Неточные совпадения
Ну, дело все обладилось,
У господина сильного
Везде рука;
сын Власьевны
Вернулся, сдали Митрия,
Да,
говорят, и Митрию
Нетяжело служить,
Сам князь
о нем заботится.
Так, например, при Негодяеве упоминается
о некоем дворянском
сыне Ивашке Фарафонтьеве, который был посажен на цепь за то, что
говорил хульные слова, а слова те в том состояли, что"всем-де людям в еде равная потреба настоит, и кто-де ест много, пускай делится с тем, кто ест мало"."И, сидя на цепи, Ивашка умре", — прибавляет летописец.
То же самое думал ее
сын. Он провожал ее глазами до тех пор, пока не скрылась ее грациозная фигура, и улыбка остановилась на его лице. В окно он видел, как она подошла к брату, положила ему руку на руку и что-то оживленно начала
говорить ему, очевидно
о чем-то не имеющем ничего общего с ним, с Вронским, и ему ото показалось досадным.
Он слышал, как его лошади жевали сено, потом как хозяин со старшим малым собирался и уехал в ночное; потом слышал, как солдат укладывался спать с другой стороны сарая с племянником, маленьким
сыном хозяина; слышал, как мальчик тоненьким голоском сообщил дяде свое впечатление
о собаках, которые казались мальчику страшными и огромными; потом как мальчик расспрашивал, кого будут ловить эти собаки, и как солдат хриплым и сонным голосом
говорил ему, что завтра охотники пойдут в болото и будут палить из ружей, и как потом, чтоб отделаться от вопросов мальчика, он сказал: «Спи, Васька, спи, а то смотри», и скоро сам захрапел, и всё затихло; только слышно было ржание лошадей и каркание бекаса.
Узнав
о близких отношениях Алексея Александровича к графине Лидии Ивановне, Анна на третий день решилась написать ей стоившее ей большого труда письмо, в котором она умышленно
говорила, что разрешение видеть
сына должно зависеть от великодушия мужа. Она знала, что, если письмо покажут мужу, он, продолжая свою роль великодушия, не откажет ей.
К десяти часам, когда она обыкновенно прощалась с
сыном и часто сама, пред тем как ехать на бал, укладывала его, ей стало грустно, что она так далеко от него; и
о чем бы ни
говорили, она нет-нет и возвращалась мыслью к своему кудрявому Сереже. Ей захотелось посмотреть на его карточку и
поговорить о нем. Воспользовавшись первым предлогом, она встала и своею легкою, решительною походкой пошла за альбомом. Лестница наверх в ее комнату выходила на площадку большой входной теплой лестницы.
— Да, мы всё время с графиней
говорили, я
о своем, она
о своем
сыне, — сказала Каренина, и опять улыбка осветила ее лицо, улыбка ласковая, относившаяся к нему.
Он
говорил и не переставая думал
о жене,
о подробностях ее теперешнего состояния и
о сыне, к мысли
о существовании которого он старался приучить себя.
— Позволь, дай договорить мне. Я люблю тебя. Но я
говорю не
о себе; главные лица тут — наш
сын и ты сама. Очень может быть, повторяю, тебе покажутся совершенно напрасными и неуместными мои слова; может быть, они вызваны моим заблуждением. В таком случае я прошу тебя извинить меня. Но если ты сама чувствуешь, что есть хоть малейшие основания, то я тебя прошу подумать и, если сердце тебе
говорит, высказать мне…
— Ну, нет, — сказала графиня, взяв ее за руку, — я бы с вами объехала вокруг света и не соскучилась бы. Вы одна из тех милых женщин, с которыми и
поговорить и помолчать приятно. А
о сыне вашем, пожалуйста, не думайте; нельзя же никогда не разлучаться.
Пробираюсь вдоль забора и вдруг слышу голоса; один голос я тотчас узнал: это был повеса Азамат,
сын нашего хозяина; другой
говорил реже и тише. «
О чем они тут толкуют? — подумал я. — Уж не
о моей ли лошадке?» Вот присел я у забора и стал прислушиваться, стараясь не пропустить ни одного слова. Иногда шум песен и говор голосов, вылетая из сакли, заглушали любопытный для меня разговор.
Часто, иногда после нескольких дней и даже недель угрюмого, мрачного молчания и безмолвных слез, больная как-то истерически оживлялась и начинала вдруг
говорить вслух, почти не умолкая,
о своем
сыне,
о своих надеждах,
о будущем…
До самого вечера и в течение всего следующего дня Василий Иванович придирался ко всем возможным предлогам, чтобы входить в комнату
сына, и хотя он не только не упоминал об его ране, но даже старался
говорить о самых посторонних предметах, однако он так настойчиво заглядывал ему в глаза и так тревожно наблюдал за ним, что Базаров потерял терпение и погрозился уехать.
— Вы меня совершенно осчастливили, — промолвил он, не переставая улыбаться, — я должен вам сказать, что я… боготворю моего
сына;
о моей старухе я уже не
говорю: известно — мать!
