Неточные совпадения
Ни одна из них не была бы в состоянии понять нашу беседу; ни одна из них не стоит того, чтобы мы,
серьезные мужчины,
говорили о ней!
— Для
серьезной оценки этой книги нужно, разумеется, прочитать всю ее, — медленно начал он, следя за узорами дыма папиросы и с трудом думая
о том, что
говорит. — Мне кажется — она более полемична, чем следовало бы. Ее идеи требуют… философского спокойствия. И не таких острых формулировок… Автор…
— Да. В таких
серьезных случаях нужно особенно твердо помнить, что слова имеют коварное свойство искажать мысль. Слово приобретает слишком самостоятельное значение, — ты, вероятно, заметил, что последнее время весьма много
говорят и пишут
о логосе и даже явилась какая-то секта словобожцев. Вообще слово завоевало так много места, что филология уже как будто не подчиняется логике, а только фонетике… Например: наши декаденты, Бальмонт, Белый…
—
Серьезная мысль! — повторил он, — ты
говоришь о романе, как
о серьезном деле! А вправду: пиши, тебе больше нечего делать, как писать романы…
О, опять повторю: да простят мне, что я привожу весь этот тогдашний хмельной бред до последней строчки. Конечно, это только эссенция тогдашних мыслей, но, мне кажется, я этими самыми словами и
говорил. Я должен был привести их, потому что я сел писать, чтоб судить себя. А что же судить, как не это? Разве в жизни может быть что-нибудь
серьезнее? Вино же не оправдывало. In vino veritas. [Истина в вине (лат.).]
Нехлюдов продолжал
говорить о том, как доход земли должен быть распределен между всеми, и потому он предлагает им взять землю и платить зa нее цену, какую они назначат, в общественный капитал, которым они же будут пользоваться. Продолжали слышаться слова одобрения и согласия, но
серьезные лица крестьян становились всё
серьезнее и
серьезнее, и глаза, смотревшие прежде на барина, опускались вниз, как бы не желая стыдить его в том, что хитрость его понята всеми, и он никого не обманет.
Он уже нынче утром,
говоря с нею
о самых
серьезных вещах, впадал в шуточный тон.
— Я не буду
говорить о себе, а скажу только
о вас. Игнатий Львович зарывается с каждым днем все больше и больше. Я не скажу, чтобы его курсы пошатнулись от того дела, которое начинает Привалов; но представьте себе: в одно прекрасное утро Игнатий Львович серьезно заболел, и вы… Он сам не может знать хорошенько собственные дела, и в случае
серьезного замешательства все состояние может уплыть, как вода через прорванную плотину. Обыкновенная участь таких людей…
С ней он мог
говорить о литературе, об искусстве,
о чем угодно, мог жаловаться ей на жизнь, на людей, хотя во время
серьезного разговора, случалось, она вдруг некстати начинала смеяться или убегала в дом.
Чжан Бао советовал вернуться назад, на Билимбе, и постараться дойти до зверовых фанз. Совет его был весьма резонным, и потому мы в тот же день пошли обратно. Еще утром на перевале красовалось облако тумана. Теперь вместо него через хребет ползли тяжелые тучи. Дерсу и Чжан Бао шли впереди. Они часто поглядывали на небо и
о чем-то
говорили между собой. По опыту я знал, что Дерсу редко ошибается, и если он беспокоится, то, значит, тому есть
серьезные основания.
По вечерам Ечкин приходил на квартиру к Галактиону и без конца
говорил о своих предприятиях. Харитина сначала к нему не выходила, а потом привыкла. Она за два месяца сильно изменилась, притихла и сделалась такою
серьезной, что Ечкин проста ее не узнавал. Куда только делась прежняя дерзость.
Из поднявшихся разговоров оказалось, что Евгений Павлович возвещал об этой отставке уже давным-давно; но каждый раз
говорил так несерьезно, что и поверить ему было нельзя. Да он и
о серьезных-то вещах
говорил всегда с таким шутливым видом, что никак его разобрать нельзя, особенно если сам захочет, чтобы не разобрали.
