Неточные совпадения
Я не раскаиваюсь и никогда не раскаюсь в том, что я
сделал; но я желал одного, вашего
блага,
блага вашей души, и теперь я вижу, что не достиг этого.
Одна треть государственных людей, стариков, были приятелями его отца и знали его в рубашечке; другая треть были с ним на «ты», а третья — были хорошие знакомые; следовательно, раздаватели земных
благ в виде мест, аренд, концессий и тому подобного были все ему приятели и не могли обойти своего; и Облонскому не нужно было особенно стараться, чтобы получить выгодное место; нужно было только не отказываться, не завидовать, не ссориться, не обижаться, чего он, по свойственной ему доброте, никогда и не
делал.
Погодя немного минут, баба в коровник пошла и видит в щель: он рядом в сарае к балке кушак привязал, петлю
сделал; стал на обрубок и хочет себе петлю на шею надеть; баба вскрикнула
благим матом, сбежались: «Так вот ты каков!» — «А ведите меня, говорит, в такую-то часть, во всем повинюсь».
И бегу, этта, я за ним, а сам кричу
благим матом; а как с лестницы в подворотню выходить — набежал я с размаху на дворника и на господ, а сколько было с ним господ, не упомню, а дворник за то меня обругал, а другой дворник тоже обругал, и дворникова баба вышла, тоже нас обругала, и господин один в подворотню входил, с дамою, и тоже нас обругал, потому мы с Митькой поперек места легли: я Митьку за волосы схватил и повалил и стал тузить, а Митька тоже, из-под меня, за волосы меня ухватил и стал тузить, а
делали мы то не по злобе, а по всей то есь любови, играючи.
Самгин указал несколько фактов личного несчастья единиц, которые очень много
сделали для общего
блага людей, и, говоря это, думал...
— А ты тем временем вот что
сделаешь, кум, — продолжал Тарантьев, — ты выведи какие-нибудь счеты, какие хочешь, за дрова, за капусту, ну, за что хочешь,
благо Обломов теперь передал куме хозяйство, и покажи сумму в расход. А Затертый, как приедет, скажем, что привез оброчных денег столько-то и что в расход ушли.
Только вот что еще: что
благое делать замыслишь, то
делай для Бога, а не зависти ради.
Мы часто повадились ездить в Нагасаки, почти через день. Чиновники приезжали за нами всякий раз, хотя мы просили не
делать этого,
благо узнали дорогу. Но им все еще хочется показывать народу, что иностранцы не иначе как под их прикрытием могут выходить на берег.
Нехлюдов видел, что людоедство начинается не в тайге, а в министерствах, комитетах и департаментах и заключается только в тайге; что его зятю, например, да и всем тем судейским и чиновникам, начиная от пристава до министра, не было никакого дела до справедливости или
блага народа, о которых они говорили, а что всем нужны были только те рубли, которые им платили за то, чтобы они
делали всё то, из чего выходит это развращение и страдание.
Но мало того, что он сознавал и верил, что, исполняя эти заповеди, люди достигнут наивысшего доступного им
блага, он сознавал и верил теперь, что всякому человеку больше нечего
делать, как исполнять эти заповеди, что в этом — единственный разумный смысл человеческой жизни, что всякое отступление от этого есть ошибка, тотчас же влекущая за собою наказание.
Видишь: предположи, что нашелся хотя один из всех этих желающих одних только материальных и грязных
благ — хоть один только такой, как мой старик инквизитор, который сам ел коренья в пустыне и бесновался, побеждая плоть свою, чтобы
сделать себя свободным и совершенным, но однако же, всю жизнь свою любивший человечество и вдруг прозревший и увидавший, что невелико нравственное блаженство достигнуть совершенства воли с тем, чтобы в то же время убедиться, что миллионы остальных существ Божиих остались устроенными лишь в насмешку, что никогда не в силах они будут справиться со своею свободой, что из жалких бунтовщиков никогда не выйдет великанов для завершения башни, что не для таких гусей великий идеалист мечтал о своей гармонии.
«И что я стану теперь
делать без Малек-Аделя? — думалось Чертопханову. — Последней радости я теперь лишился — настала пора умирать. Другую лошадь купить,
благо деньги завелись? Да где такую другую лошадь найти?»
