Неточные совпадения
— дворянин учится наукам: его хоть и секут в
школе, да за
дело, чтоб он знал полезное. А ты что? — начинаешь плутнями, тебя хозяин бьет за то, что не умеешь обманывать. Еще мальчишка, «Отче наша» не знаешь, а уж обмериваешь; а как разопрет тебе брюхо да набьешь себе карман, так и заважничал! Фу-ты, какая невидаль! Оттого, что ты шестнадцать самоваров выдуешь в
день, так оттого и важничаешь? Да я плевать на твою голову и на твою важность!
Между тем Парамоша с Яшенькой делали свое
дело в
школах.
— А знаешь, я о тебе думал, — сказал Сергей Иванович. — Это ни на что не похоже, что у вас делается в уезде, как мне порассказал этот доктор; он очень неглупый малый. И я тебе говорил и говорю: нехорошо, что ты не ездишь на собрания и вообще устранился от земского
дела. Если порядочные люди будут удаляться, разумеется, всё пойдет Бог знает как. Деньги мы платим, они идут на жалованье, а нет ни
школ, ни фельдшеров, ни повивальных бабок, ни аптек, ничего нет.
— Вы говорите, — продолжала хозяйка начатый разговор, — что мужа не может интересовать всё русское. Напротив, он весел бывает за границей, но никогда так, как здесь. Здесь он чувствует себя в своей сфере. Ему столько
дела, и он имеет дар всем интересоваться. Ах, вы не были в нашей
школе?
— C’est devenu tellement commun les écoles, [
Школы стали слишком обычным
делом,] — сказал Вронский. — Вы понимаете, не от этого, но так, я увлекся. Так сюда надо в больницу, — обратился он к Дарье Александровне, указывая на боковой выход из аллеи.
— Да вот что хотите, я не могла. Граф Алексей Кириллыч очень поощрял меня — (произнося слова граф Алексей Кириллыч, она просительно-робко взглянула на Левина, и он невольно отвечал ей почтительным и утвердительным взглядом) — поощрял меня заняться
школой в деревне. Я ходила несколько раз. Они очень милы, но я не могла привязаться к этому
делу. Вы говорите — энергию. Энергия основана на любви. А любовь неоткуда взять, приказать нельзя. Вот я полюбила эту девочку, сама не знаю зачем.
— О, капитальное
дело! — сказал Свияжский. Но, чтобы не показаться поддакивающим Вронскому, он тотчас же прибавил слегка осудительное замечание. — Я удивляюсь однако, граф, — сказал он, — как вы, так много делая в санитарном отношении для народа, так равнодушны к
школам.
На одном было написано золотыми буквами: «Депо земледельческих орудий», на другом: «Главная счетная экспедиция», на третьем: «Комитет сельских
дел»; «
Школа нормального просвещенья поселян», — словом, черт знает, чего не было!
Десяти
дней не прошло со времени его возвращения в Марьино, как уже он опять, под предлогом изучения механизма воскресных
школ, скакал в город, а оттуда в Никольское.
— Чтобы вам было проще со мной, я скажу о себе: подкидыш, воспитывалась в сиротском приюте, потом сдали в монастырскую
школу, там выучилась золотошвейному
делу, потом была натурщицей, потом [В раннем варианте чернового автографа после: потом — зачеркнуто: три года жила с одним живописцем, натурщицей была, потом меня отбил у него один писатель, но я через год ушла от него, служила.] продавщицей в кондитерской, там познакомился со мной Иван.
В этом отеческом тоне он долго рассказывал о деятельности крестьянского банка, переселенческого управления, церковноприходских
школ, о росте промышленности, требующей все более рабочих рук, о том, что правительство должно вмешаться в отношения работодателей и рабочих; вот оно уже сократило рабочий
день, ввело фабрично-заводскую инспекцию, в проекте больничные и страховые кассы.
— Он очень милый старик, даже либерал, но — глуп, — говорила она, подтягивая гримасами веки, обнажавшие пустоту глаз. — Он говорит: мы не торопимся, потому что хотим сделать все как можно лучше; мы терпеливо ждем, когда подрастут люди, которым можно дать голос в
делах управления государством. Но ведь я у него не конституции прошу, а покровительства Императорского музыкального общества для моей
школы.
Летом, на другой год после смерти Бориса, когда Лидии минуло двенадцать лет, Игорь Туробоев отказался учиться в военной
школе и должен был ехать в какую-то другую, в Петербург. И вот, за несколько
дней до его отъезда, во время завтрака, Лидия решительно заявила отцу, что она любит Игоря, не может без него жить и не хочет, чтоб он учился в другом городе.
Дед Аким устроил так, что Клима все-таки приняли в гимназию. Но мальчик считал себя обиженным учителями на экзамене, на переэкзаменовке и был уже предубежден против
школы. В первые же
дни, после того, как он надел форму гимназиста, Варавка, перелистав учебники, небрежно отшвырнул их прочь...
