Неточные совпадения
— Со мной? — сказала она удивленно, вышла из двери и посмотрела на него. — Что же это такое?
О чем это? — спросила она садясь. — Ну,
давай переговорим, если так нужно. А
лучше бы спать.
—
О, да, это очень… — сказал Степан Аркадьич, довольный тем, что будут читать и
дадут ему немножко опомниться. «Нет, уж видно
лучше ни
о чем не просить нынче» — думал он, — только бы, не напутав, выбраться отсюда».
«Мне нужно переговорить с вами
о важном и грустном деле. Там мы условимся, где.
Лучше всего у меня, где я велю приготовить ваш чай. Необходимо. Он налагает крест, но Он
дает и силы», прибавила она, чтобы хоть немного приготовить его.
— Стива говорит, что гораздо
лучше давать деньги, — продолжала между тем Долли начатый занимательный разговор
о том, как
лучше дарить людей, — но…
—
О, я горько ошибся!.. Я думал, безумный, что по крайней мере эти эполеты
дадут мне право надеяться… Нет,
лучше бы мне век остаться в этой презренной солдатской шинели, которой, может быть, я был обязан вашим вниманием…
— Конечно, — продолжал Манилов, — другое дело, если бы соседство было
хорошее, если бы, например, такой человек, с которым бы в некотором роде можно было поговорить
о любезности,
о хорошем обращении, следить какую-нибудь этакую науку, чтобы этак расшевелило душу,
дало бы, так сказать, паренье этакое…
О чем бы разговор ни был, он всегда умел поддержать его: шла ли речь
о лошадином заводе, он говорил и
о лошадином заводе; говорили ли
о хороших собаках, и здесь он сообщал очень дельные замечания; трактовали ли касательно следствия, произведенного казенною палатою, — он показал, что ему небезызвестны и судейские проделки; было ли рассуждение
о бильярдной игре — и в бильярдной игре не
давал он промаха; говорили ли
о добродетели, и
о добродетели рассуждал он очень хорошо, даже со слезами на глазах; об выделке горячего вина, и в горячем вине знал он прок;
о таможенных надсмотрщиках и чиновниках, и
о них он судил так, как будто бы сам был и чиновником и надсмотрщиком.
—
Давай лучше толковать
о ней.
Еще помолишься
о том, чтобы
дал бог счастия всем, чтобы все были довольны и чтобы завтра была
хорошая погода для гулянья, повернешься на другой бок, мысли и мечты перепутаются, смешаются, и уснешь тихо, спокойно, еще с мокрым от слез лицом.
—
О! — возразил генерал. — Это еще не беда:
лучше ей быть покамест женою Швабрина: он теперь может оказать ей протекцию; а когда его расстреляем, тогда, бог
даст, сыщутся ей и женишки. Миленькие вдовушки в девках не сидят; то есть, хотел я сказать, что вдовушка скорее найдет себе мужа, нежели девица.
— Вы из приличия рассматриваете картинки, Евгений Васильич, — начала она. — Вас это не занимает. Подвиньтесь-ка
лучше к нам, и
давайте поспоримте
о чем-нибудь.
— И этот вопрос, я полагаю,
лучше для вас же самих не разбирать в подробности. Вы, чай, слыхали
о снохачах? Послушайте меня, Павел Петрович,
дайте себе денька два сроку, сразу вы едва ли что-нибудь найдете. Переберите все наши сословия да подумайте хорошенько над каждым, а мы пока с Аркадием будем…
— Да полно тебе Лазаря петь, [Лазаря петь — калики перехожие и слепцы, чтобы разжалобить слушателей, пели стих
о евангельском Лазаре. Здесь в переносном смысле — жаловаться.] — перебил опять Базаров. — Сядь
лучше вот тут на диван да
дай на себя посмотреть.
—
О прошлом вспоминать незачем, — возразил Базаров, — а что касается до будущего, то
о нем тоже не стоит голову ломать, потому что я намерен немедленно улизнуть.
