Неточные совпадения
Городничий (в сторону).О, тонкая штука! Эк куда метнул! какого туману напустил! разбери кто хочет! Не
знаешь, с которой стороны и приняться. Ну, да уж попробовать не куды пошло! Что будет, то будет, попробовать на авось. (Вслух.)Если вы точно имеете нужду в деньгах или в чем другом, то я
готов служить сию минуту. Моя обязанность помогать проезжающим.
Хлестаков. Да, если вы не согласитесь отдать руки Марьи Антоновны, то я черт
знает что
готов…
Теперь, когда над ним висело открытие всего, он ничего так не желал, как того, чтоб она, так же как прежде, насмешливо ответила ему, что его подозрения смешны и не имеют основания. Так страшно было то, что он
знал, что теперь он был
готов поверить всему. Но выражение лица ее, испуганного и мрачного, теперь не обещало даже обмана.
Отношения к обществу тоже были ясны. Все могли
знать, подозревать это, но никто не должен был сметь говорить. В противном случае он
готов был заставить говоривших молчать и уважать несуществующую честь женщины, которую он любил.
— Муж? Муж Лизы Меркаловой носит за ней пледы и всегда
готов к услугам. А что там дальше в самом деле, никто не хочет
знать.
Знаете, в хорошем обществе не говорят и не думают даже о некоторых подробностях туалета. Так и это.
— Алексей Александрович, я не
узнаю тебя, — помолчав, сказал Облонский. — Не ты ли (и мы ли не оценили этого?) всё простил и, движимый именно христианским чувством,
готов был всем пожертвовать? Ты сам сказал: отдать кафтан, когда берут рубашку, и теперь…
— Но вздор, вздор, — сказал он вслух и тут же почувствовал решимость на все штуки. — Я
знаю это лучше: я участвовал при последних минутах покойницы. Мне это лучше всех известно. Я
готов присягнуть самолично.
— Афанасий Васильевич! вновь скажу вам — это другое. В первом случае я вижу, что я все-таки делаю. Говорю вам, что я
готов пойти в монастырь и самые тяжкие, какие на меня ни наложат, труды и подвиги я буду исполнять там. Я уверен, что не мое дело рассуждать, что взыщется <с тех>, которые заставили меня делать; там я повинуюсь и
знаю, что Богу повинуюсь.
Неправильный, небрежный лепет,
Неточный выговор речей
По-прежнему сердечный трепет
Произведут в груди моей;
Раскаяться во мне нет силы,
Мне галлицизмы будут милы,
Как прошлой юности грехи,
Как Богдановича стихи.
Но полно. Мне пора заняться
Письмом красавицы моей;
Я слово дал, и что ж? ей-ей,
Теперь
готов уж отказаться.
Я
знаю: нежного Парни
Перо не в моде в наши дни.
А он не едет; он заране
Писать ко прадедам
готовО скорой встрече; а Татьяне
И дела нет (их пол таков);
А он упрям, отстать не хочет,
Еще надеется, хлопочет;
Смелей здорового, больной
Княгине слабою рукой
Он пишет страстное посланье.
Хоть толку мало вообще
Он в письмах видел не вотще;
Но,
знать, сердечное страданье
Уже пришло ему невмочь.
Вот вам письмо его точь-в-точь.
Когда кадриль кончилась, Сонечка сказала мне «merci» с таким милым выражением, как будто я действительно заслужил ее благодарность. Я был в восторге, не помнил себя от радости и сам не мог
узнать себя: откуда взялись у меня смелость, уверенность и даже дерзость? «Нет вещи, которая бы могла меня сконфузить! — думал я, беззаботно разгуливая по зале, — я
готов на все!»
Вспомнишь, бывало, о Карле Иваныче и его горькой участи — единственном человеке, которого я
знал несчастливым, — и так жалко станет, так полюбишь его, что слезы потекут из глаз, и думаешь: «Дай бог ему счастия, дай мне возможность помочь ему, облегчить его горе; я всем
готов для него пожертвовать».