Одетая, как всегда, пестро и крикливо, она говорила так громко, как будто все люди вокруг были ее добрыми знакомыми и можно не стесняться их. Самгин охотно проводил ее домой, дорогою она рассказала много интересного о Диомидове, который, плутая всюду по Москве, изредка посещает и ее, о Маракуеве, просидевшем в тюрьме тринадцать
дней, после чего жандармы извинились пред ним, о своем разочаровании театральной
школой. Огромнейшая Анфимьевна встретила Клима тоже радостно.
Затем он вспомнил, что в кармане его лежит письмо матери, полученное
днем; немногословное письмо это, написанное с алгебраической точностью, сообщает, что культурные люди обязаны работать, что она хочет открыть в городе музыкальную
школу, а Варавка намерен издавать газету и пройти в городские головы. Лидия будет дочерью городского головы. Возможно, что, со временем, он расскажет ей роман с Нехаевой; об этом лучше всего рассказать в комическом тоне.
В другой раз, опять по неосторожности, вырвалось у него в разговоре с бароном слова два о
школах живописи — опять ему работа на неделю; читать, рассказывать; да потом еще поехали в Эрмитаж: и там еще он должен был
делом подтверждать ей прочитанное.
— Боже мой! — говорил Обломов. — Да если слушать Штольца, так ведь до тетки век
дело не дойдет! Он говорит, что надо начать строить дом, потом дорогу,
школы заводить… Этого всего в целый век не переделаешь. Мы, Ольга, вместе поедем, и тогда…
«Прошу покорнейше! — трусливо подумал Обломов. — В самом
деле, эти грамотеи — всё такой безнравственный народ: по трактирам, с гармоникой, да чаи… Нет, рано
школы заводить!..»
Все, бывало, дергают за уши Васюкова: «Пошел прочь, дурак, дубина!» — только и слышит он. Лишь Райский глядит на него с умилением, потому только, что Васюков, ни к чему не внимательный, сонный, вялый, даже у всеми любимого русского учителя не выучивший никогда ни одного урока, — каждый
день после обеда брал свою скрипку и, положив на нее подбородок, водил смычком, забывая
школу, учителей, щелчки.
Когда опекун привез его в
школу и посадили его на лавку, во время класса, кажется, первым бы
делом новичка было вслушаться, что спрашивает учитель, что отвечают ученики.
Нехозяйский глаз Райского не мог оценить вполне всей хозяйственности, водворенной в имении Тушина. Он заметил мимоходом, что там было что-то вроде исправительной полиции для разбора мелких
дел у мужиков да заведения вроде банка, больницы,
школы.
Затерявшийся и конфузящийся новичок, в первый
день поступления в
школу (в какую бы то ни было), есть общая жертва: ему приказывают, его дразнят, с ним обращаются как с лакеем.
(Я, конечно, все эти знания приобрел еще в
школах, даже еще до гимназии, но лишь слова, а не
дело.)
В самом
деле, ее как будто все даже любили, даже мальчишки ее не дразнили и не обижали, а мальчишки у нас, особенно в
школе, народ задорный.
Дело в том, что после того события все школьники в
школе стали его мочалкой дразнить.
На третий это
день пришел он опять из
школы, смотрю — лица на нем нет, побледнел.
Только стал он из
школы приходить больно битый, это третьего
дня я все узнал, и вы правы-с; больше уж в
школу эту я его не пошлю-с.
Лежу это я и Илюшу в тот
день не очень запомнил, а в тот-то именно
день мальчишки и подняли его на смех в
школе с утра-с: «Мочалка, — кричат ему, — отца твоего за мочалку из трактира тащили, а ты подле бежал и прощения просил».
Деятельность этого нового земства главным образом выразилась в развитии народного образования. В уезде
школы открывались десятками, а в больших селах, как Суслон, были открыты по две
школы. Пропагандировал школьное
дело Харченко, и ему даже предлагали быть инспектором этих
школ, но он отказался. Газета, типография и библиотека отнимали почти все время, а новых помощников было мало, да и те были преимущественно женщины, как Устенька.
Когда приходила Устенька, Стабровский непременно заводил речь о земстве, о
школах и разных общественных
делах, и Устенька понимала, что он старается втянуть Дидю в круг этих интересов. Дидя слушала из вежливости некоторое время, а потом старалась улизнуть из комнаты под первым предлогом. Старик провожал ее печальными глазами и грустно качал головой.
Несколько
дней я не ходил в
школу, а за это время вотчим, должно быть, рассказал о подвиге моем сослуживцам, те — своим детям, один из них принес эту историю в
школу, и, когда я пришел учиться, меня встретили новой кличкой — вор. Коротко и ясно, но — неправильно: ведь я не скрыл, что рубль взят мною. Попытался объяснить это — мне не поверили, тогда я ушел домой и сказал матери, что в
школу не пойду больше.