Дайте я вам перевяжу теперь ногу; рана ваша — не опасная, а все
лучше остановить кровь. Но сперва необходимо этого смертного привести в чувство.
Замолчали, прислушиваясь. Клим стоял у буфета, крепко вытирая руки платком. Лидия сидела неподвижно, упорно глядя на золотое копьецо свечи. Мелкие мысли одолевали Клима. «Доктор говорил с Лидией почтительно, как с
дамой. Это, конечно, потому, что Варавка играет в городе все более видную роль. Снова в городе начнут говорить
о ней, как говорили
о детском ее романе с Туробоевым. Неприятно, что Макарова уложили на мою постель.
Лучше бы отвести его на чердак. И ему спокойней».
— Сегодня он — между прочим — сказал, что за
хороший процент банкир может
дать денег хоть на устройство землетрясения.
О банкире — не знаю, но Захар —
даст. Завтракать — рано, — сказала она, взглянув на часы. — Чаю хочешь? Еще не пил? А я уже давно…
— Ничего, — говорил смущенный Обломов, — ты знаешь, я всегда был не очень рачителен
о своей комнате…
Давай лучше обедать. Эй, Захар! Накрывай скорей на стол. Ну, что ты, надолго ли? Откуда?
В службе у него нет особенного постоянного занятия, потому что никак не могли заметить сослуживцы и начальники, что он делает хуже, что
лучше, так, чтоб можно было определить, к чему он именно способен. Если
дадут сделать и то и другое, он так сделает, что начальник всегда затрудняется, как отозваться
о его труде; посмотрит, посмотрит, почитает, почитает, да и скажет только: «Оставьте, я после посмотрю… да, оно почти так, как нужно».
— Та совсем дикарка — странная такая у меня. Бог знает в кого уродилась! — серьезно заметила Татьяна Марковна и вздохнула. — Не надоедай же пустяками брату, — обратилась она к Марфеньке, — он устал с дороги, а ты глупости ему показываешь.
Дай лучше нам поговорить
о серьезном, об имении.
По приходе в Англию забылись и страшные, и опасные минуты, головная и зубная боли прошли, благодаря неожиданно
хорошей для тамошнего климата погоде, и мы, прожив там два месяца, пустились далее. Я забыл и думать
о своем намерении воротиться, хотя адмирал, узнав
о моей болезни, соглашался было отпустить меня. Вперед, дальше манило новое. Там, в заманчивой
дали, было тепло и ревматизмы неведомы.
Постройка с правой стороны двора служила конюшней для лошадей и хлевом для рогатого скота. Изъеденная колода и обгрызенные столбы свидетельствуют
о том, что лошадям зимой
дают мало сена. Китайцы кормят их резаной соломой вперемешку с бобами. Несмотря на это, лошади у них всегда в
хорошем теле.
— Да полноте вам толковать
о своих анализах, тожествах и антропологизмах, пожалуйста, господа, что-нибудь другое, чтоб и я могла участвовать в разговоре, или
лучше давайте играть.
Поговоривши со мною с полчаса и увидев, что я, действительно, сочувствую таким вещам, Вера Павловна повела меня в свою мастерскую, ту, которою она сама занимается (другую, которая была устроена прежде, взяла на себя одна из ее близких знакомых, тоже очень
хорошая молодая
дама), и я перескажу тебе впечатления моего первого посещения; они были так новы и поразительны, что я тогда же внесла их в свой дневник, который был давно брошен, но теперь возобновился по особенному обстоятельству,
о котором, быть может, я расскажу тебе через несколько времени.
Учитель и прежде понравился Марье Алексевне тем, что не пьет чаю; по всему было видно, что он человек солидный, основательный; говорил он мало — тем
лучше, не вертопрах; но что говорил, то говорил хорошо — особенно
о деньгах; но с вечера третьего дня она увидела, что учитель даже очень
хорошая находка, по совершенному препятствию к волокитству за девушками в семействах, где
дает уроки: такое полное препятствие редко бывает у таких молодых людей.