Я хотел вам это сказать,
узнать ваше мнение и просить вашей руки, потому что я и не богат и чувствую, что
готов на все жертвы…
Самгин отшатнулся, чувствуя,
зная, что Лютов сейчас начнет источать свои отвратительные двусмысленности. Да, да, — он уже
готов сказать что-то дрянненькое, — это видно по сладостной судороге его разнузданного лица. И, предупреждая Лютова, он заговорил сам, быстро, раздраженно, с иронией.
— Мужики любили Григория. Он им рассказывал все, что
знает. И в работе всегда
готов помочь. Он — хороший плотник. Телеги чинил. Работать он умеет всякую работу.
— Отчего? Что с тобой? — начал было Штольц. — Ты
знаешь меня: я давно задал себе эту задачу и не отступлюсь. До сих пор меня отвлекали разные дела, а теперь я свободен. Ты должен жить с нами, вблизи нас: мы с Ольгой так решили, так и будет. Слава Богу, что я застал тебя таким же, а не хуже. Я не надеялся… Едем же!.. Я
готов силой увезти тебя! Надо жить иначе, ты понимаешь как…
Задевши его барина, задели за живое и Захара. Расшевелили и честолюбие и самолюбие: преданность проснулась и высказалась со всей силой. Он
готов был облить ядом желчи не только противника своего, но и его барина, и родню барина, который даже не
знал, есть ли она, и знакомых. Тут он с удивительною точностью повторил все клеветы и злословия о господах, почерпнутые им из прежних бесед с кучером.
Ты кроток, честен, Илья; ты нежен… голубь; ты прячешь голову под крыло — и ничего не хочешь больше; ты
готов всю жизнь проворковать под кровлей… да я не такая: мне мало этого, мне нужно чего-то еще, а чего — не
знаю!
Но ему не было скучно, если утро проходило и он не видал ее; после обеда, вместо того чтоб остаться с ней, он часто уходил соснуть часа на два; но он
знал, что лишь только он проснется, чай ему
готов, и даже в ту самую минуту, как проснется.
И с сокрушением сердечным
Готов несчастный Кочубей
Перед всесильным, бесконечным
Излить тоску мольбы своей.
Но не отшельника святого,
Он гостя
узнает иного:
Свирепый Орлик перед ним.
И, отвращением томим,
Страдалец горько вопрошает:
«Ты здесь, жестокий человек?
Зачем последний мой ночлег
Еще Мазепа возмущает...
— Врал, хвастал, не понимал ничего, Борис, — сказал он, — и не случись этого… я никогда бы и не понял. Я думал, что я люблю древних людей, древнюю жизнь, а я просто любил… живую женщину; и любил и книги, и гимназию, и древних, и новых людей, и своих учеников… и тебя самого… и этот — город, вот с этим переулком, забором и с этими рябинами — потому только — что ее любил! А теперь это все опротивело, я бы
готов хоть к полюсу уехать… Да, я это недавно
узнал: вот как тут корчился на полу и читал ее письмо.
— Крафт мне рассказал его содержание и даже показал мне его… Прощайте! Когда я бывал у вас в кабинете, то робел при вас, а когда вы уходили, я
готов был броситься и целовать то место на полу, где стояла ваша нога… — проговорил я вдруг безотчетно, сам не
зная как и для чего, и, не взглянув на нее, быстро вышел.
Меня звали, но я не был
готов, да пусть прежде
узнают, что за место этот Шанхай, где там быть и что делать? пускают ли еще в китайский город?
— Не
знаю, отчего для вас всё равно, — сказал он. — Но для меня действительно всё равно: оправдают вас или нет. — Я во всяком случае
готов сделать, что говорил, — сказал он решительно.
— Мужики бывают разные, — заметил Коля Смурову после некоторого молчания. — Почем же я
знал, что нарвусь на умника. Я всегда
готов признать ум в народе.
