Неточные совпадения
Старушка хотела что-то сказать, но вдруг остановилась, закрыла лицо платком и, махнув рукою, вышла из комнаты. У меня немного защемило в сердце, когда я увидал это
движение; но нетерпение ехать было сильнее этого чувства, и я продолжал совершенно равнодушно слушать разговор
отца с матушкой. Они говорили о вещах, которые заметно не интересовали ни того, ни другого: что нужно купить для дома? что сказать княжне Sophie и madame Julie? и хороша ли будет дорога?
Василиса Егоровна, присмиревшая под пулями, взглянула на степь, на которой заметно было большое
движение; потом оборотилась к мужу и сказала ему: «Иван Кузмич, в животе и смерти бог волен: благослови Машу. Маша, подойди к
отцу».
Это так смутило его, что он забыл ласковые слова, которые хотел сказать ей, он даже сделал
движение в сторону от нее, но мать сама положила руку на плечи его и привлекла к себе, говоря что-то об
отце, Варавке, о мотивах разрыва с
отцом.
Затем, при помощи прочитанной еще в отрочестве по настоянию
отца «Истории крестьянских войн в Германии» и «Политических
движений русского народа», воображение создало мрачную картину: лунной ночью, по извилистым дорогам, среди полей, катятся от деревни к деревне густые, темные толпы, окружают усадьбы помещиков, трутся о них; вспыхивают огромные костры огня, а люди кричат, свистят, воют, черной массой катятся дальше, все возрастая, как бы поднимаясь из земли; впереди их мчатся табуны испуганных лошадей, сзади умножаются холмы огня, над ними — тучи дыма, неба — не видно, а земля — пустеет, верхний слой ее как бы скатывается ковром, образуя все новые, живые, черные валы.
Но, выпив сразу два стакана вина, он заговорил менее хрипло и деловито. Цены на землю в Москве сильно растут, в центре города квадратная сажень доходит до трех тысяч. Потомок славянофилов, один из «
отцов города» Хомяков, за ничтожный кусок незастроенной земли, необходимой городу для расширения панели, потребовал 120 или даже 200 тысяч, а когда ему не дали этих денег, загородил кусок железной решеткой, еще более стеснив
движение.
Дальше он доказывал, что, конечно, Толстой — прав: студенческое
движение — щель, сквозь которую большие дела не пролезут, как бы усердно ни пытались протиснуть их либералы. «Однако и юношеское буйство, и тихий ропот
отцов, и умиротворяющая деятельность Зубатова, и многое другое — все это ручейки незначительные, но следует помнить, что маленькие речушки, вытекая из болот, создали Волгу, Днепр и другие весьма мощные реки. И то, что совершается в университетах, не совсем бесполезно для фабрик».
Отец и дочь понимали друг друга по одному
движению, с полуслова.
— Да стой, стой, — смеялся Иван, — как ты разгорячился. Фантазия, говоришь ты, пусть! Конечно, фантазия. Но позволь, однако: неужели ты в самом деле думаешь, что все это католическое
движение последних веков есть и в самом деле одно лишь желание власти для одних только грязных благ? Уж не
отец ли Паисий так тебя учит?
Ни Сенатор, ни
отец мой не теснили особенно дворовых, то есть не теснили их физически. Сенатор был вспыльчив, нетерпелив и именно потому часто груб и несправедлив; но он так мало имел с ними соприкосновения и так мало ими занимался, что они почти не знали друг друга.
Отец мой докучал им капризами, не пропускал ни взгляда, ни слова, ни
движения и беспрестанно учил; для русского человека это часто хуже побоев и брани.
Но вот младенец подает знаки жизни; я не знаю выше и религиознее чувства, как то, которое наполняет душу при осязании первых
движений будущей жизни, рвущейся наружу, расправляющей свои не готовые мышцы, это первое рукоположение, которым
отец благословляет на бытие грядущего пришельца и уступает ему долю своей жизни.