Самгин не знал, но почему-то пошевелил бровями так, как будто
о дяде Мише излишне
говорить; Гусаров оказался блудным
сыном богатого подрядчика малярных и кровельных работ, от отца ушел еще будучи в шестом классе гимназии, учился в казанском институте ветеринарии, был изгнан со второго курса, служил приказчиком в богатом поместье Тамбовской губернии, матросом на волжских пароходах, а теперь — без работы, но ему уже обещано место табельщика на заводе.
Вполголоса, скучно повторяя знакомые Климу суждения
о Лидии, Макарове и явно опасаясь сказать что-то лишнее, она ходила по ковру гостиной,
сын молча слушал ее речь человека, уверенного, что он
говорит всегда самое умное и нужное, и вдруг подумал: а чем отличается любовь ее и Варавки от любви, которую знает, которой учит Маргарита?
Отец рассказывал лучше бабушки и всегда что-то такое, чего мальчик не замечал за собой, не чувствовал в себе. Иногда Климу даже казалось, что отец сам выдумал слова и поступки,
о которых
говорит, выдумал для того, чтоб похвастаться
сыном, как он хвастался изумительной точностью хода своих часов, своим умением играть в карты и многим другим.
Но довольно
о нем самом; вот, однако же, его родовое семейство: про
сына его и
говорить не стану, да и не стоит он этой чести.
Видите, голубчик, славный мой папа, — вы позволите мне вас назвать папой, — не только отцу с
сыном, но и всякому нельзя
говорить с третьим лицом
о своих отношениях к женщине, даже самых чистейших!
«Этот протоиереев
сын сейчас станет мне «ты»
говорить», подумал Нехлюдов и, выразив на своем лице такую печаль, которая была бы естественна только, если бы он сейчас узнал
о смерти всех родных, отошел от него и приблизился к группе, образовавшейся около бритого высокого, представительного господина, что-то оживленно рассказывавшего.
С тех пор Владимир Васильевич делал вид, что у него нет
сына, и домашние никто не смели
говорить ему
о сыне, и Владимир Васильевич был вполне уверен, что он наилучшим образом устроил свою семейную жизнь.
— Надо просить
о том, чтобы разрешили свиданье матери с
сыном, который там сидит. Но мне
говорили, что это не от Кригсмута зависит, а от Червянского.
Неприятный разговор кончился. Наташа успокоилась, но не хотела при муже
говорить о том, что понятно было только брату, и, чтобы начать общий разговор, заговорила
о дошедшей досюда петербургской новости —
о горе матери Каменской, потерявшей единственного
сына, убитого на дуэли.
— Нет, не удивляйся, — горячо перебил Митя. — Что же мне
о смердящем этом псе
говорить, что ли? Об убийце? Довольно мы с тобой об этом переговорили. Не хочу больше
о смердящем,
сыне Смердящей! Его Бог убьет, вот увидишь, молчи!
«Господа присяжные заседатели, вы помните ту страшную ночь,
о которой так много еще сегодня
говорили, когда
сын, через забор, проник в дом отца и стал наконец лицом к лицу с своим, родившим его, врагом и обидчиком.
О несчастном
сыне Платона Богдановича я и не
говорю, — один, брошен!
Село это принадлежало
сыну «старшего брата»,
о котором мы
говорили при разделе.
О сыне носились странные слухи:
говорили, что он был нелюдим, ни с кем не знался, вечно сидел один, занимаясь химией, проводил жизнь за микроскопом, читал даже за обедом и ненавидел женское общество. Об нем сказано в «Горе от ума...
Он приголубил молодого человека;
сын прасола был большой начетчик и любил
поговорить о книгах.
Болело ли сердце старика Сергеича
о погибающем
сыне — я сказать не могу, но, во всяком случае, ему было небезызвестно, что с Сережкой творится что-то неладное. Может быть, он
говорил себе, что в «ихнем» звании всегда так бывает. Бросят человека еще несмысленочком в омут — он и крутится там. Иной случайно вынырнет, другой так же случайно погибнет — ничего не поделаешь. Ежели идти к барыне, просить ее, она скажет: «Об чем ты просишь? сам посуди, что ж тут поделаешь?.. Пускай уж…»
— Тсс…
о наследстве
говорят! — наконец почти громко возвестил он, —
сыну моему, Гришке Отрепьеву, сто тысяч; дочери моей Анне, за ее ко мне любовь…
О России
говорили, что это государство пространное и могущественное, но идея об отечестве, как
о чем-то кровном, живущем одною жизнью и дышащем одним дыханием с каждым из
сынов своих, едва ли была достаточно ясна.
Дешерт был помещик и нам приходился как-то отдаленно сродни. В нашей семье
о нем ходили целые легенды, окружавшие это имя грозой и мраком.
Говорили о страшных истязаниях, которым он подвергал крестьян. Детей у него было много, и они разделялись на любимых и нелюбимых. Последние жили в людской, и, если попадались ему на глаза, он швырял их как собачонок. Жена его, существо бесповоротно забитое, могла только плакать тайком. Одна дочь, красивая девушка с печальными глазами, сбежала из дому.
