Вся Москва от мала до велика ревностно
гордилась своими достопримечательными людьми: знаменитыми кулачными бойцами, огромными, как горы, протодиаконами, которые заставляли страшными голосами
своими дрожать все стекла и люстры Успенского собора, а женщин падать в обмороки, знаменитых клоунов,
братьев Дуровых, антрепренера оперетки и скандалиста Лентовского, репортера и силача Гиляровского (дядю Гиляя), московского генерал-губернатора, князя Долгорукова, чьей вотчиной и удельным княжеством почти считала себя самостоятельная первопрестольная столица, Сергея Шмелева, устроителя народных гуляний, ледяных гор и фейерверков, и так без конца, удивительных пловцов, голубиных любителей, сверхъестественных обжор, прославленных юродивых и прорицателей будущего, чудодейственных, всегда пьяных подпольных адвокатов,
свои несравненные театры и цирки и только под конец спортсменов.
Ему давно было известно, что у меня много знакомых среди самых отчаянных обитателей подземелий «Утюга» и «Старого оврага», с которыми я за «семикаторжным» столом его трактира не раз водку пивал: и Беспалый, и Зеленщик, и Болдоха, и Степка Махалкин, родной
брат Васьки Чуркина, меня не стеснялись, сами мне давали наперебой материал и
гордились, перечитывая в газетах
свои сообщения, от которых полиция приходила в ужас.
Говоря о правосудии, когда неправедно судят невинного
брата, она не сознает ничтожности
своей речи для пользы дела, не говорит, что прибегает к этому средству только за неимением других, а напротив —
гордится своим красноречием, рассчитывает на эффект, думает переделать им натуру взяточника и иногда забывается даже до того, что благородную речь
свою считает не средством, а целью, за которою дальше и нет ничего.