— Так, так… То-то нынче добрый народ пошел: все
о других заботятся, а себя забывают. Что же,
дай бог… Посмотрел я в Заполье на добрых людей… Хорошо. Дома понастроили новые, магазины с зеркальными окнами и все перезаложили в банк. Одни строят, другие деньги на постройку
дают — чего
лучше? А тут еще: на, испей дешевой водочки… Только вот как с закуской будет? И ты тоже вот добрый у меня уродился: чужого не жалеешь.
Случившийся на могилке
о. Спиридония скандал на целое лето
дал пищу разговорам и пересудам, особенно по скитам. Все обвиняли мать Енафу, которая вывела головщицей какую-то пропащую девку. Конечно, голос у ней
лучше, чем у анбашской Капитолины, а все-таки и себя и других срамить не доводится. Мать Енафа не обращала никакого внимания на эти скитские пересуды и была даже довольна, что Гермоген с могилки
о. Спиридония едва живой уплел ноги.
Крепко обнимаю вас обеих. До свидания! Где и как — еще не знаю. Все наши сердечно вас приветствуют. Подробности
о предположениях каждого расспрашивайте у Натальи Дмитриевны. Она
лучше расскажет, нежели я напишу. Я сам еще как в тумане вижу
даль.
— И не кажи
лучше. Сказываю тебе: живу, як горох при дорози: кто йда, то и скубне. Э! Бодай она неладна була, ся жисть проклятая, як
о ней думать. От пожалел еще господь, что жену
дал добрую; а то бы просто хоть повеситься.
— Душя мой! Лучший роза в саду Аллаха! Мед и молоко на устах твоих, а дыхание твое
лучше, чем аромат шашлыка.
Дай мне испить блаженство нирваны из кубка твоих уст,
о ты, моя лучшая тифлисская чурчхела!
Давай лучше о тебе говорить.
Лучше я
дам каждому по копейке своих — и пускай себе они сотрясают воздух рассказами
о преимуществах земских управ над особыми
о земских повинностях присутствиями и наоборот…
— Ну! вы опять заспорите
о классицизме и романтизме, — вторично перебила его Зинаида. —
Давайте лучше играть…
— Все будет хорошо, — тараторил Прейн, — чем больше
дам, тем
лучше. Кашу маслом не испортишь… Меня Раиса Павловна просила
о «галках», не мог же я отказать ей!
Ее заметил Тафаев, человек со всеми атрибутами жениха, то есть с почтенным чином, с
хорошим состоянием, с крестом на шее, словом, с карьерой и фортуной. Нельзя сказать про него, чтоб он был только простой и добрый человек.
О нет! он в обиду себя не
давал и судил весьма здраво
о нынешнем состоянии России,
о том, чего ей недостает в хозяйственном и промышленном состоянии, и в своей сфере считался деловым человеком.
В этом отношении я действовал так же, как миллионы мужеского и особенно женского пола учащихся без
хорошего учителя, без истинного призвания и без малейшего понятия
о том, что может
дать искусство и как нужно приняться за него, чтобы оно
дало что-нибудь.
— Ну говори, рассказывай. Я уж давно чувствую, что ты какой-то весь смутный и
о чем-то не переставая думаешь. Скажи, мой светик, скажи откровенно, от матери ведь ничто не скроется. Чувствую, гложет тебя какая-то забота,
дай бог, чтобы не очень большая. Говори, Алешенька, говори — вдвоем-то мы
лучше разберем.
Не то чтоб он играл или очень пил; рассказывали только
о какой-то дикой разнузданности,
о задавленных рысаками людях,
о зверском поступке с одною
дамой хорошего общества, с которою он был в связи, а потом оскорбил ее публично.
— И всплывет-с, не беспокойтесь! Кроме того-с, в общественных местах не должно говорить
о делах, а вот
лучше, — визжал член, проворно хватая со стоявшей на столе вазы фрукты и конфеты и рассовывая их по своим карманам, —
лучше теперь прокатимся и заедем к одной моей знакомой
даме на Сретенке и у ней переговорим обо всем.