За обедом дедушка сидит в кресле возле хозяйки. Матушка сама кладет ему на тарелку лучший кусок и затем выбирает такой же кусок и откладывает к сторонке, делая глазами
движение, означающее, что этот кусок заповедный и предназначается Настасье. Происходит общий разговор, в котором принимает участие и
отец.
Присутствие матушки приводило их в оцепенение, и что бы ни говорилось за столом, какие бы ни происходили бурные сцены, они ни одним
движением не выказывали, что принимают в происходящем какое-нибудь участие. Молча садились они за обед, молча подходили после обеда к
отцу и к матушке и отправлялись наверх, чтоб не сходить оттуда до завтрашнего обеда.
Это было что-то вроде обета. Я обозревал весь известный мне мирок. Он был невелик, и мне было не трудно распределить в нем истину и заблуждение. Вера — это разумное, спокойное настроение
отца. Неверие или смешно, как у капитана, или сухо и неприятно, как у молодого медика. О сомнении, которое остановить труднее, чем было Иисусу Навину остановить
движение миров, — я не имел тогда ни малейшего понятия. В моем мирке оно не занимало никакого места.
Я был тогда совсем маленький мальчик, еще даже не учившийся в пансионе, но простота, с которой
отец предложил вопрос, и его глубокая вдумчивость заразили меня. И пока он ходил, я тоже сидел и проверял свои мысли… Из этого ничего не вышло, но и впоследствии я старался не раз уловить те бесформенные
движения и смутные образы слов, которые проходят, как тени, на заднем фоне сознания, не облекаясь окончательно в определенные формы.
На третьем или четвертом году после свадьбы
отец уехал по службе в уезд и ночевал в угарной избе. Наутро его вынесли без памяти в одном белье и положили на снег. Он очнулся, но половина его тела оказалась парализованной. К матери его доставили почти без
движения, и, несмотря на все меры, он остался на всю жизнь калекой…
И именно таким, как Прелин. Я сижу на кафедре, и ко мне обращены все детские сердца, а я, в свою очередь, знаю каждое из них, вижу каждое их
движение. В числе учеников сидит также и Крыштанович. И я знаю, что нужно сказать ему и что нужно сделать, чтобы глаза его не были так печальны, чтобы он не ругал
отца сволочью и не смеялся над матерью…
Я отвечал на их поклоны множеством поклонов, хотя карета тронулась уже с места, и, высунувшись из окна, кричал: «Прощайте, прощайте!»
Отец и мать улыбались, глядя на меня, а я, весь в
движении и волнении, принялся расспрашивать: отчего эти люди знают, как нас зовут?
Еще и теперь я не могу вспомнить эту повесть без какого-то странного сердечного
движения, и когда я, год тому назад, припомнил Наташе две первые строчки: «Альфонс, герой моей повести, родился в Португалии; дон Рамир, его
отец» и т. д., я чуть не заплакал.
Мне показалось, что горькая усмешка промелькнула на губах Наташи. Она подошла к фортепиано, взяла шляпку и надела ее; руки ее дрожали. Все
движения ее были как будто бессознательны, точно она не понимала, что делала.
Отец и мать пристально в нее всматривались.
Насколько
отец Арсений был солиден и сдержан в своих
движениях, настолько же Пантелей Егоров был юрок и быстр.
Широкие, несмотря на молодость, плечи, очень широкий юношеский таз и тонкий, длинный стан, длинные сильные руки и сила, гибкость, ловкость во всех
движениях всегда радовали
отца, и он всегда любовался сыном.
Широкорожий и рябой дворник Созонт принёс ружьё,
отец, опустясь на колено, долго водил стволом вслед за
движениями собаки, целясь в её красную, влажную пасть, в жёлтые клыки, а Созонт глухо ворчал...
Дуня откинула волосы, в беспорядке рассыпавшиеся по лицу ее, быстрым
движением передала старухе ребенка и, зарыдав еще громче, упала
отцу в ноги.