Я воображаю иногда бог
знает что, что надо мной все смеются, весь мир, и я тогда, я просто
готов тогда уничтожить весь порядок вещей.
— Ну я соврал, может быть, соглашаюсь. Я иногда ужасный ребенок, и когда рад чему, то не удерживаюсь и
готов наврать вздору. Слушайте, мы с вами, однако же, здесь болтаем о пустяках, а этот доктор там что-то долго застрял. Впрочем, он, может, там и «мамашу» осмотрит и эту Ниночку безногую.
Знаете, эта Ниночка мне понравилась. Она вдруг мне прошептала, когда я выходил: «Зачем вы не приходили раньше?» И таким голосом, с укором! Мне кажется, она ужасно добрая и жалкая.
— Господа, благодарю вас, я ведь так и
знал, что вы все-таки же честные и справедливые люди, несмотря ни на что. Вы сняли бремя с души… Ну, что же мы теперь будем делать? Я
готов.
— Я не
знал, что здесь контора; а впрочем, я
готов заплатить…
— «Только-то — думает спасаемый: — я думал, уж она черт
знает чего потребует, и уж чорт
знает на что ни был бы
готов».
Но всяком случае,
знайте, что я сохраню доверие к вам и
готов возобновить наш разговор, когда вам будет угодно».
«И почему ему скучно отдавать мне много времени? Ведь я
знаю, что это ему стоит усилия. Неужели оттого, что он серьезный и ученый человек? Но ведь Кирсанов., нет, нет, он добрый, добрый, он все для меня сделал, все
готов с радостью для меня сделать! Кто может так любить меня, как он? И я его люблю, и я готова на все для него…»
— Так и началось. Папенька-то ваш,
знаете, какой, — все в долгий ящик откладывает; собирался, собирался, да вот и собрался! Все говорили, пора ехать, чего ждать, почитай, в городе никого не оставалось. Нет, все с Павлом Ивановичем переговаривают, как вместе ехать, то тот не
готов, то другой.
— А не пойдешь, так сиди в девках. Ты
знаешь ли, старик-то что значит? Молодой-то пожил с тобой — и пропал по гостям, да по клубам, да по цыганам. А старик дома сидеть будет, не надышится на тебя! И наряды и уборы… всем на свете для молодой жены пожертвовать
готов!
И вотчинные власти, и богатые крестьяне обращались к нему за советом в своих затруднениях, хотя
знали, что совесть у него и направо и налево глядит и что он
готов одновременно служить и вашим и нашим.
— Я
знаю, что ты добрый мальчик и
готов за всех заступаться. Но не увлекайся, мой друг! впоследствии ой-ой как можешь раскаяться!
— Зачем ты пришел сюда? — так начала говорить Оксана. — Разве хочется, чтобы выгнала за дверь лопатою? Вы все мастера подъезжать к нам. Вмиг пронюхаете, когда отцов нет дома. О, я
знаю вас! Что, сундук мой
готов?
— Я
готов, — сказал пан Данило, бойко перекрестивши воздух саблею, как будто
знал, на что ее выточил.
Акт
готов; его приобщают к следственному делу о побеге. Затем наступает молчание. Писарь пишет, доктор и смотритель пишут… Прохоров еще не
знает наверное, для чего его позвали сюда: только по одному побегу или же по старому делу и побегу вместе? Неизвестность томит его.
— Вылечился, когда увидел ваше «вольное козачество» на службе у турецкого деспотизма… Исторический маскарад и шарлатанство!.. Я понял, что история выкинула уже всю эту ветошь на задворки и что главное не в этих красивых формах, а в целях… Тогда-то я и отправился в Италию. Даже не
зная языка этих людей, я был
готов умереть за их стремления.
Всё ж будет верст до восьмисот,
А главная беда:
Дорога хуже там пойдет,
Опасная езда!..