Сын застрелился…
— Уж это што
говорить — заступа… Позавидовал плешивый лысому. По-твоему хочу сделать: разделить
сыновей. Хорошие ноне детки. Ох-хо-хо!.. А все суета, Харитон Артемьич… Деток вон мы с тобой судим и рядим, а
о своей душе не печалуемся. Только бы мне с своим делом развязаться… В скиты пора уходить. Вот вместе и пойдем.
Разъезжая по своим делам по Ключевой, Луковников по пути завернул в Прорыв к Михею Зотычу. Но старика не было, а на мельнице оставались только
сыновья, Емельян и Симон. По первому взгляду на мельницу Луковников определил, что дела идут плохо, и мельница быстро принимала тот захудалый вид, который
говорит красноречивее всяких слов
о внутреннем разрушении.
Этот прилив новых людей закончился нотариусом Меридиановым, тоже своим человеком, — он был
сын запольского соборного протопопа, — и двумя следователями.
Говорили уже
о земстве, которое не сегодня-завтра должно было открыться. Все эти новые люди устраивались по-своему и не хотели знать старых порядков, когда всем заправлял один исправник Полуянов да два ветхозаветных заседателя.
Когда я выздоровел, мне стало ясно, что Цыганок занимает в доме особенное место: дедушка кричал на него не так часто и сердито, как на
сыновей, а за глаза
говорил о нем, жмурясь и покачивая головою...
Хомяков хорошо
говорит о своей властной уверенности,
о своем дерзновении,
о своем непомерном притязании: «этим правом, этой силой, этой властью обязан я только счастью быть
сыном Церкви, а вовсе не какой-либо личной моей силе.
О таких случаях, как доктор, кладущий в околодок сапожника под видом больного, чтобы тот шил для его
сына сапоги, или чиновник, записывающий к себе в прислуги модистку, которая шьет даром на его жену и детей, —
о таких случаях
говорят здесь как
о печальных исключениях.]
Иногда с рудника Петр Елисеич завертывал к Ефиму Андреичу напиться чаю, а главным образом,
поговорить о разных разностях. Ефим Андреич выписывал «
Сын отечества» и усиленно следил за политикой, так что тема для разговоров была неисчерпаема.
— А ты неладно, Дорох… нет, неладно! Теперь надо так
говорить, этово-тово, што всякой
о своей голове промышляй… верно. За барином жили — барин промышлял, а теперь сам доходи… Вот оно куда пошло!.. Теперь вот у меня пять
сынов — пять забот.
Она с большим чувством и нежностью вспоминала
о покойной бабушке и
говорила моему отцу: «Ты можешь утешаться тем, что был всегда к матери самым почтительным
сыном, никогда не огорчал ее и всегда свято исполнял все ее желания.
Когда давеча Николай Осипыч рассказывал, как он ловко мужичков окружил, как он и в С., и в Р. сеть закинул и довел людей до того, что хоть задаром хлеб отдавай, — разве Осип Иваныч вознегодовал на него? разве он сказал ему:"Бездельник! помни, что мужику точно так же дорога его собственность, как и тебе твоя!"? Нет, он даже похвалил
сына, он назвал мужиков бунтовщиками и накричал с три короба
о вреде стачек, отнюдь, по-видимому, не подозревая, что «стачку», собственно
говоря, производил он один.
Она это знала. Все, что
говорил сын о женской жизни, — была горькая знакомая правда, и в груди у нее тихо трепетал клубок ощущений, все более согревавший ее незнакомой лаской.
Всегда напряженно вслушиваясь в споры, конечно не понимая их, она искала за словами чувство и видела — когда в слободке
говорили о добре, его брали круглым, в целом, а здесь все разбивалось на куски и мельчало; там глубже и сильнее чувствовали, здесь была область острых, все разрезающих дум. И здесь больше
говорили о разрушении старого, а там мечтали
о новом, от этого речи
сына и Андрея были ближе, понятнее ей…
Мать старалась не двигаться, чтобы не помешать ему, не прерывать его речи. Она слушала его всегда с бо́льшим вниманием, чем других, — он
говорил проще всех, и его слова сильнее трогали сердце. Павел никогда не
говорил о том, что видит впереди. А этот, казалось ей, всегда был там частью своего сердца, в его речах звучала сказка
о будущем празднике для всех на земле. Эта сказка освещала для матери смысл жизни и работы ее
сына и всех товарищей его.
А вот теперь перед нею сидит ее
сын, и то, что
говорят его глаза, лицо, слова, — все это задевает за сердце, наполняя его чувством гордости за
сына, который верно понял жизнь своей матери,
говорит ей
о ее страданиях, жалеет ее.
— Для Паши это не велика потеря, да и мне эти свидания только душу рвут!
Говорить ни
о чем нельзя. Стоишь против
сына дурой, а тебе в рот смотрят, ждут — не скажешь ли чего лишнего…
Матери почему-то казалось, что они все
говорят о теле ее
сына и товарищей его,
о мускулах и членах юношей, полных горячей крови, живой силы.
Глаза
сына горели красиво и светло; опираясь грудью на стол, он подвинулся ближе к ней и
говорил прямо в лицо, мокрое от слез, свою первую речь
о правде, понятой им.