Неточные совпадения
— Ну, это ты уж напрасно говоришь, — строго проговорила Марья Степановна. — Не подумал… Это твои родовые иконы;
деды и прадеды им
молились. Очень уж вы нынче умны стали, гордость одолела.
Утром она
молилась недолго; нужно было ставить самовар, — прислугу
дед уже не держал; если бабушка опаздывала приготовить чай к сроку, установленному им, он долго и сердито ругался.
Дед водил меня в церковь: по субботам — ко всенощной, по праздникам — к поздней обедне. Я и во храме разделял, когда какому богу
молятся: всё, что читают священник и дьячок, — это
дедову богу, а певчие поют всегда бабушкину.
Уже самовар давно фыркает на столе, по комнате плавает горячий запах ржаных лепешек с творогом, — есть хочется! Бабушка хмуро прислонилась к притолоке и вздыхает, опустив глаза в пол; в окно из сада смотрит веселое солнце, на деревьях жемчугами сверкает роса, утренний воздух вкусно пахнет укропом, смородиной, зреющими яблоками, а
дед всё еще
молится, качается, взвизгивает...
Кончив
молиться,
дед говорил мне и бабушке...
Дед, поучая меня, тоже говорил, что бог — существо вездесущее, всеведущее, всевидящее, добрая помощь людям во всех делах, но
молился он не так, как бабушка.
Наташка, завидевшая сердитого
деда в окно, спряталась куда-то, как мышь. Да и сама баушка Лукерья трухнула: ничего худого не сделала, а страшно. «Пожалуй, за дочерей пришел отчитывать», — мелькнуло у ней в голове. По дороге она даже подумала, какой ответ дать. Родион Потапыч зашел в избу,
помолился в передний угол и присел на лавку.
— Хе-хе! — сказал мельник, —
молись,
молись, боярыня, я этого не боюсь… меня молитвой не испугаешь, ладаном не выкуришь… я сам умею причитывать… я не какой-нибудь такой… меня и водяной
дед знает, и лесовой
дед… меня знают русалки… и ведьмы… и кикиморы… меня все знают… меня… меня… вот хошь, я их позову? Шикалу! Ликалу!
В церкви я не
молился, — было неловко пред богом бабушки повторять сердитые
дедовы молитвы и плачевные псалмы; я был уверен, что бабушкину богу это не может нравиться, так же как не нравилось мне, да к тому же они напечатаны в книгах, — значит, бог знает их на память, как и все грамотные люди.
— Быть того не может! На нее
деды, прадеды
молились…
— Нельзя, — говорит, — Марочка, там в большой горнице
дед Марой
молится.
Мы, разумеется, во всем изготовились и пред вечером
помолились и ждем должного мгновения, и только что на том берегу в монастыре в первый колокол ко всенощной ударили, мы сели три человека в небольшую ладью: я,
дед Марой да дядя Лука.
Дед Марой захватил с собою топор, долото, лом и веревку, чтобы больше на вора походить, и поплыли прямо под монастырскую ограду.
А
дед всю ночь стонал и шёпотом
молился богу, называя себя вором и прося прощения.
— Никто не учит меня,
деда! — смело крикнула я. — Моя мама, хоть не
молится на восток, как ты и Бэлла, на она любит вас, и аул твой она любит, и горы, и скучает без тебя и
молится Богу, когда ты долго не едешь, и ждет тебя на кровле… Ах,
деда,
деда, ты и не знаешь, как она тебя любит!
Борцов. Не
молюсь я,
дед! Не слезы это! Сок! Сдавило мою душу и сок течет. (Садится у ног Саввы.) Сок! Впрочем, не понять вам! Не понять,
дед, твоему темному разуму. Темные вы люди!
Ничего не могли себе растолковать
деды Старого Города, получив это послание батюшки Мины Силыча, и по его наказу только усерднее припадали и
молились.