Неточные совпадения
Это не было строевое собранное войско, его бы никто не увидал; но в случае войны и общего движенья в восемь
дней, не больше, всякий являлся на коне, во всем своем вооружении, получа один только червонец платы от
короля, — и в две недели набиралось такое войско, какого бы не в силах были набрать никакие рекрутские наборы.
Дня через два Елена показала ему карикатуру, грубо сделанную пером: в квадрате из сабель и штыков — бомба с лицом Пуанкаре, по углам квадрата, вверху — рубль с полустертым лицом Николая Романова, кабанья голова
короля Англии, внизу —
короли Бельгии и Румынии и подпись «Точка в квадрате», сиречь по-французски — Пуанкаре.
— Ну, — чего там годить? Даже — досадно. У каждой нации есть царь,
король, своя земля, отечество… Ты в солдатах служил? присягу знаешь? А я — служил. С японцами воевать ездил, — опоздал, на мое счастье, воевать-то. Вот кабы все люди евреи были, у кого нет земли-отечества, тогда — другое
дело. Люди, милый человек, по земле ходят, она их за ноги держит, от своей земли не уйдешь.
Говорят, жители не показывались нам более потому, что перед нашим приездом умерла вдовствующая королева, мать регента, управляющего островами вместо малолетнего
короля. По этому случаю наложен траур на пятьдесят
дней. Мы видели многих в белых травяных халатах. Известно, что белый цвет — траурный на Востоке.
Они назвали залив, где мы стояли, по имени, также и все его берега, мысы, острова, деревни, сказали даже, что здесь родина их нынешнего
короля; еще объявили, что южнее от них, на
день езды, есть место, мимо которого мы уже прошли, большое и торговое, куда свозятся товары в государстве.
Отец мой строго взглянул на меня и замял разговор. Граф геройски поправил
дело, он сказал, обращаясь к моему отцу, что «ему нравятся такие патриотические чувства». Отцу моему они не понравились, и он мне задал после его отъезда страшную гонку. «Вот что значит говорить очертя голову обо всем, чего ты не понимаешь и не можешь понять; граф из верности своему
королю служил нашему императору». Действительно, я этого не понимал.
Накануне отъезда, часа в два, я сидел у него, когда пришли сказать, что в приемной уже тесно. В этот
день представлялись ему члены парламента с семействами и разная nobility и gentry, [знать и дворянство (англ.).] всего, по «Теймсу», до двух тысяч человек, — это было grande levee, [большое вставание (фр.).] царский выход, да еще такой, что не только
король виртембергский, но и прусский вряд натянет ли без профессоров и унтер-офицеров.
Этот урок стоил всяких субжонктивов; [сослагательных наклонений (фр.).] для меня было довольно: ясное
дело, что поделом казнили
короля.
Как получил Иван жалованье от
короля, в тот же
день разделил все поровну между собою и Петром.
«Ну, думает, ведьма подтасовала; теперь я сам буду сдавать». Сдал. Засветил козыря. Поглядел на карты: масть хоть куда, козыри есть. И сначала
дело шло как нельзя лучше; только ведьма — пятерик с
королями! У деда на руках одни козыри; не думая, не гадая долго, хвать
королей по усам всех козырями.
За мной, на некотором расстоянии, шли министр иностранных
дел Бевен и фельдмаршал Уэвелль, бывший вице-король Индии, которые получили докторат права honoris causa.
Призадумался честной купец и, подумав мало ли, много ли времени, говорит ей таковые слова: «Хорошо, дочь моя милая, хорошая и пригожая, достану я тебе таковой хрустальный тувалет; а и есть он у дочери
короля персидского, молодой королевишны, красоты несказанной, неописанной и негаданной: и схоронен тот тувалет в терему каменном, высокиим, и стоит он на горе каменной, вышина той горы в триста сажен, за семью дверьми железными, за семью замками немецкими, и ведут к тому терему ступеней три тысячи, и на каждой ступени стоит по воину персидскому и
день и ночь, с саблею наголо булатного, и ключи от тех дверей железныих носит королевишна на поясе.
Если какой-нибудь господин был довольно силен, он подавал прошение
королю, и тот передавал
дело его в административный суд, — вот вам и несменяемость судей!
Перед наступлением первой репетиции он беспрестанно ездил ко всем участвующим и долго им толковал, что если уж играть что-либо на благородных спектаклях, так непременно надо что-нибудь большое и умное, так что все невольно прибодрились и начали думать, что они в самом
деле делают что-то умное и большое; даже председатель казенной палаты не с таким грустным видом сидел и учил роль
короля Клавдия; молодежь же стала меньше насмешничать.
— Во Франции так называемые les tribunaux ordinaires [обыкновенные суды (франц.).] были весьма независимы:
король не мог ни сменять, ни награждать, ни перемещать даже судей; но зато явился особенный суд, le tribunal exceptionnel [суд для рассмотрения
дел, изъятых из общего судопроизводства (франц.).], в который мало-помалу перенесли все казенные и общественные
дела, а затем стали переносить и
дела частных лиц.