Аггея Никитича при этом сильно покоробило: ему мнилось, что откупщица в положенных пани Вибель на прилавок ассигнациях узнала свои ассигнации, причем она, вероятно, с презрением думала
о нем; когда же обе
дамы, обменявшись искренно-дружескими поцелуями, расстались, а пани, заехав еще в две лавки, — из которых в одной были ленты
хорошие, а в другой тюль, — велела кучеру ехать к дому ее, то Аггей Никитич, сидя в санях неподвижно, как монумент, молчал.
И тотчас же пошли разговоры, далеко ль они ушли? и в какую сторону пошли? и где бы им
лучше идти? и какая волость ближе? Нашлись люди, знающие окрестности. Их с любопытством слушали. Говорили
о жителях соседних деревень и решили, что это народ неподходящий. Близко к городу, натертый народ; арестантам не
дадут потачки, изловят и выдадут.
Славу женщине пели книги Тургенева, и всем, что я знал
хорошего о женщинах, я украшал памятный мне образ Королевы; Гейне и Тургенев особенно много
давали драгоценностей для этого.
В книге шла речь
о нигилисте. Помню, что — по князю Мещерскому — нигилист есть человек настолько ядовитый, что от взгляда его издыхают курицы. Слово нигилист показалось мне обидным и неприличным, но больше я ничего не понял и впал в уныние: очевидно, я не умею понимать
хорошие книги! А что книга
хорошая, в этом я был убежден: ведь не станет же такая важная и красивая
дама читать плохие!
— Ну да, поди ты! стану я
о твоих
дамах думать! Чем мне, вдовцу, на них смотреть, так я
лучше без всякого греха две водки выпью.
За мостом он уже без приглашения кондуктора взобрался в вагон, на котором стояла надпись: «Central park». [Центральный парк. (Ред.)] Спокойное сидение и ровный бег вагона манили невольно бесприютного человека, а куда ехать, ему было теперь все равно. Только бы ехать, чем дальше, тем
лучше, не думая ни
о чем,
давая отдых усталым ногам, пока дремота налетает вместе с ровным постукиванием колес…
Посмотрите на частную жизнь отдельных людей, прислушайтесь к тем оценкам поступков, которые люди делают, судя друг
о друге, послушайте не только публичные проповеди и речи, но те наставления, которые
дают родители и воспитатели своим воспитанникам, и вы увидите, что, как ни далека государственная, общественная, связанная насилием жизнь людей от осуществления христианских истин в частной жизни,
хорошими всеми и для всех без исключения и бесспорно считаются только христианские добродетели; дурными всеми и для всех без исключения и бесспорно считаются антихристианские пороки.
— Ну полноте, не сердитесь, — промолвил он спустя немного. — Я виноват. Но в самом деле, что за охота, помилуйте, теперь, в такую погоду, под этими деревьями, толковать
о философии?
Давайте лучше говорить
о соловьях,
о розах,
о молодых глазах и улыбках.
Напрасно вопияли «стригуны», что в настоящие «торжественные минуты» не до дрязгов, а надо, дескать, подумать
о спасении принципа и
дать хороший отпор бюрократии — никто не убеждался и не унимался.
— Молчите! вы смотрите на меня с таким ужасным красноречием, что даже самые непонятливые — и те могут легко убедиться.
Давайте лучше говорить de choses indifférentes, [
О безразличных вещах (фр.).] и потом оставьте меня на целый вечер.
Она сидела, опираясь отставленными руками
о палубу кормы, нагнувшись ко мне слегка, словно хотела
дать лучше рассмотреть свою внезапную красоту.
— Тс! тс! не сметь! молчать! тс! ни слова больше! — замахал на меня обеими руками генерал, как бы стараясь вогнать в меня назад вылетевшие из моих уст слова. — Я вам
дам здесь рассуждать
о вашей Великой Екатерине! Тссс! Что такое ваша Великая Екатерина? Мы
лучше вас знаем, что такое Великая Екатерина!.. черная женщина!.. не сметь, не сметь про нее говорить!..