Два слова нужно вам сказать
По службе, — и притом
Имел я счастье графа
знать,
Семь лет служил при нем.
Отец ваш редкий человек
По сердцу, по уму,
Запечатлев в душе навек
Признательность к нему,
К услугам дочери его
Готов я… весь я ваш…
Он умер бы, кажется, если бы кто-нибудь
узнал, что у него такая мысль на уме, и в ту минуту, как вошли его новые гости, он искренно
готов был считать себя, из всех, которые были кругом его, последним из последних в нравственном отношении.
— А я вас именно хотел попросить, не можете ли вы, как знакомый, ввести меня сегодня вечером к Настасье Филипповне? Мне это надо непременно сегодня же; у меня дело; но я совсем не
знаю, как войти. Я был давеча представлен, но все-таки не приглашен: сегодня там званый вечер. Я, впрочем,
готов перескочить через некоторые приличия, и пусть даже смеются надо мной, только бы войти как-нибудь.
Он сидел в углу, как бы ожидая чего-то, а впрочем, и сам не
зная зачем; ему и в голову не приходило уйти, видя суматоху в доме; казалось, он забыл всю вселенную и
готов был высидеть хоть два года сряду, где бы его ни посадили.
Когда все разошлись, Келлер нагнулся к Лебедеву и сообщил ему: «Мы бы с тобой затеяли крик, подрались, осрамились, притянули бы полицию; а он вон друзей себе приобрел новых, да еще каких; я их
знаю!» Лебедев, который был довольно «
готов», вздохнул и произнес: «Утаил от премудрых и разумных и открыл младенцам, я это говорил еще и прежде про него, но теперь прибавляю, что и самого младенца бог сохранил, спас от бездны, он и все святые его!»
Домик, в котором жил Палач, точно замер до следующего утра. Расставленные в опасных пунктах сторожа не пропускали туда ни одной души. Так прошел целый день и вся ночь, а утром крепкий старик ни свет ни заря отправился в шахту. Караул был немедленно снят. Анисья
знала все привычки Луки Назарыча, и в восемь часов утра уже был
готов завтрак, Лука Назарыч смотрел довольным и даже милостиво пошутил с Анисьей.
Хлопотавши здесь по несносному изданию с Селивановским, я, между прочим,
узнал его желание сделать второе издание твоих трех поэм, за которые он
готов дать тебе 12 тысяч. Подумай и употреби меня, если надобно, посредником между вами. — Впрочем, советовал бы также поговорить об этом с петербургскими книгопродавцами, где гораздо лучше издаются книги.
Извините, я почти
готов не посылать этого маранного письма — не
знаю, как вы прочтете, но во уважение каторжного моего состояния прошу без церемонии читать и также не сердиться, если впредь получите что-нибудь подобное. К сожалению, не везде мог я иметь перо, которое теперь попало в руки.
— А что касается до меня, — заметил князь, — то я
готов, как твой приятель и как человек любознательный, присутствовать при этом опыте и участвовать в нем. Но я тебя еще утром предупреждал, что такие опыты бывали и всегда оканчивались позорной неудачей, по крайней мере те, о которых мы
знаем лично, а те, о которых мы
знаем только понаслышке, сомнительны в смысле достоверности. Но ты начал дело, Лихонин, — и делай. Мы тебе помощники.
— Так, так, так, — сказал он, наконец, пробарабанив пальцами по столу. — То, что сделал Лихонин, прекрасно и смело. И то, что князь и Соловьев идут ему навстречу, тоже очень хорошо. Я, с своей стороны,
готов, чем могу, содействовать вашим начинаниям. Но не лучше ли будет, если мы поведем нашу знакомую по пути, так сказать, естественных ее влечений и способностей. Скажите, дорогая моя, — обратился он к Любке, — что вы
знаете, умеете? Ну там работу какую-нибудь или что. Ну там шить, вязать, вышивать.