После святок мать отвела меня и Сашу, сына дяди Михаила, в
школу. Отец Саши женился, мачеха с первых же
дней невзлюбила пасынка, стала бить его, и, по настоянию бабушки, дед взял Сашу к себе. В
школу мы ходили с месяц времени, из всего, что мне было преподано в ней, я помню только, что на вопрос: «Как твоя фамилия?» — нельзя ответить просто: «Пешков», — а надобно сказать: «Моя фамилия — Пешков». А также нельзя сказать учителю: «Ты, брат, не кричи, я тебя не боюсь…»
На другой
день я принес в
школу «Священную историю» и два растрепанных томика сказок Андерсена, три фунта белого хлеба и фунт колбасы. В темной маленькой лавочке у ограды Владимирской церкви был и Робинзон, тощая книжонка в желтой обложке, и на первом листе изображен бородатый человек в меховом колпаке, в звериной шкуре на плечах, — это мне не понравилось, а сказки даже и по внешности были милые, несмотря на то что растрепаны.
Я тоже начал зарабатывать деньги: по праздникам, рано утром, брал мешок и отправлялся по дворам, по улицам собирать говяжьи кости, тряпки, бумагу, гвозди. Пуд тряпок и бумаги ветошники покупали по двугривенному, железо — тоже, пуд костей по гривеннику, по восемь копеек. Занимался я этим
делом и в будни после
школы, продавая каждую субботу разных товаров копеек на тридцать, на полтинник, а при удаче и больше. Бабушка брала у меня деньги, торопливо совала их в карман юбки и похваливала меня, опустив глаза...
Мне
школа сразу не понравилась, брат же первые
дни был очень доволен, легко нашел себе товарищей, но однажды он во время урока заснул и вдруг страшно закричал во сне...
Присел на корточки, заботливо зарыл узел с книгами в снег и ушел. Был ясный январский
день, всюду сверкало серебряное солнце, я очень позавидовал брату, но, скрепя сердце, пошел учиться, — не хотелось огорчить мать. Книги, зарытые Сашей, конечно, пропали, и на другой
день у него была уже законная причина не пойти в
школу, а на третий его поведение стало известно деду.
Поправились
дела мои в
школе — дома разыгралась скверная история: я украл у матери рубль.
Что такая книга существует, я узнал незадолго перед этим в
школе: в морозный
день, во время перемены, я рассказывал мальчикам сказку, вдруг один из них презрительно заметил...
Разбуженный, он попросился вон из класса, был жестоко осмеян за это, и на другой
день, когда мы, идя в
школу, спустились в овраг на Сенной площади, он, остановясь, сказал...
Преподают в
школах ссыльные, которые на родине не были учителями, люди мало знакомые с
делом и без всякой подготовки.
Конечно, не было бы жаль никаких затрат, если бы мастерские здесь были
школами, где каторжные учились бы мастерствам; на самом же
деле, в литейной и слесарной работают не каторжные, а опытные мастера-поселенцы, состоящие на положении младших надзирателей, с жалованьем по 18 руб. в месяц.
Колония называется исправительной, но таких учреждений или лиц, которые специально занимались бы исправлением преступников, на Сахалине нет; нет также на этот счет каких-либо инструкций и статей в «Уставе о ссыльных», кроме немногих указаний на случаи, когда конвойный офицер или унтер-офицер может употребить против ссыльного оружие или когда священник должен «назидать в обязанностях веры и нравственности», объяснять ссыльным «важность даруемого облегчения» и т. п.; нет на этот счет и каких-либо определенных воззрений; но принято думать, что первенство в
деле исправления принадлежит церкви и
школе, а затем свободной части населения, которая своим авторитетом, тактом и личным примером значительно может способствовать смягчению нравов.
Он, не долго думая, объяснился с Беком в том роде, что так как он, Бек, не может позволить ему, Лобачевскому, завести приватную медицинскую
школу для женщин, которая никому и ничему мешать не может, то, в силу своего непреодолимого влечения к этому
делу, он, Лобачевский, не может более служить вместе с ним, Беком, и просит отпуска.
— Закипит, брат. Первое
дело подберу сирот, да в
школу, чтобы не пропадали, а потом в Москву.
— А теперь вон еще новая
школа заходит, и, попомните мое слово, что скоро она скажет и вам, Алексей Павлович, и вам, Николай Степанович, да даже, чего доброго, и доктору, что все вы люди отсталые, для
дела не годитесь.
— К воскресным
школам! Нет, нам надо
дело делать, а они частенько там… Нет, мы сами по себе. Вы только идите со мною к Беку, чтоб не заподозрил, что это я один варганю. А со временем я вам дам за то кафедру судебной медицины в моей академии. Только нет, — продолжал он, махнув весело рукою, — вы неисправимы. Бегучий господин. Долго не посидите на одном месте. Провинция да идеализм загубили вас.
Только вдруг я раз в кондитерской, в которую хожу каждый
день пить кофе, читаю в французской газете, что, в противоположность всем немецким философам, в Париже образуется
школа позитивистов, и представитель ее — Огюст Конт…
Приезжают они на
днях в наше селение… насчет
школы, значит.
P. S. Помните ли вы Ерофеева, милая маменька? того самого Ерофеева, который к нам по праздникам из
школы хаживал? Теперь он адвокат, и представьте себе, какую штуку удрал! — взял да и объявил себя специалистом по части скопцов! До тех пор у него совсем
дел не было, а теперь от скопцов отбою нет! На
днях выиграл одно
дело и получил сорок тысяч. Сорок тысяч, милая маменька!! А ведь он даже не очень умный!