Неточные совпадения
Швабрин
побледнел, как мертвый. «
Государь, — сказал он дрожащим голосом… —
Государь, она не под караулом… она больна… она в светлице лежит».
Сильвио встал,
побледнев от злости, и с сверкающими глазами сказал: «Милостивый
государь, извольте выйти, и благодарите бога, что это случилось у меня в доме».
— Да вы не обо мне ли говорите? — кричал
бледный от злобы итальянец. — Я, милостивый
государь, не позволю с собой обращаться, как с каким-нибудь лакеем! — и он схватил на столе карандаш, сломал его и бросил. — Да если так, я все брошу, я сейчас уйду!
Я вас могу уверить честным словом, что у
государя, бывшего во все время весьма
бледным, душа была в пятках».
— Я вам скажу, например, Флоранс — что это за женщина, что это за огонь был! Сгорала, милостивый
государь! сгорала и вновь возрождалась, и вновь сгорала! Однажды приезжаю к ней и вижу, что есть что-то тут неладное; губки
бледные, бровки, знаете, сдвинуты, а в глазах огоньки горят.
— Оборони господи! — вскричал купец,
побледнев от страха. — Да я,
государь милостивый, ничего не говорю, видит бог, ничего! Мы люди малые, что нам толковать о боярах…
— Милостивый
государь, — голос чиновника дрожал от ярости, жилы на лбу его надулись, и губы
побледнели, — милостивый
государь!.. вы меня обидели! вы меня оскорбили смертельно.
Говорят, что граф Бенкендорф, входя к
государю, а ходил он к нему раз пять в день, всякий раз
бледнел, — вот какие люди нужны были новому
государю.
— Милостивый
государь, милостивый
государь! — бормотал господин в енотах,
бледнея и всхлипывая.
Все мысли, все взоры были теперь прикованы к лицу
государя. Это лицо было бледно и величественно. Оно было просто искренно и потому таким теплым, восторженным и благоговейным чувством поражало души людские. Оно было понятно народу. Для народа оно было свое, близкое, кровное, родное. Сквозь кажущееся спокойствие в этом
бледном лице проглядывала скорбь глубокая, проглядывала великая мука души. Несколько крупных слез тихо скатилось по лицу
государя…
— Оратор указал на то, что я служу родине пером. Господа! Трудная это служба! Я не знаю, есть ли на свете служба тяжелее службы русского писателя, потому что ничего нет тяжелее, как хотеть сказать, считать себя обязанным сказать, — и не мочь сказать. Когда я думаю о работе русского писателя, я всегда вспоминаю слова Некрасова о русской музе —
бледной, окровавленной, иссеченной кнутом. И вот, господа, я предлагаю всем вам выпить не за государя-императора, а
Государь прошел в Успенский собор. Толпа опять разровнялась, и дьячок вывел Петю
бледного и не дышащего к царь-пушке. Несколько лиц пожалели Петю, и вдруг вся толпа обратилась к нему, и уже вокруг него произошла давка. Те, которые стояли ближе, услуживали ему, расстегивали его сюртучок, усаживали на возвышение пушки и укоряли кого то, тех, кто раздавил его.
Одни говорили, что слух о ране
государя справедлив, другие говорили, что нет, и объясняли этот ложный распространившийся слух тем, что, действительно, в карете
государя проскакал назад с поля сражения
бледный и испуганный обер-гофмаршал граф Толстой, выехавший с другими в свите императора на поле сражения.
— Сам я видел, — сказал денщик с самоуверенною усмешкой. — Уж мне-то пора знать
государя: кажется, сколько раз в Петербурге вот так-то видал. Бледный-пребледный в карете сидит. Четверню вороных как припустит, батюшки мои, мимо нас прогремел: пора, кажется, и царских лошадей и Илью Иваныча знать; кажется, с другим как с царем Илья кучер не ездит.