Нечего
делать, пришлось остановиться здесь,
благо в дровах не было недостатка. Море выбросило на берег много плавника, а солнце и ветер позаботились его просушить. Одно только было нехорошо: в лагуне вода имела солоноватый вкус и неприятный запах. По пути я заметил на берегу моря каких-то куликов. Вместе с ними все время летал большой улит. Он имел белое брюшко, серовато-бурую с крапинками спину и темный клюв.
И княгиня оставляла ее в покое, нисколько не заботясь, в сущности, о грусти ребенка и не
делая ничего для его развлечения. Приходили праздники, другим детям дарили игрушки, другие дети рассказывали о гуляньях, об обновах. Сироте ничего не дарили. Княгиня думала, что довольно
делает для нее, давая ей кров;
благо есть башмаки, на что еще куклы!
Они выплывают во время уж очень крупных скандалов и бьют направо и налево, а в помощь им всегда становятся завсегдатаи — «болдохи», которые дружат с ними, как с нужными людьми, с которыми «дело
делают» по сбыту краденого и пользуются у них приютом, когда опасно ночевать в ночлежках или в своих «хазах». Сюда же никакая полиция никогда не заглядывала, разве только городовые из соседней будки, да и то с самыми
благими намерениями — получить бутылку водки.
— А угощенье, которым ворота запирают, дома осталось. Ха-ха! Ловко я попа донял… Ну, нечего
делать, будем угощаться сами,
благо я с собой захватил бутылочку.
Писарь
сделал Вахрушке выразительный знак, и неизвестный человек исчез в дверях волости. Мужики все время стояли без шапок, даже когда дроги исчезли, подняв облако пыли. Они постояли еще несколько времени, погалдели и разбрелись по домам,
благо уже солнце закатилось и с реки потянуло сыростью. Кое-где в избах мелькали огоньки. С ревом и блеяньем прошло стадо, возвращавшееся с поля. Трудовой крестьянский день кончался.
Родион Потапыч только вздыхал. Находил же время Карачунский ездить на Дерниху чуть не каждый день, а тут от Фотьянки рукой подать: и двух верст не будет. Одним словом, не хочет, а Оникова подослал назло. Нечего
делать, пришлось мириться и с Ониковым и
делать по его приказу,
благо немного он смыслит в деле.
Д. Д.
Благого и И. А. Кубасова, 1934, стр. 151) и продолжал: «Может быть, я
делаю нескромность, внося в мои воспоминания задушевный голос нашего поэта, но он так верно высказывает наши общие чувства, что эта нескромность мне простится».]
— Слушай, князь! Каждую святую мысль, каждое
благое дело можно опаскудить и опохабить. В этом нет ничего ни умного, ни достойного. Если ты так по-жеребячьи относишься к тому, что мы собираемся
сделать, то вот тебе бог, а вот и порог. Иди от нас!
Однако философские открытия, которые я
делал, чрезвычайно льстили моему самолюбию: я часто воображал себя великим человеком, открывающим для
блага всего человечества новые истины, и с гордым сознанием своего достоинства смотрел на остальных смертных; но, странно, приходя в столкновение с этими смертными, я робел перед каждым, и чем выше ставил себя в собственном мнении, тем менее был способен с другими не только выказывать сознание собственного достоинства, но не мог даже привыкнуть не стыдиться за каждое свое самое простое слово и движение.
«Да, я
сделаю так, как подобает моему званию», говорил себе отец Михаил, думая, что он, совершенно забыв недоброжелательство к себе отца, имеет в виду только
благо и спасение юноши.
Делать нечего, разделся мужик, а он ему и ну по живому-то месту ковырять. Ревет дурак
благим матом, а он только смеется да бумагу показывает. Тогда только кончил, как тот три золотых ему дал.
Что нам, прозаистам,
делать, как не заниматься материальными
благами? — отвечал тот и, попросив гостя располагать своим временем без церемонии, извинился и ушел в кабинет позаняться кой-чем по хозяйству.
— Не украсть бы, а, как я тогда предполагал, подменить бы его следовало,
благо такой прекрасный случай выходил: этого старика почтмейстера свидетельство той же губернии, того же уезда… точно оба документа в одну форму отливали, и все-таки ничего нельзя
сделать.
Всякий из них, продавая свою лошадь, вскакивал на нее верхом и начинал лупить ее что есть силы кнутом и ногами по бокам, заставляя нестись
благим матом, а сам при этом
делал вид, что будто бы едва сдерживал коня; зубоскальство и ругань при этом сыпались неумолкаемо.
