысяч каких-то «живых
людей», умирающих с голоду!
Невозможность
для человека истинного знания
людей происходит уже и оттого, что таких
людей он видит не одного, а
сотни,
тысячи, и знает, что есть, и были, и будут такие
люди, которых он никогда не видал и не увидит.
Важность этого дела
для всего русского общества состоит в том, что, если бы не было этого крестьянского народа и не было бы в нем того христианского чувства, которое так сильно живет в нем, трудно представить себе, что бы было не только с этими
сотнями тысяч несчастных бездомных, бродящих
людей, но и со всеми достаточными, в особенности богатыми деревенскими жителями, живущими оседлой жизнью.
Для успешного штурма Порт-Артура надо положить
сотню тысяч людей.
— А отчего? — горячее перебил Щелоков. — Отчего? Оттого, что вы все так постыдно равнодушны к самому высшему благу… к свободе совести!
Для вас говорить о вопросах веры, о других исповеданиях, о том, как насилуется совесть
сотен тысяч, — праздные, почти неприличные
для передового
человека вопросы.
Знать ли, что спокойствие и безопасность моя и семьи, все мои радости и веселья покупаются нищетой, развратом и страданиями миллионов, — ежегодными виселицами,
сотнями тысяч страдающих узников и миллионом оторванных от семей и одуренных дисциплиной солдат, городовых и урядников, которые оберегают мои потехи заряженными на голодных
людей пистолетами; покупать ли каждый сладкий кусок, который я кладу в свой рот или рот моих детей, всем тем страданием человечества, которое неизбежно
для приобретения этих кусков; или знать, что какой ни есть кусок — мой кусок только тогда, когда он никому не нужен и никто из-за него не страдает.