Неточные совпадения
Городничий. Жаловаться? А кто тебе помог сплутовать, когда ты строил мост и написал
дерева на двадцать тысяч, тогда как его и на сто рублей не было? Я помог тебе, козлиная борода! Ты позабыл это? Я, показавши это на тебя, мог бы тебя также спровадить в Сибирь. Что
скажешь? а?
— А ты, примерно, яблочко
С того выходишь
дерева? —
Сказали мужики.
Скажите вы, любезные,
О родословном
деревеСлыхали что-нибудь?»
— Леса нам не заказаны —
Видали древо всякое!
— Отжившее-то отжившее, а всё бы с ним надо обращаться поуважительнее. Хоть бы Снетков… Хороши мы, нет ли, мы тысячу лет росли. Знаете, придется если вам пред домом разводить садик, планировать, и растет у вас на этом месте столетнее
дерево… Оно, хотя и корявое и старое, а всё вы для клумбочек цветочных не срубите старика, а так клумбочки распланируете, чтобы воспользоваться
деревом. Его в год не вырастишь, —
сказал он осторожно и тотчас же переменил разговор. — Ну, а ваше хозяйство как?
— Kaк счесть
деревья? — смеясь
сказал Степан Аркадьич, всё желая вывести приятеля из его дурного расположения духа. — Сочесть пески, лучи планет хотя и мог бы ум высокий….
— Как хорош! —
сказала Долли, с невольным удивлением глядя на прекрасный с колоннами дом, выступающий из разноцветной зелени старых
деревьев сада.
— Я не стану тебя учить тому, что ты там пишешь в присутствии, —
сказал он, — а если нужно, то спрошу у тебя. А ты так уверен, что понимаешь всю эту грамоту о лесе. Она трудна. Счел ли ты
деревья?
Когда дорога понеслась узким оврагом в чащу огромного заглохнувшего леса и он увидел вверху, внизу, над собой и под собой трехсотлетние дубы, трем человекам в обхват, вперемежку с пихтой, вязом и осокором, перераставшим вершину тополя, и когда на вопрос: «Чей лес?» — ему
сказали: «Тентетникова»; когда, выбравшись из леса, понеслась дорога лугами, мимо осиновых рощ, молодых и старых ив и лоз, в виду тянувшихся вдали возвышений, и перелетела мостами в разных местах одну и ту же реку, оставляя ее то вправо, то влево от себя, и когда на вопрос: «Чьи луга и поемные места?» — отвечали ему: «Тентетникова»; когда поднялась потом дорога на гору и пошла по ровной возвышенности с одной стороны мимо неснятых хлебов: пшеницы, ржи и ячменя, с другой же стороны мимо всех прежде проеханных им мест, которые все вдруг показались в картинном отдалении, и когда, постепенно темнея, входила и вошла потом дорога под тень широких развилистых
дерев, разместившихся врассыпку по зеленому ковру до самой деревни, и замелькали кирченые избы мужиков и крытые красными крышами господские строения; когда пылко забившееся сердце и без вопроса знало, куды приехало, — ощущенья, непрестанно накоплявшиеся, исторгнулись наконец почти такими словами: «Ну, не дурак ли я был доселе?
— Ну да ведь я знаю тебя: ведь ты большой мошенник, позволь мне это
сказать тебе по дружбе! Ежели бы я был твоим начальником, я бы тебя повесил на первом
дереве.
— Слава богу, это только сон! —
сказал он, садясь под
деревом и глубоко переводя дыхание. — Но что это? Уж не горячка ли во мне начинается: такой безобразный сон!
«А бог знает, барин, —
сказал он, садясь на свое место, — воз не воз,
дерево не
дерево, а кажется, что шевелится.