Прежде чем приступить к делу, старички
поговорили о разных посторонних предметах, как и следует
серьезным людям; не прямо же броситься на человека и хватать его за горло.
Будучи от природы весьма обыкновенных умственных и всяких других душевных качеств, она всю жизнь свою стремилась раскрашивать себя и представлять, что она была женщина и умная, и добрая, и с твердым характером; для этой цели она всегда
говорила только
о серьезных предметах, выражалась плавно и красноречиво, довольно искусно вставляя в свою речь витиеватые фразы и возвышенные мысли, которые ей удавалось прочесть или подслушать; не жалея ни денег, ни своего самолюбия, она входила в знакомство и переписку с разными умными людьми и, наконец, самым публичным образом творила добрые дела.
Не могу удержаться от странного и, может быть, совершенно не идущего к делу замечания. Из трехчасового моего разговора с Катей я вынес, между прочим, какое-то странное, но вместе с тем глубокое убеждение, что она до того еще вполне ребенок, что совершенно не знает всей тайны отношений мужчины и женщины. Это придавало необыкновенную комичность некоторым ее рассуждениям и вообще
серьезному тону, с которым она
говорила о многих очень важных вещах…
— Катя, мне кажется, может его сделать счастливым, — продолжала она. — Она с характером и
говорит, как будто такая убежденная, и с ним она такая
серьезная, важная, — все об умных вещах
говорит, точно большая. А сама-то, сама-то — настоящий ребенок! Милочка, милочка!
О! пусть они будут счастливы! Пусть, пусть, пусть!..
— Если дело пошло на сравнения, так вы можете сравнить себя вернее с чирьем… Ну, да дело не в сравнениях, а я пригласила вас по
серьезному делу. Именно:
поговорить о судьбе Луши, которая дальше не может оставаться при вас, как это, вероятно, вы и сами понимаете…
Но все они уже теперь жили хорошей,
серьезной и умной жизнью,
говорили о добром и, желая научить людей тому, что знали, делали это, не щадя себя.
Ей было сладко видеть, что его голубые глаза, всегда
серьезные и строгие, теперь горели так мягко и ласково. На ее губах явилась довольная, тихая улыбка, хотя в морщинах щек еще дрожали слезы. В ней колебалось двойственное чувство гордости сыном, который так хорошо видит горе жизни, но она не могла забыть
о его молодости и
о том, что он
говорит не так, как все, что он один решил вступить в спор с этой привычной для всех — и для нее — жизнью. Ей хотелось сказать ему: «Милый, что ты можешь сделать?»
— Да, — отвечал тот и потом, подумав, прибавил: — прежде отъезда моего я желал бы
поговорить с вами
о довольно
серьезном деле.
— Дико, нехорошо, Александр! пишешь ты уж два года, — сказал Петр Иваныч, — и
о наземе, и
о картофеле, и
о других
серьезных предметах, где стиль строгий, сжатый, а все еще дико
говоришь. Ради бога, не предавайся экстазу, или, по крайней мере, как эта дурь найдет на тебя, так уж молчи, дай ей пройти, путного ничего не скажешь и не сделаешь: выйдет непременно нелепость.
— Ну к чему это? к чему? — заметила фрау Леноре. — Мы
говорим теперь
о серьезных вещах. Но вот еще что, — прибавила практическая дама. — Вы
говорите: продать имение. Но как же вы это сделаете? Вы, стало быть, и крестьян тоже продадите?
Мы редко
говорили с Володей с глазу на глаз и
о чем-нибудь
серьезном, так что, когда это случалось, мы испытывали какую-то взаимную неловкость, и в глазах у нас начинали прыгать мальчики, как
говорил Володя; но теперь, в ответ на смущение, выразившееся в моих глазах, он пристально и серьезно продолжал глядеть мне в глаза с выражением, говорившим: «Тут нечего смущаться, все-таки мы братья и должны посоветоваться между собой
о важном семейном деле». Я понял его, и он продолжал...
