Неточные совпадения
Там обшивали досками челн; там, переворотивши его вверх дном, конопатили и смолили; там увязывали к бокам других челнов, по козацкому обычаю, связки длинных камышей, чтобы не затопило челнов морскою
волною; там,
дальше по всему прибрежью, разложили костры и кипятили в медных казанах смолу на заливанье судов.
И
дальше,
дальше жизнь
волнами вторгалась в пробужденное сознание…
Симпатичные птички эти постоянно заглядывали под щепки, камни и ракушки и то и дело заходили в воду, и, только когда сильная прибойная
волна дальше обыкновенного забегала на берег, они вспархивали и держались на воздухе до тех пор, пока вода не отходила назад.
Это открытие совпало с неурожаем в Поволжье, и зауральский хлеб полился широкою
волной в
далекую Россию.
Горная порода, вынесенная из оврага и разрушенная морским прибоем, превратилась в гравий и образовала широкую отмель. Вода взбегала на нее с сердитым шипеньем и тотчас уходила в песок, оставляя после себя узенькую полоску пены, но следующая
волна подхватывала ее и бросала на отмель
дальше прежнего.
Однако холод давал себя чувствовать. Мы поплыли
дальше и не успели сделать десятка ударов веслами, как подошли к песчаной косе.
Волны с шипением взбегали на пологий берег и беззвучно отходили назад.
Осенью озеро ничего красивого не представляло. Почерневшая холодная вода била пенившеюся
волной в песчаный берег с жалобным стоном, дул сильный ветер; низкие серые облака сползали непрерывною грядой с Рябиновых гор. По берегу ходили белые чайки. Когда экипаж подъезжал ближе, они поднимались с жалобным криком и уносились кверху. Вдали от берега сторожились утки целыми стаями. В осенний перелет озеро Черчеж было любимым становищем для уток и гусей, — они здесь отдыхали, кормились и летели
дальше.
Некоторые из представителей этой фамилии не только не бывали в России ни разу, но даже не умели говорить по-русски; единственным основанием фигурировать в качестве «русских принцев» были те крепостные рубли, которые текли с Урала на веселую
далекую заграницу неиссякаемой широкой
волной.
Этот сырой мрак, все звуки эти, особенно ворчливый плеск
волн, казалось, всё говорило ему, чтоб он не шел
дальше, что не ждет его здесь ничего доброго, что нога его уж никогда больше не ступит на русскую землю по эту сторону бухты, чтобы сейчас же он вернулся и бежал куда-нибудь, как можно
дальше от этого страшного места смерти.
Дух замирает, предметы бегут назад; в лицо веет свежесть; грудь едва выносит ощущение неги… или как человек, предающийся беспечно в челноке течению
волн: солнце греет его, зеленые берега мелькают в глазах, игривая
волна ласкает корму и так сладко шепчет, забегает вперед и манит все
дальше,
дальше, показывая путь бесконечной струей…
— Нет, я исполнился гневом против всех и всего; но еще божья милость велика, что он скоро затих во мне; зато мною овладели два еще горшие врага: печаль и уныние, которых я до сих пор не победил, и как я ни борюсь, но мне непрестанно набегают на душу смрадом отчаяния преисполненные
волны и как бы ропотом своим шепчут мне: «Тебе теперь тяжело, а
дальше еще тягчее будет…»
— Для меня там, — был тихий ответ, — одни
волны, и среди них один остров; он сияет все
дальше, все ярче. Я тороплюсь, я спешу; я увижу его с рассветом. Прощайте! Все ли еще собираете свой венок? Блестят ли его цветы? Не скучно ли на темной дороге?
Смотря в иллюминатор, я по движению
волн, плывущих на меня, но отходящих по борту
дальше, назад, минуя окно, заметил, что «Бегущая» идет довольно быстро.
С самого начала, когда я сел на корабль, Гез стал соображать, каким образом ему от меня отделаться, удержав деньги. Он строил разные планы. Так, например, план — объявить, что «Бегущая по
волнам» отправится из Дагона в Сумат. Гез думал, что я не захочу
далекого путешествия и высажусь в первом порту. Однако такой план мог сделать его смешным. Его настроение после отплытия из Лисса стало очень скверным, раздражительным. Он постоянно твердил: «Будет неудача с этим проклятым Гарвеем».
С моря потягивало свежим воздухом, где-то в камышах морская
волна тихо сосала иловатый берег, на самом горизонте тянулись дымки невидимых морских пароходов, а еще
дальше чуть брезжился Кронштадт своими шпицами и колокольнями…
Кругом болота, узкая песчаная полоса берега, и в море выдавалась огромная лагуна, заросшая камышом и кугой, обнесенная валами песку со стороны моря, как бы краями чаши, такими высокими валами, что
волны не поднимались выше их, а весь берег вправо и влево был низким местом, ниже уровня моря, а
дальше в непроходимых лесах, на громадном пространстве на север до реки Риона и далее до города Поти, были огромные озера-болота, место зимовки перелетных птиц.
Так, или почти так, думал Бобров, всегда склонный к широким, поэтическим картинам; и хотя он давно уже отвык молиться, но каждый раз, когда дребезжащий,
далекий голос священника сменялся дружным возгласом клира, по спине и по затылку Андрея Ильича пробегала холодная
волна нервного возбуждения. Было что-то сильное, покорное и самоотверженное в наивной молитве этих серых тружеников, собравшихся бог весть откуда, из
далеких губерний, оторванных от родного, привычного угла для тяжелой и опасной работы…
Песню эту затянули еще, быть может, в
далекой губернии, и вот понеслась она — понеслась дружным, неумолкаемым хором и постепенно разливаясь мягкими
волнами все
дальше и
дальше, до самой Нижегородской губернии, а там, подхваченная волжскими косарями, пойдет до самой Астрахани, до самого Каспийского моря!..