— Бога ради, — кричал Вихров
королю, — помните, что Клавдий — не пошлый человек, и хоть у переводчика есть это немножко в тоне его речи, но вы выражайтесь как можно величественнее! — И председатель казенной палаты начал в самом
деле произносить величественно.
На третий
день раздавались награды лично
королем, и когда первым было объявлено мое имя, имя русского, — а к русским тогда благоволили, — весь цирк, где происходило заседание, как один человек встал, и грянули «ура» и «живио».
Накануне совершения покушения Княжевич начал чистить старый револьвер, делать патроны и на следующий
день произвел бутафорское покушение на
короля. Милан организовал покушение, которое ему было необходимо как предлог для уничтожения радикалов. Когда кто-то из собравшихся предложил выразить сочувствие «
королю Милану», я в резких выражениях отказался от звания председателя, и собрание скомкалось.
Мазурка затянулась часов до четырех, так что хозяин, севший после губернатора играть в пикет с сенаторским правителем
дел и сыгравший с ним несколько
королей, нашел наконец нужным выйти в залу и, махнув музыкантам, чтобы они перестали играть, пригласил гостей к давно уже накрытому ужину в столовой, гостиной и кабинете.
Многое еще рассказывал Морозов про
дела государственные, про нападения крымцев на рязанские земли, расспрашивал Серебряного о литовской войне и горько осуждал Курбского за бегство его к
королю. Князь отвечал подробно на все вопросы и наконец рассказал про схватку свою с опричниками в деревне Медведевке, про ссору с ними в Москве и про встречу с юродивым, не решившись, впрочем, упомянуть о темных словах последнего.
Замечу здесь мимоходом, что вследствие мечтательности и долгой отвычки свобода казалась у нас в остроге как-то свободнее настоящей свободы, то есть той, которая есть в самом
деле, в действительности. Арестанты преувеличивали понятие о действительной свободе, и это так естественно, так свойственно всякому арестанту. Какой-нибудь оборванный офицерский денщик считался у нас чуть не
королем, чуть не идеалом свободного человека сравнительно с арестантами, оттого что он ходил небритый, без кандалов и без конвоя.
Книги сделали меня неуязвимым для многого: зная, как любят и страдают, нельзя идти в публичный дом; копеечный развратишко возбуждал отвращение к нему и жалость к людям, которым он был сладок. Рокамболь учил меня быть стойким, но поддаваться силе обстоятельств, герои Дюма внушали желание отдать себя какому-то важному, великому
делу. Любимым героем моим был веселый
король Генрих IV, мне казалось, что именно о нем говорит славная песня Беранже...
Обед в этот
день был в Помпейском зале; кроме меньших сыновей, Николая и Михаила, были приглашены: барон Ливен, граф Ржевусский, Долгорукий, прусский посланник и флигель-адъютант прусского
короля.
— И, государь милостивый! — подхватил земский. — Можно б, кажется, поклониться
королю польскому Смоленском. Не важное
дело один городишко! Для такой радости не только от Смоленска, но даже от пол-Москвы можно отступиться.
— От пана Гонсевского? А, это другое
дело! Милости просим! Я тотчас доложу боярину. Дозволь только спросить: при тебе, что ль, получили известие в Москве о славной победе
короля польского?
— И
дело б сделали, если б я, Юрий Милославский, был слугою
короля польского.
Она тоже имела несколько десятков тысяч десятин, много овец, конский завод и много денег, но не «кружилась», а жила у себя в богатой усадьбе, про которую знакомые и Иван Иваныч, не раз бывавший у графини по
делам, рассказывали много чудесного; так, говорили, что в графининой гостиной, где висят портреты всех польских
королей, находились большие столовые часы, имевшие форму утеса, на утесе стоял дыбом золотой конь с брильянтовыми глазами, а на коне сидел золотой всадник, который всякий раз, когда часы били, взмахивал шашкой направо и налево.
Не мнишь ли ты, что я тебя боюсь?
Что более поверят польской
деве,
Чем русскому царевичу? — Но знай,
Что ни
король, ни папа, ни вельможи
Не думают о правде слов моих.
Димитрий я иль нет — что им за
дело?
Но я предлог раздоров и войны.
Им это лишь и нужно, и тебя,
Мятежница! поверь, молчать заставят.
Прощай.
Не знаю, каково он представляет
короля у себя во дворце, но в
деле, а особливо в кавалерийской атаке, дьявол! — так все и ломит.
Таковы известные изображения: нежной дочери
короля Лира, Корделии; целомудренной римлянки Лавинии, дочери Тита Андроника; развенчанной Марии Антуанетты в минуту ее прощания с детьми; Алиции Паули Монти; Орлеанской
Девы; св. Марии Магдалины, из русских — Ксении Годуновой, и, наконец, еще так изображена Констанция, вдова, устами которой Шекспир сказал красноречивейшее определение скорби.