Подойдя к окну своей спальни, он тихо отпирал его и одним прыжком прыгал в спальню, где, раздевшись и улегшись, засыпал крепчайшим сном часов до десяти, не внушая никакого подозрения Миропе Дмитриевне, так как она знала, что Аггей Никитич всегда любил спать долго по утрам, и вообще Миропа Дмитриевна последнее время весьма мало думала
о своем супруге, ибо ее занимала собственная довольно
серьезная мысль: видя, как Рамзаев — человек не особенно практический и расчетливый — богател с каждым днем, Миропа Дмитриевна вздумала попросить его с принятием, конечно, залогов от нее взять ее в долю, когда он на следующий год будет брать новый откуп; но Рамзаев наотрез отказал ей в том,
говоря, что откупное дело рискованное и что он никогда не позволит себе вовлекать в него своих добрых знакомых.
Вообще это можно было сравнить с тем, когда иной человек, твердый и даже спокойный в каком-нибудь
серьезном деле, хандрит и капризничает дома, когда нечего делать, не ест, что подают, бранится и ругается; всё не по нем, все ему досаждают, все ему грубят, все его мучают, — одним словом, с жиру бесится, как
говорят иногда
о таких господах, встречающихся, впрочем, и в простонародии; а в нашем остроге, при взаимном всеобщем сожитии, даже слишком часто.
Матвей вспомнил, что раз уже Дыма заговаривал об этом; вспомнил также и
серьезное лицо Борка, и презрительное выражение его печальных глаз, когда он
говорил о занятиях Падди. Из всего этого в душе Матвея сложилось решение, а в своих решениях он был упрям, как бык. Поэтому он отказался наотрез.
— Давай мы с тобой опять
говорить…
о делах
серьёзных.
Ольга Алексеевна (после паузы). Ты
говоришь о Сергее Васильевиче? (Варвара Михайловна не отвечает, тихо покачивая головой и глядя куда-то вперед.) Как быстро меняются люди! Я помню его студентом… какой он тогда был хороший! Беспечный, веселый бедняк… рубаха-парень — звали его товарищи… А ты мало изменилась: все такая же задумчивая,
серьезная, строгая… Когда стало известно, что ты выходишь за него замуж, я помню, Кирилл сказал мне: с такой женой Басов не пропадет. Он легкомыслен и склонен к пошлости, но она…
— Удивительное дело, — сказал Лаптев, — опять меня поставил в тупик мой Федор! Надо,
говорит, узнать, когда исполнится столетие нашей фирмы, чтобы хлопотать
о дворянстве, и
говорит это самым
серьезным образом. Что с ним поделалось? Откровенно
говоря, я начинаю беспокоиться.
Говорил очень подробно, убедительно, обнаруживая необыкновенную способность
говорить долго и
серьезным тоном
о том, что давно уже всем известно.
Автономов
говорил и мечтательными глазами смотрел и лицо Ильи, а Лунёв, слушая его, чувствовал себя неловко. Ему показалось, что околоточный
говорит о ловле птиц иносказательно, что он намекает на что-то. Но водянистые глаза Автономова успокоили его; он решил, что околоточный — человек не хитрый, вежливо улыбнулся и промолчал в ответ на слова Кирика. Тому, очевидно, понравилось скромное молчание и
серьёзное лицо постояльца, он улыбнулся и предложил...
— Ради бога, ради всего святого, не
говорите вы
о том, что уже известно всем и каждому! И что за несчастная способность у наших умных, мыслящих дам
говорить с глубокомысленным видом и с азартом
о том, что давно уже набило оскомину даже гимназистам. Ах, если бы вы исключили из нашей супружеской программы все эти
серьезные вопросы! Как бы одолжили!
О раннем детстве его не сохранилось преданий: я слыхал только, что он был дитя ласковое, спокойное и веселое: очень любил мать, няньку, брата с сестрою и имел смешную для ранних лет манеру задумываться, удаляясь в угол и держа у своего детского лба свой маленький указательный палец, — что,
говорят, было очень смешно, и я этому верю, потому что князь Яков и в позднейшее время бывал иногда в
серьезные минуты довольно наивен.