День похорон был облачен и хмур. В туче густой пыли за гробом Игната Гордеева черной массой текла огромная толпа народа; сверкало золото риз духовенства, глухой шум ее медленного
движения сливался с торжественной музыкой хора архиерейских певчих. Фому толкали и сзади и с боков; он шел, ничего не видя, кроме седой головы
отца, и заунывное пение отдавалось в груди его тоскливым эхом. А Маякин, идя рядом с ним, назойливо и неустанно шептал ему в уши...
Сосипатра. Нет, одна; она теперь совершенно свободна,
отец разбит параличом и уж давно без языка и
движения.
Алексей спокойно пил молоко, а Никита, чувствуя, что у него трясутся руки, сунул их между колен и крепко зажал.
Отец, заметив его
движение, спросил...
Старик недоверчиво посмотрел на меня, а потом как-то нехотя принялся собирать хворост для огня; Настасья помогала
отцу с той особенной грацией в
движениях, какую придает сознание собственной красоты. Через десять минут пылал около ширфа большой огонь, и рябчики были закопаны в горячую золу без всяких предварительных приготовлений, прямо в перьях и с потрохами; это настоящее охотничье кушанье не требовало для своего приготовления особенных кулинарных знаний.
Принимаю вас за
отца; начальство, конечно, благодетельное и попечительное начальство подобные
движения должно поощрять…
— Я думал рыцарское, ваше превосходительство… Что здесь, дескать, рыцарское, и начальника за
отца принимаю… дескать, так и так, защитите, еле… слезно м…молю, и что такие дви…
движения долж…но по…по… поощрять…
Я думаю, Андрей Филиппович, что начальство должно было бы поощрять подобные
движения, — прибавил господин Голядкин, очевидно не помня себя, — Андрей Филиппович… вы, вероятно, сами видите, Андрей Филиппович, что это благородное
движение и всяческую мою благонамеренность означает, — принять начальника за
отца, Андрей Филиппович, принимаю, дескать, благодетельное начальство за
отца и слепо вверяю судьбу свою.
Мочалов не умел хорошо выражать своих внутренних
движений, но, очевидно, был тронут моим участием и в несвязных словах пробормотал мне, что сочтет за особенное счастие воспользоваться моим расположением и что очень помнит, как любил и уважал меня его
отец.
Движение — и
отец Варфоломей исчезает так, что его как будто и не было. Людовик ест.
Иметь под надзором несколько сот бедных крестьянских семейств, входить в мельчайшие их отношения, чуять сердцем их потребности и нужды, обладать возможностью иногда словом или даже
движением обращать их частные горести в радость, довольствоваться умеренно их трудами, всегда готовыми к услугам, и вместе с тем наблюдать за их благополучием, спокойствием, — словом, быть для них, бедных и безответных,
отцом и благодетелем, — вот какая доля досталась Никите Федорычу! вот чему он так горячо мог сочувствовать и сердцем и головою.
Проходя мимо часов, Меркулов смотрит на циферблат. Большая стрелка уперлась прямо вверх, а маленькая отошла от нее чуть-чуть вправо. «После полуночи», — соображает Меркулов. Он сильно зевает, быстрым
движением несколько раз кряду крестит рот и бормочет что-то вроде молитвы: «Господи… царица небесная… еще небось часа два с половиной осталось… Святые угодники… Петра, Алексея, Ионы, Филиппа… добропоживших
отцов и братии наших…»
Я напишу, как ты мне говорил,
А там и в суд с убивственной бумагой!
Умен был тот, кто изобрел письмо.
Перо терзает иногда сильнее,
Чем пытка! — чтобы уничтожить царство,
Движения пера довольно, даже рай
Дает перо
отца святого папы;
Ты веришь в эту власть?
Сколько было чувства в ее гармоническом голосе, во всех
движениях, в глазах, полных слез, устремленных с такою любовью на
отца!
Отец Прохор, не переставая шептать молитву, обернулся ко мне лицом и показал
движением, что Овцебык еще не возвращался.
Отец и сын не видели друг друга; по-разному тосковали, плакали и радовались их больные сердца, но было что-то в их чувстве, что сливало воедино сердца и уничтожало бездонную пропасть, которая отделяет человека от человека и делает его таким одиноким, несчастным и слабым.