Начальствующие, возбуждавшие, содействовавшие делу и распоряжавшиеся им, скажут, что
делают то, что
делают, потому, что такие дела необходимы для поддержания существующего порядка; поддержание же существующего порядка необходимо для
блага отечества, человечества, для возможности общественной жизни и движения прогресса.
Все они
сделали то, что
сделали, и готовятся
делать то, что предстоит им, только потому, что представляются себе и другим не тем, что они суть в действительности, — людьми, перед которыми стоит вопрос: участвовать или не участвовать в дурном, осуждаемом их совестью деле, а представляются себе и другим различными условными лицами: кто — царем-помазанником, особенным существом, призванным к попечению о
благе 100 миллионов людей, кто — представителем дворянства, кто — священником, получившим особенную благодать своим посвящением, кто — солдатом, обязанным присягой без рассуждения исполнять всё, что ему прикажут.
— Но разве это может быть, чтобы в тебя заложено было с такой силой отвращение к страданиям людей, к истязаниям, к убийству их, чтобы в тебя вложена была такая потребность любви к людям и еще более сильная потребность любви от них, чтобы ты ясно видел, что только при признании равенства всех людей, при служении их друг другу возможно осуществление наибольшего
блага, доступного людям, чтобы то же самое говорили тебе твое сердце, твой разум, исповедуемая тобой вера, чтобы это самое говорила наука и чтобы, несмотря на это, ты бы был по каким-то очень туманным, сложным рассуждениям принужден
делать всё прямо противоположное этому; чтобы ты, будучи землевладельцем или капиталистом, должен был на угнетении народа строить всю свою жизнь, или чтобы, будучи императором или президентом, был принужден командовать войсками, т. е. быть начальником и руководителем убийц, или чтобы, будучи правительственным чиновником, был принужден насильно отнимать у бедных людей их кровные деньги для того, чтобы пользоваться ими и раздавать их богатым, или, будучи судьей, присяжным, был бы принужден приговаривать заблудших людей к истязаниям и к смерти за то, что им не открыли истины, или — главное, на чем зиждется всё зло мира, — чтобы ты, всякий молодой мужчина, должен был идти в военные и, отрекаясь от своей воли и от всех человеческих чувств, обещаться по воле чуждых тебе людей убивать всех тех, кого они тебе прикажут?
И потому, будут ли они чутки, или не чутки, наши богатые классы не могут наслаждаться теми
благами, которые они похитили у бедных, как это
делали древние, веровавшие в свое право.
Повторяю: если иногда нам кажется, что кто-либо из наших подчиненных действует не вполне согласно с нашими видами, что он не понимает «сути» и недостаточно
делает «
благих начинаний», то это кажется нам ошибочно: не нужно только торопиться, а просто призвать такого подчиненного и сказать ему: милостивый государь! неужто вы не понимаете?
— Помилуйте, — убеждаю их, — ведь это человек большой воли, человек дела, а не фарсов, и притом человек, делавший
благое дело в сороковых годах, когда почти не было никаких средств ничего путного
делать.
Думать мне ни о чем больше не хотелось; переехал так переехал, или перевезли так перевезли, —
делать уж нечего,
благо тихо, покойно, кровать готова и спать хочется.
Молодой человек просит совета, что
делать, как жить; прежде чем ответить, другой бы задумался, а тут уж готов ответ: стремись к уразумению или к истинному
благу.
Серебряков. Да, имение принадлежит Соне. Кто спорит? Без согласия Сони я не решусь продать его. К тому же я предлагаю
сделать это для
блага Сони.
Но в том-то и горе его, то-то ему и тяжко, что он ничего, решительно ничего
сделать не может, даже и того, в чем признает свое
благо и спасение.
Шабельский. Вздор, вздор и вздор!.. Никакой чахотки нет, докторское шарлатанство, фокус. Хочется эскулапу шляться, вот и выдумал чахотку.
Благо муж не ревнив. (Иванов
делает нетерпеливое движение.) Что касается самой Сарры, то я не верю ни одному ее слову, ни одному движению. B своей жизни я никогда не верил ни докторам, ни адвокатам, ни женщинам. Вздор, вздор, шарлатанство и фокусы!