Самгин, почувствовав опасность, ответил не сразу. Он видел, что ответа ждет не один этот, с курчавой бородой, а все три или четыре десятка людей, стесненных в какой-то барской комнате, уставленной запертыми шкафами красного ‹
дерева›, похожей на гардероб, среди которого стоит длинный стол. Закурив не торопясь папиросу, Самгин
сказал...
— Избили они его, —
сказала она, погладив щеки ладонями, и, глядя на ладони, судорожно усмехалась. — Под утро он говорит мне: «Прости, сволочи они, а не простишь — на той же березе повешусь». — «Нет, говорю,
дерево это не погань, не смей, Иуда, я на этом
дереве муки приняла. И никому, ни тебе, ни всем людям, ни богу никогда обиды моей не прощу». Ох, не прощу, нет уж! Семнадцать месяцев держал он меня, все уговаривал, пить начал, потом — застудился зимою…
— Пусти, —
сказала она и начала оправлять измятые подушки. Тогда он снова встал у окна, глядя сквозь густую завесу дождя, как трясутся листья
деревьев, а по железу крыши флигеля прыгают серые шарики.
—
Дерево — фонтан, это не тобой выдумано, — машинально
сказал Самгин, думая о другом.
Клим кивнул головой, тогда Маракуев сошел с дороги в сторону, остановясь под
деревом, прижался к стволу его и
сказал...
Шагая по тепленьким, озорниковато запутанным переулкам, он обдумывал, что
скажет Лидии, как будет вести себя, беседуя с нею; разглядывал пестрые, уютные домики с ласковыми окнами, с цветами на подоконниках. Над заборами поднимались к солнцу ветви
деревьев, в воздухе чувствовался тонкий, сладковатый запах только что раскрывшихся почек.
В буфете, занятом офицерами, маленький старичок-официант, бритый, с лицом католического монаха, нашел Самгину место в углу за столом, прикрытым лавровым
деревом, две трети стола были заняты колонками тарелок, на свободном пространстве поставил прибор; делая это, он
сказал, что поезд в Ригу опаздывает и неизвестно, когда придет, станция загромождена эшелонами сибирских солдат, спешно отправляемых на фронт, задержали два санитарных поезда в Петроград.
Потом он должен был стоять более часа на кладбище, у могилы, вырытой в рыжей земле; один бок могилы узорно осыпался и напоминал беззубую челюсть нищей старухи. Адвокат Правдин
сказал речь, смело доказывая закономерность явлений природы; поп говорил о царе Давиде, гуслях его и о кроткой мудрости бога. Ветер неутомимо летал, посвистывая среди крестов и
деревьев; над головами людей бесстрашно и молниеносно мелькали стрижи; за церковью, под горою, сердито фыркала пароотводная труба водокачки.
В столовой, стены которой были обшиты светлым
деревом, а на столе кипел никелированный самовар, женщина
сказала...
— Да, да, я так думаю! Правда? — спросила она, пытливо глядя в лицо его, и вдруг, погрозив пальцем: — Вы — строгий! — И обратилась к нахмуренному Дмитрию: — Очень трудный язык, требует тонкий слух: тешу, чешу, потесать — потешать, утесать — утешать. Иван очень смеялся, когда я
сказала: плотник утешает
дерево топором. И — как это: плотник? Это значит — тельник, — ну, да! — Она снова пошла к младшему Самгину. — Отчего вы были с ним нелюбезны?
— Ладно, — оставим это, — махнул рукой Дронов и продолжал: — Там, при последнем свидании, я
сказал, что не верю тебе. Так это я — словам не верю, не верю, когда ты говоришь чужими словами. Я все еще кружусь на одном месте, точно теленок, привязанный веревкой к
дереву.
— Опять на
деревья белье вешают! — гневно заметила она, обратясь к старосте. — Я велела веревку протянуть.
Скажи слепой Агашке: это она все любит на иву рубашки вешать! сокровище! Обломает ветки!..
