Неточные совпадения
Замолчали, прислушиваясь. Клим стоял у буфета, крепко вытирая руки платком. Лидия сидела неподвижно, упорно глядя на золотое копьецо свечи. Мелкие мысли одолевали Клима. «Доктор говорил с Лидией почтительно, как с дамой. Это, конечно, потому, что Варавка играет в городе все более видную роль. Снова в городе начнут говорить о ней, как говорили о
детском ее романе с Туробоевым. Неприятно, что Макарова уложили на мою
постель. Лучше бы отвести его на чердак. И ему спокойней».
Это было хорошо, потому что от неудобной позы у Самгина болели мускулы. Подождав, когда щелкнул замок ее комнаты, он перешел на
постель, с наслаждением вытянулся, зажег свечу, взглянул на часы, — было уже около полуночи. На ночном столике лежал маленький кожаный портфель, из него торчала бумажка, — Самгин машинально взял ее и прочитал написанное круглым и крупным
детским почерком...
Вернувшись в палату, где стояло восемь
детских кроваток, Маслова стала по приказанию сестры перестилать
постель и, слишком далеко перегнувшись с простыней, поскользнулась и чуть не упала. Выздоравливающий, обвязанный по шее, смотревший на нее мальчик засмеялся, и Маслова не могла уже больше удерживаться и, присев на кровать, закатилась громким и таким заразительным смехом, что несколько детей тоже расхохотались, а сестра сердито крикнула на нее...
Я обиделся и отошел с некоторой раной в душе. После этого каждый вечер я ложился в
постель и каждое утро просыпался с щемящим сознанием непонятной для меня отчужденности Кучальского. Мое
детское чувство было оскорблено и доставляло мне страдание.
Ребенок родился в богатой семье Юго-западного края, в глухую полночь. Молодая мать лежала в глубоком забытьи, но, когда в комнате раздался первый крик новорожденного, тихий и жалобный, она заметалась с закрытыми глазами в своей
постели. Ее губы шептали что-то, и на бледном лице с мягкими, почти
детскими еще чертами появилась гримаса нетерпеливого страдания, как у балованного ребенка, испытывающего непривычное горе.
Здесь был только зоологический Розанов, а был еще где-то другой, бесплотный Розанов, который летал то около
детской кроватки с голубым ситцевым занавесом, то около
постели, на которой спала женщина с расходящимися бровями, дерзостью и эгоизмом на недурном, но искаженном злостью лице, то бродил по необъятной пустыне, ловя какой-то неясный женский образ, возле которого ему хотелось упасть, зарыдать, выплакать свое горе и, вставши по одному слову на ноги, начать наново жизнь сознательную, с бестрепетным концом в пятом акте драмы.
Мать в самом деле казалась утомленною и сейчас после нашего
детского ужина легла в
постель.
Я умру с тоски; никакой доктор мне не поможет», — а также слова отца: «Матушка, побереги ты себя, ведь ты захвораешь, ты непременно завтра сляжешь в
постель…» — слова, схваченные моим
детским напряженным слухом на лету, между многими другими, встревожили, испугали меня.
Я проснулся уже тогда, когда Авенариус щупал мою голову и пульс; он приказал отнести меня в
детскую и положить в
постель; у меня сделался сильный жар и даже бред.
Я уходил потому, что не мог уже в этот день играть с моими друзьями по-прежнему, безмятежно. Чистая
детская привязанность моя как-то замутилась… Хотя любовь моя к Валеку и Марусе не стала слабее, но к ней примешалась острая струя сожаления, доходившая до сердечной боли. Дома я рано лег в
постель, потому что не знал, куда уложить новое болезненное чувство, переполнявшее душу. Уткнувшись в подушку, я горько плакал, пока крепкий сон не прогнал своим веянием моего глубокого горя.
Одна половина комнатки была занята большою
постелью, покрытой сальным стеганым одеялом, а другая комодом и горами всевозможного тряпья, начиная с жестко накрахмаленных юбок и кончая
детскими штанишками и помочами.
И о матери ни разу не подумал, а что-то собирался думать о ней — изменил матери Саша; о Линочке не подумал и не дал ни любви, ни внимания своей чистой
постели, знавшей очертания еще
детского его, тепленького тела — для любви к чужой девушке изменил и дому и сестре.
Около стен, из травы и старой одежи были устроены
постели для баб и ребят; над самым входом в балаган висела на длинной очепе
детская люлька, устроенная из обыкновенной круглой решетки, прикрытой снаружи пестрядевым пологом.
Страдания Байцурова, как себе можно представить, были ужасны: его дитя представлялось ему отсюда беззащитной в самой леденящей кровь обстановке: она трепеталась перед ним в тороках на крупе коня, простирая свои слабые ручонки к нему, к отцу своему, в котором ее
детская головка видела всегда идеал всякой справедливости и мощи; он слышал ее стоны, подхватываемые и раздираемые в клочки буйным осенним ветром; он видел ее брошенную в позорную
постель, и возле ее бледного, заплаканного личика сверкали в глаза старику седые, щетинистые брови багрового Плодомасова.
Ящики в комоде были уже заперты,
постель мужа прибрана. Не было в спальне ни акушерки, ни Варвары, ни горничной; один только Петр Дмитрич по-прежнему стоял неподвижно у окна и глядел в сад. Не слышно было
детского плача, никто не поздравлял и не радовался, очевидно, маленький человечек родился не живой.
Может быть, они правы, и может быть, не прочти я его до семи лет… но я прочла его в том возрасте, когда ни шуток, ни сатиры нет: есть темные сады (как у нас в Тарусе), есть развороченная
постель со свечой (как у нас в
детской), есть блистательные паркеты (как у нас в зале) и есть любовь (как у меня в грудной ямке).
Поминутно то на одной, то на другой
постели поднимались небольшие
детские фигурки, укутанные до пояса в синие нанковые одеяла и, сложив на груди руки, набожно молились, кладя поклоны.
Мальчики побежали к Юрику, обедавшему у себя, лежа на
постели в
детской, и таинственно сообщили ему об этом.
Не получая ответа, он тотчас вскочил с
постели и, подойдя к кроватке Юрика, с озабоченным видом наклонился над мальчиком. Вмиг две горячие
детские ручонки схватили его руку и поднесли к губам, обливая ее слезами.
Старушка няня, единственная крепостная князя Дмитрия, на попечение которой отданы были обе малютки, помещалась вместе с девочками в
детской, рядом с кабинетом и спальней отца, которого после смерти жены подагра стала часто и надолго приковывать к
постели и креслу на колесах.
Отбежала от оконца Галя, кинулась к маминой
постели, обвила маму своими
детскими ручонками.
В голосе был ужас и что-то
детское и молящее. Как будто так огромно было несчастие, что нельзя уже и не нужно было одеваться гордостью и скользкими, лживыми словами, за которыми прячут люди свои чувства. Попадья стала на колени у
постели мужа и взглянула ему в лицо: при слабом синеватом свете лампадки оно казалось бледным, как у мертвеца, и неподвижным, и черные глаза одни косились на нее; и лежал он навзничь, как тяжело больной или ребенок, которого напугал страшный сон и он не смеет пошевельнуться.