Неточные совпадения
Он, так смело разрушивший чаяния людей, которые
хотят ограничить его власть, может быть, обладает характером более решительным, чем характер его
деда.
Ему известно, что десятки тысяч рабочих ходили кричать ура пред памятником его
деда и что в России основана социалистическая, рабочая партия и цель этой партии — не только уничтожение самодержавия, — чего
хотят и все другие, — а уничтожение классового строя.
Одни занимались уборкою парусов, другие прилежно изучали карту, и в том числе
дед, который от карты бегал на ют, с юта к карте; и
хотя ворчал на неверность ее, на неизвестность места, но был доволен, что труды его кончались.
«Да вот мыс…» —
хотел показать
дед — глядь, а мыса нет.
Девочка прильнула к матери и ни за что не
хотела идти на руки к седому настоящему
деду; она несколько раз пристально и недоверчиво заглянула в глаза матери, точно подозревая какую-то измену.
Хотя госпожа Хохлакова проживала большею частию в другой губернии, где имела поместье, или в Москве, где имела собственный дом, но и в нашем городке у нее был свой дом, доставшийся от отцов и
дедов.
— Добро ты, одноглазый сатана! — вскричала она, приступив к голове, который попятился назад и все еще продолжал ее мерять своим глазом. — Я знаю твой умысел: ты
хотел, ты рад был случаю сжечь меня, чтобы свободнее было волочиться за дивчатами, чтобы некому было видеть, как дурачится седой
дед. Ты думаешь, я не знаю, о чем говорил ты сего вечера с Ганною? О! я знаю все. Меня трудно провесть и не твоей бестолковой башке. Я долго терплю, но после не прогневайся…
Так вы
хотите, чтобы я вам еще рассказал про
деда?
Со страхом оборотился он: боже ты мой, какая ночь! ни звезд, ни месяца; вокруг провалы; под ногами круча без дна; над головою свесилась гора и вот-вот, кажись, так и
хочет оборваться на него! И чудится
деду, что из-за нее мигает какая-то харя: у! у! нос — как мех в кузнице; ноздри — хоть по ведру воды влей в каждую! губы, ей-богу, как две колоды! красные очи выкатились наверх, и еще и язык высунула и дразнит!
— Отворотился хоть бы в сторону, когда
хочешь чихнуть! — проговорил
дед, протирая глаза. Осмотрелся — никого нет. — Нет, не любит, видно, черт табаку! — продолжал он, кладя рожок в пазуху и принимаясь за заступ. — Дурень же он, а такого табаку ни
деду, ни отцу его не доводилось нюхать!
Потихоньку побежал он, поднявши заступ вверх, как будто бы
хотел им попотчевать кабана, затесавшегося на баштан, и остановился перед могилкою. Свечка погасла, на могиле лежал камень, заросший травою. «Этот камень нужно поднять!» — подумал
дед и начал обкапывать его со всех сторон. Велик проклятый камень! вот, однако ж, упершись крепко ногами в землю, пихнул он его с могилы. «Гу!» — пошло по долине. «Туда тебе и дорога! Теперь живее пойдет дело».
Староста церкви говорил, правда, что они на другой же год померли от чумы; но тетка моего
деда знать этого не
хотела и всеми силами старалась наделить его родней,
хотя бедному Петру было в ней столько нужды, сколько нам в прошлогоднем снеге.
Уже старым и больным
дед проявлял нелюбовь к монахам,
хотя он был православным по своим верованиям.
Все соглашались с ним, но никто не
хотел ничего делать. Слава богу, отцы и
деды жили, чего же им иначить? Конечно, подъезд к реке надо бы вымостить, это уж верно, — ну, да как-нибудь…
Грамота давалась мне легко, дедушка смотрел на меня всё внимательнее и все реже сек,
хотя, по моим соображениям, сечь меня следовало чаще прежнего: становясь взрослее и бойчей, я гораздо чаще стал нарушать
дедовы правила и наказы, а он только ругался да замахивался на меня.
Невидимо течет по улице сонная усталость и жмет, давит сердце, глаза. Как хорошо, если б бабушка пришла! Или
хотя бы
дед. Что за человек был отец мой, почему
дед и дядья не любили его, а бабушка, Григорий и нянька Евгенья говорят о нем так хорошо? А где мать моя?
Бабушка тоже усмехнулась,
хотела что-то сказать, но
дед нахмурился.
Дед говорил необычно важно и всё гладил ладонями бока свои, а локти у него вздрагивали, загибаясь за спину, точно руки его
хотели вытянуться вперед, и он боролся против них.