Но на самом
деле русский двор требовал от шведского
короля объяснений, зачем Дальберг не оказал должных почестей царю московскому, бывшему в великом посольстве.
— Высока премудрость эта, не досягнуть её нашему разуму. Мы — люди чернорабочие, не нам об этом думать, мы на простое
дело родились. Покойник князь Юрий семь тысяч книг перечитал и до того в мысли эти углубился, что и веру в бога потерял. Все земли объездил, у всех
королей принят был — знаменитый человек! А построил суконную фабрику — не пошло
дело. И — что ни затевал, не мог оправдать себя. Так всю жизнь и прожил на крестьянском хлебе.
…
День. Приемная
короля. Людовик, в темном кафтане с золотом, — у стола. Перед ним — темный и измученный Шаррон. На полу сидит Справедливый сапожник — чинит башмак.
Мольер. О
король! (Лагранжу.) Мне пятьсот ливров, а остальное
раздели поровну между актерами театра и раздай на руки.
Объявляю вам решение по
делу о вашей женитьбе: запрещаю вам появляться при дворе, запрещаю играть «Тартюфа». Только с тем, чтобы ваша труппа не умерла с голоду, разрешаю играть в Пале-Рояле ваши смешные комедии, но ничего более… И с этого
дня бойтесь напомнить мне о себе! Лишаю вас покровительства
короля.
Людовик. Архиепископ, выпустите монаха через три
дня, но внушите ему, что, разговаривая с
королем Франции, нельзя произносить слово «требует».
Одноглазый. Готово
дело. Больше я вас не оскорбляю. (Зловеще-весело.) Суди меня Бог, великий
король! Принимай, сырая Бастилия! (Лагранжу.) Вы, сударь, будете свидетелем. (Мольеру.) Отдайте ему распоряжения насчет имущества. (Вынимает шпагу, пробует конец.) Нет распоряжений? (Кричит негромко и протяжно.) Помолись! (Крестит воздух шпагой.)
Шаррон (Муаррону). Ты, друг, проведешь
день или два в помещении, где к тебе будут хорошо относиться и кормить, а потом ты поедешь со мной к
королю.
Над концом лестницы в простенке красовалось горельефное раскрашенное изображение славного покровителя пивного
дела,
короля Гамбринуса, величиною приблизительно в два человеческих роста.
Она думала теперь, что если бы можно было только что прожитый длинный
день изобразить на картине, то всё дурное и пошлое, как, например, обед, слова адвоката, игра в
короли, были бы правдой, мечты же и разговоры о Пименове выделялись бы из целого, как фальшивое место, как натяжка.
Только
девы, преподобные-то эти самые, разные бывают, — вздохнула она и пошла с
короля.
В возмездие за это открытие основатель системы получил через того же посланника собственноручное письмо
короля прусского, в котором он благодарил автора и выказывал такое сочувствие к его системе, что изъявил намерение поручить своему министру внутренних
дел — применить ее во всех прусских областях, где только будет возможно.
И я давно уже заметил это;
Но не хотел лишь беспокоить вас…
Повеса он большой, и пылкий малый,
С мечтательной и буйной головой.
Такие люди не служить родились,
Но всем другим приказывать.
Не то, что мы: которые должны
Склоняться ежедневно в прахе,
Чтоб чувствовать ничтожество свое.
Стараясь добрыми
деламиКупить себе прощенье за грехи.
А что он сделал, должно ли мне знать?
Быть может, против церкви или
короля —
Так мне не худо знать…
Кабы в самом-то
деле захотела бросить Павлина Иваныча, так бы с утра до ночи на трефового
короля не гадала.
Куницын. Любви-то нельзя купить?.. О-хо-хо-хо, мой милый!.. Еще какую куплю-то!.. Прелесть что такое!.. Пламенеть, гореть… обожать меня будет!.. А слава-то, брат, тоже нынче вся от героев к купцам перешла… Вот на
днях этому самому Бургмейеру в акционерном собрании так хлопали, что почище
короля всякого; насчет же талантов… это на фортепьянчиках, что ли, наподобие твое, играть или вон, как наш общий товарищ, дурак Муромцев, стишки кропать, так мне этого даром не надо!..
Знаю великую книгу о светлой стране,
Где прекрасная
дева взошла
На смертное ложе царя
И юность вдохнула в дряхлое сердце!
Там — над цветущей страной
Правит высокий
Король!
Юность вернулась к нему!
Переждать этот
день. Сегодня вечером она будет говорить с народом и
королем.
— Третьего
дня на дворе, — отвечал
король. — Вот тот, который обязан тебе жизнью.
— Господин
король! Я не могу принять на свой счет того, чего никогда не делал. Третьего
дня я имел счастие избавить от смерти не министра вашего, а черную нашу курицу, которую не любила кухарка за то, что не снесла она ни одного яйца…
— Мне давно было известно, — сказал
король, — что ты добрый мальчик; но третьего
дня ты оказал великую услугу моему народу и за то заслуживаешь награду. Мой главный министр донес мне, что ты спас его от неизбежной и жестокой смерти.