— Какая нелепость — мучаться и мучать другого! —
сказал Марк, вскапывая ногой свежую, нанесенную только утром землю около
дерева. — Вы могли бы избавить ее от этой пытки, от нездоровья, от упадка сил… от всего — если вы… друг ей! Старуха сломала беседку, но не страсть: страсть сломает Веру… Вы же сами говорите, что она больна…
Он боялся
сказать слово, боялся пошевелиться, стоял, сложив руки назад, прислонясь к
дереву. Она ходила взад и вперед торопливыми, неровными шагами. Потом остановилась и перевела дух.
— Вон там подальше лучше бы: от фруктового сада или с обрыва, —
сказал Марк. — Там
деревья, не видать, а здесь, пожалуй, собак встревожишь, да далеко обходить! Я все там хожу…
— Ну, прощайте, я пойду, —
сказал Марк. — А что Козлов делает? Отчего не взяли его с собой проветрить? Ведь и при нем можно… купаться — он не увидит. Вон бы тут под
деревом из Гомера декламировал! — заключил он и, поглядевши дерзко на Ульяну Андреевну и на m-r Шарля, ушел.
Полины Карповны не было. Она сказалась больною, прислала Марфеньке цветы и
деревья с зеленью. Райский заходил к ней утром сам, чтобы как-нибудь объяснить вчерашнюю свою сцену с ней и узнать, не заметила ли она чего-нибудь. Но она встретила его с худо скрываемым, под видом обидчивости, восторгом, хотя он прямо
сказал ей, что обедал накануне не дома, в гостях — там много пили — и он выпил лишнюю рюмку — и вот «до чего дошел»!
— Сколько здесь птиц! —
сказал он, вслушиваясь в веселое щебетанье на
деревьях.
Промахнувшись раз, японцы стали слишком осторожны: адмирал
сказал, что, в ожидании ответа из Едо об отведении нам места, надо свезти пока на пустой, лежащий близ нас, камень хронометры для поверки. Об этом вскользь
сказали японцам: что же они? на другой день на камне воткнули
дерево, чтоб сделать камень похожим на берег, на который мы обещали не съезжать. Фарсеры!
«Этому
дереву около девяноста лет, —
сказал хозяин, — оно посажено моим дедом в день его свадьбы».
Я забыл
сказать, что накануне у одной дачи нам указали камфарное
дерево.
С музыкой, в таком же порядке, как приехали, при ясной и теплой погоде, воротились мы на фрегат. Дорогой к пристани мы заглядывали за занавески и видели узенькую улицу, тощие
деревья и прятавшихся женщин. «И хорошо делают, что прячутся, чернозубые!» — говорили некоторые. «Кисел виноград…» —
скажете вы. А женщины действительно чернозубые: только до замужства хранят они естественную белизну зубов, а по вступлении в брак чернят их каким-то составом.
Нагасаки на этот раз смотрели как-то печально. Зелень на холмах бледная, на
деревьях тощая, да и холодно, нужды нет, что апрель, холоднее, нежели в это время бывает даже у нас, на севере. Мы начинаем гулять в легких пальто, а здесь еще зимний воздух, и Кичибе вчера
сказал, что теплее будет не раньше как через месяц.
— В добрый час… Жена-то догадалась хоть уйти от него, а то пропал бы парень ни за грош… Тоже кровь, Николай Иваныч… Да и то
сказать: мудрено с этакой красотой на свете жить… Не по себе
дерево согнул он, Сергей-то… Около этой красоты больше греха, чем около денег. Наш брат, старичье, на стены лезут, а молодые и подавно… Жаль парня. Что он теперь: ни холост, ни женат, ни вдовец…
— Дерсу, —
сказал я гольду, — полезай на
дерево. Тебе сверху хорошо будет видно.
После этого оба они пришли ко мне и стали просить, чтобы я переменил место бивака. На вопрос, какая тому причина, солон
сказал, что, когда под утесом он стал рубить
дерево, сверху в него черт два раза бросил камнями. Дерсу и солон так убедительно просили меня уйти отсюда и на лицах у них написано было столько тревоги, что я уступил им и приказал перенести палатки вниз по реке метров на 400. Тут мы нашли место еще более удобное, чем первое.