Но, ставя бога грозно и высоко над людьми, он, как и бабушка, тоже вовлекал его во все свои дела, — и его и бесчисленное множество святых угодников. Бабушка же как будто совсем не знала угодников, кроме Николы, Юрия, Фрола и Лавра,
хотя они тоже были очень добрые и близкие людям: ходили по деревням и городам, вмешиваясь в жизнь людей, обладая всеми свойствами их.
Дедовы же святые были почти все мученики, они свергали идолов, спорили с римскими царями, и за это их пытали, жгли, сдирали с них кожу.
Светлые и темные воспоминания одинаково его терзали; ему вдруг пришло в голову, что на днях она при нем и при Эрнесте села за фортепьяно и спела: «Старый муж, грозный муж!» Он вспомнил выражение ее лица, странный блеск глаз и краску на щеках, — и он поднялся со стула, он
хотел пойти, сказать им: «Вы со мной напрасно пошутили; прадед мой мужиков за ребра вешал, а
дед мой сам был мужик», — да убить их обоих.
А Саша
Зорко на
деда глядит:
«Что же ты, мама, рыдаешь,
Слова не
хочешь сказать!»
— Вырастешь, Саша, узнаешь.
Признано было, что внук не должен отвечать за поступки
деда,
хотя бы то был Марат.
Мне не нравилось, как все они говорят; воспитанный на красивом языке бабушки и
деда, я вначале не понимал такие соединения несоединимых слов, как «ужасно смешно», «до смерти
хочу есть», «страшно весело»; мне казалось, что смешное не может быть ужасным, веселое — не страшно и все люди едят вплоть до дня смерти.
Эта история, в которой я, по вдохновению, изменял характеры людей, перемещал события, была для меня миром, где я был свободен, подобно
дедову богу, — он тоже играет всем, как
хочет.
— Дармоеды! — скрипел
дед,
хотя мы совершенно не пользовались его хлебом.
— Полюбились дедушке моему такие рассказы; и
хотя он был человек самой строгой справедливости и ему не нравилось надуванье добродушных башкирцев, но он рассудил, что не дело дурно, а способ его исполнения, и что, поступя честно, можно купить обширную землю за сходную плату, что можно перевесть туда половину родовых своих крестьян и переехать самому с семейством, то есть достигнуть главной цели своего намерения; ибо с некоторого времени до того надоели ему беспрестанные ссоры с мелкопоместными своими родственниками за общее владение землей, что бросить свое родимое пепелище, гнездо своих
дедов и прадедов, сделалось любимою его мыслию, единственным путем к спокойной жизни, которую он, человек уже не молодой, предпочитал всему.
Отец вскоре получил место чиновника в губернском правлении, пришлось переезжать в Вологду, а бабушка и
дед не
захотели жить в лесу одни и тоже переехали с нами.
За все время управления
дедом глухим лесным имением, где даже барского дома не было, никто не был телесно наказан, никто не был обижен,
хотя кругом свистали розги, и управляющими, особенно из немцев, без очереди сдавались люди в солдаты, а то и в Сибирь ссылались.
— Да как же,
дед, ты сам говорил, что он тебя
хотел ударить корягой?
—
Хочу,
хочу,
деду! Рассказывай.
Вслед за сим она приказала тому же Патрикею, отдохнув, немедленно ехать засвидетельствовать эту вольную и потом во что бы то ни стало, где он
хочет, разыскать и привезти ей трубача, разделявшего с
дедом опасность в его последнем бою. А сама взялась за хозяйство: она потребовала из конторы все счеты и отчеты и беспрестанно призывала старост и бурмистров — во все входила, обо всем осведомилась и всем показала, что у нее и в тяжкой горести недреманное око.
Я выразил свое одобрение,
хотя, по правде сказать, не видел никакой прелести в грязно-зеленом клочке петербургского неба, и перебил
Дедова, начавшего восхищаться еще каким-то «тонком» около другого облачка.
Впереди всех
Дедов,
хотя и пейзажист, но усердно пишет Тараса.
— Церковь, — говорит, — то же кладбище, место мёртвое, а я — к живому делу
хочу, скотинку пасти надобно мне, все мои
деды пастухами были, и я тоже до сорока двух лет.
Жмигулина. Зачем прощенья? (Подумав.) А ты вот как сделай: поговори ты
деду Архипу, что
хочешь с мужем помириться, чтобы промежду вас никаких неудовольствиев не было, что ты мужа любишь и для тебя оченно чувствительно, что он тебя обижает.
Его родина — глухая слободка Чалган — затерялась в далекой якутской тайге. Отцы и
деды Макара отвоевали у тайги кусок промерзшей землицы, и,
хотя угрюмая чаща все еще стояла кругом враждебною стеной, они не унывали. По расчищенному месту побежали изгороди, стали скирды и стога; разрастались маленькие дымные юртенки; наконец, точно победное знамя, на холмике из середины поселка выстрелила к небу колокольня. Стал Чалган большою слободой.