— Бросают зеленые
волны нашу маленькую лодку, как дети мяч, заглядывают к нам через борта, поднимаются над головами, ревут, трясут, мы падаем в глубокие ямы, поднимаемся на белые хребты — а берег убегает от нас всё
дальше и тоже пляшет, как наша барка. Тогда отец говорит мне...
Мы с сожалением смотрим в темную глубь истории, где перед нашим взором нескончаемыми вереницами тянутся голутвенные и обнищалые до конца людишки, выкинутые
волной нашего исторического существования на
далекую восточную окраину.
Во всех трех окнах ярко блеснула молния, и вслед за этим раздался оглушительный, раскатистый удар грома, сначала глухой, а потом грохочущий и с треском, и такой сильный, что зазвенели в окнах стекла. Лаевский встал, подошел к окну и припал лбом к стеклу. На дворе была сильная, красивая гроза. На горизонте молнии белыми лентами непрерывно бросались из туч в море и освещали на
далекое пространство высокие черные
волны. И справа, и слева, и, вероятно, также над домом сверкали молнии.
Волны заглядывали к нам через борта и сердито шумели; чем
дальше выносило нас в пролив, тем они становились выше.
По камням прыгали, шумели
Ключи студеною
волной,
И под нависшею скалой,
Сливаясь дружески в ущельи,
Катились
дальше, меж кустов,
Покрытых инеем цветов.
Я не мог читать
дальше. Какая-то большая
волна нахлынула на меня, вошла в меня и почти лишила сознания. Я опустился на спинку кресла и, держа в руках письмо, долго сидел, закрыв глаза и неподвижный, чувствуя только, как эта
волна шумела и бушевала в моей душе.
— Н-да-а?.. — вопросительно протянул Гаврила. — Кабы мне так-то вот! — вздохнул он, сразу вспомнив деревню, убогое хозяйство, свою мать и все то
далекое, родное, ради чего он ходил на работу, ради чего так измучился в эту ночь. Его охватила
волна воспоминаний о своей деревеньке, сбегавшей по крутой горе вниз, к речке, скрытой в роще берез, ветел, рябин, черемухи… — Эх, важно бы!.. — грустно вздохнул он.
В дальнем конце пруда чуть виднелась темная линия
далекого леса, зубчатой стеной встававшего из белого тумана, который
волнами ползал около берегов; полный месяц стоял посредине неба и озарял всю картину серебристым светом, ложившимся по воде длинными блестящими полосами.
Иван Иваныч вышел наружу, бросился в воду с шумом и поплыл под дождем, широко взмахивая руками, и от него шли
волны, и на
волнах качались белые лилии; он доплыл до самой середины плеса и нырнул, и через минуту показался на другом месте, и поплыл
дальше, и все нырял, стараясь достать дна.
У берега широко белела пена, тая на песке кисейным кружевом,
дальше шла грязная лента светло-шоколадного цвета, еще
дальше — жидкая зеленая полоса, вся сморщенная, вся изборожденная гребнями
волн, и, наконец, — могучая, спокойная синева глубокого моря с неправдоподобными яркими пятнами, то густофиолетовыми, то нежно-малахитовыми, с неожиданными блестящими кусками, похожими на лед, занесенный снегом.
Я сохну и смотрю: теперь я вижу, что за скалой Лягушка — еще вода, много, чем
дальше — тем бледней, и что кончается она белой блестящей линеечной чертою — того же серебра, что все эти точки на маленьких
волнах. Я вся соленая — и башмаки соленые.
Расходясь по реке все шире, все
дальше,
волны набегали на берег, колебали и пригибали к земле жидкие кусты ивняка и, разбившись с шумным плеском и пеною об откос, бежали назад, обнажая мокрую песчаную отмель, всю изъеденную прибоем.
Нас это мало беспокоило: справа была намывная полоса прибоя, лишенная растительности, которая, правда,
дальше суживалась до 3–4 метров и поэтому покрывалась водой каждый раз, когда
волна набегала на берег, но все же здесь можно было обойти огонь стороною.
Я не помню, что было
дальше… Я понеслась, как бешеная горная лошадка, по тенистым аллеям нашего сада, будучи не в силах удержать порыв восторженного счастья, захватившего могучей
волной мое детское сердечко…
Мы вышли на палубу. Светало. Тусклые, серые
волны мрачно и медленно вздымались, водная гладь казалась выпуклою. По ту сторону озера нежно голубели
далекие горы. На пристани, к которой мы подплывали, еще горели огни, а кругом к берегу теснились заросшие лесом горы, мрачные, как тоска. В отрогах и на вершинах белел снег. Черные горы эти казались густо закопченными, и боры на них — шершавою, взлохмаченною сажею, какая бывает в долго не чищенных печных трубах. Было удивительно, как черны эти горы и боры.
И воцарилася повсюду тишина;
Всё спит… лишь изредка в
далёкой тьме промчится
Невнятный глас… или колышется
волна…
Иль сонный лист зашевелится.
Думая о море, я всегда думал и о корабле, но здесь не показывались корабли, их путь проходил где-то
дальше, за вечно смутной и туманной чертой горизонта, — и серой, бесцветной пустыней лежала низкая вода, и мелко рябили
волны, толкаясь друг о друга, бессильные достичь берега и вечного покоя.
И представлялось Ширяеву, как эта широкая, предутренняя
волна звуков катится по земле все
дальше,
дальше.