Полагая, что птицы теперь сильно напуганы, я хотел было стрелять, но Дерсу опять остановил меня,
сказав, что на
дереве их ловить еще удобнее, чем на земле.
— Погоди, капитан, —
сказал мне Дерсу и, отбежав в сторону, начал снимать с
дерева бересту, затем срезал несколько прутьев и быстро смастерил зонтик.
От места нашего ночлега долина стала понемногу поворачивать на запад. Левые склоны ее были крутые, правые — пологие. С каждым километром тропа становилась шире и лучше. В одном месте лежало срубленное топором
дерево. Дерсу подошел, осмотрел его и
сказал...
— Погоди, капитан, —
сказал Дерсу, вынимая топор из котомки. Выбрав тонкое
дерево, он срубил его и очистил от веток. Потом набрал бересты и привязал ее к концу жерди. Когда шершни успокоились, он зажег бересту и поднес ее под самое гнездо. Оно вспыхнуло, как бумага. Подпаливая шершней, Дерсу приговаривал...
Раньше по
деревьям можно было далеко проследить реку, теперь же нигде не было даже кустов, вследствие этого на несколько метров вперед нельзя было
сказать, куда свернет протока, влево или вправо.
— Наша скоро балаган найти есть, —
сказал он и указал на
деревья, с которых была снята кора.
Десять лет стоял он, сложа руки, где-нибудь у колонны, у
дерева на бульваре, в залах и театрах, в клубе и — воплощенным veto, [запретом (лат.).] живой протестацией смотрел на вихрь лиц, бессмысленно вертевшихся около него, капризничал, делался странным, отчуждался от общества, не мог его покинуть, потом
сказал свое слово, спокойно спрятав, как прятал в своих чертах, страсть под ледяной корой.
Мы побежали во второй двор. Убегая от какого-то настигнувшего меня верзилы, я схватился за молодое деревцо. Оно качнулось и затрещало. Преследователь остановился, а другой крикнул: «Сломал
дерево, сломал
дерево!
Скажу Журавскому!»
Больше о глухаре я ничего особенного
сказать не могу, а повторяю сказанное уже мною, что он во всем остальном совершенно сходен с обыкновенным тетеревом, следовательно и стрельба молодых глухих тетеревят совершенно та же, кроме того, что они никогда не садятся на землю, а всегда на
дерево и что всегда находишь их в лесу, а не на чистых местах.
Разумеется, она сейчас бывает убита, но для собаки отыскать пересевших тетеревят гораздо труднее, потому что они, как я уже
сказал, лежат неподвижно, притаясь под молодыми
деревьями, в кустах или густой траве.
То же должно
сказать о стрельбе вообще всякой сидячей птицы, кроме тетеревов и вяхирей, которые, сидя на
деревьях и посматривая с любопытством на рысканье собаки, оттого даже менее обращают внимания на охотника и ближе его подпускают, всякая другая птица, сидящая на земле, гораздо больше боится собаки, чем приближающегося человека.
От гнезд с яйцами, особенно от детей, старые дрозды бывают еще смирнее, или, вернее
сказать, смелее, и если не налетают на охотника, то по крайней мере не улетают прочь, а только перепархивают с сучка на сучок, с
дерева на
дерево, немилосердно треща и чокая и стараясь отвести человека в другую сторону.
И
деревья тоже, — одна кирпичная стена будет, красная, Мейерова дома… напротив в окно у меня… ну, и
скажи им про всё это… попробуй-ка,
скажи; вот красавица… ведь ты мертвый, отрекомендуйся мертвецом,
скажи, что «мертвому можно всё говорить»… и что княгиня Марья Алексевна не забранит, ха-ха!..