Живет он себе, как жили отцы и
деды, и если его теперь
хотят освобождать, так это чисто по милости, по великодушию…
Глядя на воду, Лёнька чувствовал, что у него сладко кружится голова и глаза, утомлённые быстрым бегом волн, дремотно слипаются. Глухой шёпот
деда, скрип каната и сочный плеск волн убаюкивали его; он
хотел опуститься на палубу в дремотной истоме, но вдруг что-то качнуло его так, что он упал.
В этом почти невменяемом состоянии он пришёл позади
деда в сборную, слышал глухое гудение, разобрать которое не мог и не
хотел, точно сквозь туман видел, как из котомки
деда высыпали куски на большой стол, и эти куски, падая глухо и мягко, стучали о стол… Затем над ними склонилось много голов в высоких шапках; головы и шапки были хмуры и мрачны и сквозь туман, облекавший их, качаясь, грозили чем-то страшным… Потом вдруг
дед, хрипло бормоча что-то, как волчок завертелся в руках двух дюжих молодцов…
— Не пойду я в станицу! Пусть меня, старого пса, вора… здесь дождь потопит… и гром убьёт!.. — задыхаясь, говорил
дед. — Не пойду!.. Иди один… Вот она, станица… Иди!.. Не
хочу я, чтобы ты сидел тут… пошёл! Иди, иди!.. Иди!..
Он
захотел пойти к
деду, оглянулся вокруг себя и быстро пошёл вперёд по переулку.
Перед глазами Лёньки разорвалась туманная завеса и встала такая картина: он и
дед быстро, насколько могут, идут по улице станицы, избегая взглядов встречных людей, идут пугливо, и Лёньке кажется, что каждый, кто
хочет, вправе бить их обоих, плевать на них, ругаться…
Мужик. Так как же, старички, как же вы мое дело рассудите? Жил у меня
дед, кормил я его, кормил, а он теперь сошел к дяде и
хочет свою часть дома взять — дяде отдать. Рассудите, как лучше. Вы люди умные. Без вас мы как без головы. Уж против вас во всей деревне нет людей. Вот хоть бы Иван Федотыч, ведь и люди говорят, что первый человек. А я тебе, Иван Федотыч, правду говорю: больше отца-матери люблю. А Михаила Степаныч — старинный друг.
— Видишь!.. И не будет у нас согласья с Москвой… Не будет!.. Общения не разорвем, а согласья не будет!.. По-старому останемся, как при бегствующих иереях бывало… Как отцы и
деды жили, так и мы будем жить… Знать не
хотим ваших московских затеек!..
Восторженную лесть своих гостей принимал он, как нечто заслуженное,
хотя в сущности он нимало не был повинен в богатстве и роскоши своего брошенного им гнезда, а, напротив, заслуживал самых горьких упреков и даже презрения за свой варварски тупой индифферентизм по отношению к добру, собранному его отцом и
дедами, собранному не днями, а десятками лет!
Но Ромул и Рем не
захотели жить в этом городе и оставили тут царствовать своего
деда Нумитора.
Мы удивляемся на то, что были, да и теперь есть, люди, которые убивают людей, чтобы есть их мясо. Но придет время, и наши внуки будут удивляться тому, что их
деды убивали каждый день миллионы животных для того, чтобы съедать их,
хотя можно было вкусно и здорово, без убийства, питаться плодами земными.
— Я посмеяться
хотел, — продолжал Кузьма, пытливо вглядываясь в его бесстрастное лицо. — Попужать пришла охота. Думал так, попужаю и отдам поутру… Всех денег было 26 целковых, а тут десять, не то девять… Фурщики у меня отняли… Ты не серчай,
дед… Не я пропил, фурщики… Ей-богу!
— Изволь, государь-батюшка, скушать все до капельки, не моги, свет-родитель, оставлять в горшке ни малого зернышка. Кушай, докушивай, а ежель не докушаешь, так бабка-повитуха с руками да с ногтями. Не доешь — глаза выдеру. Не
захочешь докушать, моего приказа послушать — рукам волю дам. Старый отецкий устав не смей нарушать — исстари так дедами-прадедами уложено и нáвеки ими установлено. Кушай же, свет-родитель, докушивай, чтоб дно было наголо, а в горшке не осталось крошек и мышонку поскресть.
Милица
хотела ответить, но отчаянный плач Маринки, рванувшейся к
деду, заставил обернуться в её сторону молодую девушку.