Отец несознаваемым
движением положил руку на шею сына, и голова последнего так же невольно прижалась к чахоточной груди.
Я помнил, что во время моего детства носили косы, помнил, что у моего
отца коса была с лишком в аршин длиною, и помнил, как он приказал ее отрезать, уступив духу времени и просьбам моей матери; но с тех пор я ничего подобного не встречал, — и коса Рубановского, которая беспрестанно шевелилась и двигалась, сообразно
движению его головы, привлекала мое внимание, и я не мог отвести от нее глаз; старик это заметил и сурово посмотрел на меня.
И покорным
движением, спокойная, садится у ног его, обняв гигантские колени. Она кажется теперь ребенком у ног царственного
Отца. Толпа все еще очарована. Носятся удивленные шопоты. Женщины тихо плачут.
Вот стоят молодые хорунжие и сотники из казачьих батарей, подчиненных моему
отцу. Я знаю, что они могут станцевать лезгинку, но разве они спляшут так, как бы мне хотелось? Нет, тысячу раз нет! Этот полный огня и беззаветной удали танец они пляшут по-маскарадному, с бьющими на театральный эффект
движениями, по-офицерски! Только истинный сын дагестанского аула умеет плясать по-настоящему нашу дивную лезгинку…
Так как они, очевидно, радовались своему самовластию (αΟτεξουσίαν), много пользуясь свободой
движения за себя самих (παρ αυτών), они взяли противоположное направление и удалились весьма далеко и утратили познание, что сами они оттуда (как дети, отделившиеся от
отцов и много времени проведшие вдали, не знают ни
отца, ни себя)» (Enn. V, lib. I, cap. I).
Достопочтенный
отец Диодор вообще очень плохо выражался по-русски, но говорил охотно. Подыскивая слова, он в интервал причмокивал и присасывал, сластил глазами, помогал себе мимическими
движениями лица и изображал руками все то, что, по его мнению, было недостаточно ясно выражено его словом.
Бесконечно трогательно было это
движение Державного Отца-Царя под непрерывные клики бешено ликующего сына-народа, рвавшиеся из самых недр, казалось, народных сердец.
Настоящий, волчий аппетит, когда, кажется,
отца родного съел бы, бывает только после физических
движений, например, после охоты с гончими, или когда отмахаешь на обывательских верст сто без передышки.
Отец мой не слышит. Он всматривается в
движения толпы и провожает глазами каждого прохожего… По его глазам я вижу, что он хочет сказать что-то прохожим, но роковое слово тяжелой гирей висит на его дрожащих губах и никак не может сорваться. За одним прохожим он даже шагнул и тронул его за рукав, но когда тот обернулся, он сказал «виноват», сконфузился и попятился назад.
Но
отец поймал его
движение и, схватив за плечо, поставил его прямо перед собою. Лицо
отца горело. Глаза метали искры. Я не узнавала моего спокойного, всегда сдержанного
отца. В нем проснулся один из тех ужасных порывов гнева, которые делали его неузнаваемым.
В А.И. чуялось что-то гораздо ближе к нам, что-то более демократическое и знакомое нам, несмотря на то, что он был на целых 6 лет старше Тургенева и мог быть, например, свободно моим
отцом, так как родился в 1812, а я в 1836. Но что особенно, с первой же встречи, было в нем знакомое и родное нам — это то, что в нем так сохранилось дитя Москвы, во всем: в тембре голоса, в интонациях, самом языке, в живости речи, в
движениях, в мимической игре.
«Я наблюдал, как
отец садился верхом, как он собирал поводья в левую руку и ловким
движением закидывал правую ногу за седло.
Перед самым обедом Ваня сидит в кабинете
отца и мечтательно глядит на стол. Около лампы на гербовой бумаге ворочается котенок. Ваня следит за его
движениями и тычет ему в мордочку то карандашом, то спичкой… Вдруг, точно из земли выросши, около стола появляется
отец.