— Нет, мой друг, я и обманывать тебя не хочу, — не поеду: зачем? мне тут
делать нечего. Здесь место тому, кому нужны кресты да перстни, а наше
благо на пепле растет, и надо в нем копаться, сидя на своем кореню. Было время, и я здесь жила, но хорошего тоже мало из того времени помню… а теперь я уже совсем от этого отстала, и слава за то создателю: надо кому-нибудь и соху с лопатой знать, а наездом хлеба не напашешь.
— Я. На волоске ее жизнь была… Три дня она не разрешалась… Всех модных докторов объехали, никто ничего не мог
сделать, а я, слава богу, помог без ножа и без щипцов, — нынче ведь очень любят этим действовать,
благо инструменты стали светлые, вострые: режь ими тело человеческое, как репу.
Из всех женщин, которые должны бы быть помощницами в движении человечества к истине и
благу, он во имя своего удовольствия
делает не помощниц, но врагов.
— Очень много, — отвечал он откровенно, — но мы это
делаем для
блага: ложь часто бывает во спасение!
Я ценю его и не отрицаю его значения; на таких, как он, этот мир держится, и если бы мир был предоставлен только одним нам, то мы, при всей своей доброте и
благих намерениях,
сделали бы из него то же самое, что вот мухи из этой картины.
«Теперь начинается пролет дупелей, и тут около Клейменова искать их негде; я дам тебе тройку в кибитку, Мишку егеря с его Травалем, Ваньку повара,
благо он тоже охотится с ружьем, да ты возьми с собою своего Трезора, и поезжайте вы при моей записке в имение моего старого приятеля Маврина; там в запустелом доме никто не живет; но с моей запиской вас все-таки примут насколько возможно удобно, да не забудь взять мне круг швейцарского сыру, который у них отлично
делают в сыроварне».
Да осыпьте его всеми земными
благами, утопите в счастье совсем с головой, так, чтобы только пузырьки вскакивали на поверхности счастья, как на воде; дайте ему такое экономическое довольство, чтоб ему совсем уж ничего больше не оставалось
делать, кроме как спать, кушать пряники и хлопотать о непрекращении всемирной истории, — так он вам и тут человек-то, и тут, из одной неблагодарности, из одного пасквиля мерзость
сделает.
— Задумчив?.. Да знаешь ли ты, о чем я думал? — начал Эльчанинов. — Я думал о тебе, о твоей будущности, думал, как бы окружить тебя всеми удобствами, всеми
благами жизни, думал
сделать себя достойным тех надежд, которые ты питаешь ко мне. А ты меня ревнуешь к этим мыслям?.. Это горько и обидно! — И он снова обнял ее и посадил с собою на диван.
Теперь, в наше время, конечно,
сделали бы Чацкому упрек, зачем он поставил свое «оскорбленное чувство» выше общественных вопросов, общего
блага и т. д. и не остался в Москве продолжать свою роль бойца с ложью и предрассудками, роль — выше и важнее роли отвергнутого жениха?
Быть избранником, служить вечной правде, стоять в ряду тех, которые на несколько тысяч лет раньше
сделают человечество достойным царствия божия, то есть избавят людей от нескольких лишних тысяч лет борьбы, греха и страданий, отдать идее все — молодость, силы, здоровье, быть готовым умереть для общего
блага, — какой высокий, какой счастливый удел!
Я напомню вам Монарха, ревностного к общему
благу, деятельного, неутомимого, который пылал страстию человеколюбия, хотел уничтожить вдруг все злоупотребления,
сделать вдруг все добро, но который ни в чем не имел успеха и при конце жизни своей видел с горестию, что он государство свое не приблизил к цели политического совершенства, а удалил от нее: ибо Преемнику для восстановления порядка надлежало все новости его уничтожить.
«Торговля бежит от притеснений и царствует там, где она свободна; но свобода не есть самовластие торгующих в странах вольных: например, в Англии они всего более ограничены законами [О свободе торговой можно сказать то же, что о свободе политической: она состоит не в воле
делать все полезное одному человеку, а воле
делать все не вредное обществу.]; но законы сии имеют единственною целию общее
благо торговли, и купечество в Англии процветает (317–322)».
Наконец, самое главное, нужно, чтобы значение человека в обществе определялось его личными достоинствами и чтобы материальные
блага приобретались каждым в строгой соразмерности с количеством и достоинством его труда: тогда всякий будет учиться уже и затем, чтоб
делать как можно лучше свое дело, и невозможны будут тунеядцы, подобные Худовоспитаннику, который выходит в отставку, чтобы в деревне безобразничать над крестьянами.