— Из таких же! — подтвердил и Николя, продолжая хохотать. — Там они еще
говорили, — присовокупил он более уже
серьезным тоном, — в газетах даже есть статья
о вашем училище.
— Любезный друг! Я болен и это письмо пишу к тебе рукою Домны Осиповны. Приезжай ко мне на святках погостить; мне нужно
поговорить и посоветоваться с тобою об очень
серьезном для меня деле. — «
О каком это
серьезном деле?» — подумала Домна Осиповна, заканчивая письмо.
Сидя по вечерам у огонька,
о чем,
о чем мы ни переговорили. Николай Матвеич рассказывал мастерски, как никто, и все, что он ни
говорил, было передумано и перечувствовано. Каждое слово являлось полновесным зерном, как у всех
серьезных и вдумчивых людей, которые умеют найти глубокий смысл в самом обыденном явлении и открыть его там, где другие ничего не видят. Это особый дар, дар избранников…
То,
о чем надо всегда плакать, вспоминая. Царь, награждающий царствами и думающий, что он только улыбнулся; блаженное существо, светлейший властелин, думающий, что он только поцеловал, а вместо того дающий бессмертную радость, —
о, глупый Саша! Каждый день готова я терпеть муки рождения, чтобы только видеть, как ты вот ходишь и
говоришь что-то невыносимо-серьезное, а я не слушаю! Не слушаю!
Если Гнеккер и Лиза заводят при нем речь
о фугах и контрапунктах,
о Брамсе и Бахе, то он скромно потупляет взоры и конфузится; ему стыдно, что в присутствии таких
серьезных людей, как я и он,
говорят о таких пошлостях.
— Представьте, это оказалось невозможным. Он поставил у себя на столе портрет Вареньки и все ходил ко мне и
говорил о Вареньке,
о семейной жизни,
о том, что брак есть шаг
серьезный, часто бывал у Коваленков, но образа жизни не изменил нисколько. Даже наоборот, решение жениться подействовало на него как-то болезненно, он похудел, побледнел и, казалось, еще глубже ушел в свой футляр.
Не
говорим уже
о том, что влюбленная чета, страдающая или торжествующая, придает целым тысячам произведений ужасающую монотонность; не
говорим и
о том, что эти любовные приключения и описания красоты отнимают место у существенных подробностей; этого мало: привычка изображать любовь, любовь и вечно любовь заставляет поэтов забывать, что жизнь имеет другие стороны, гораздо более интересующие человека вообще; вся поэзия и вся изображаемая в ней жизнь принимает какой-то сантиментальный, розовый колорит; вместо
серьезного изображения человеческой жизни произведения искусства представляют какой-то слишком юный (чтобы удержаться от более точных эпитетов) взгляд на жизнь, и поэт является обыкновенно молодым, очень молодым юношею, которого рассказы интересны только для людей того же нравственного или физиологического возраста.
Генерала она давно уже избегала и почти ничего с ним не
говорила, по крайней мере
о чем-нибудь
серьезном.
Доктор и «докторица», фамилия которых была Торчиковы, произвели на меня неопределенное впечатление;
говорили они только
о серьезных материях и очень внимательно слушали один другого; доктор небольшого роста, сутуловатый и очень плотный господин, держал себя с меньшей развязностью, чем
о.
Белесова (с улыбкой мало скрытого неудовольствия). Очень вам благодарна. Я выслушала целую лекцию
о нравственности и обязанностях человека. Я узнала, что такое
серьезные люди, что значит
серьезный взгляд на жизнь. Все, что вы
говорили, вероятно, очень умно, все это очень полезно знать; и если я, к сожалению, мало поняла и мало воспользуюсь, — это уж моя вина.
Белесова. Я ничего не преувеличиваю. Конечно, я не знаю, с какими мыслями он смотрит на меня; я вам
говорю только
о том, какое действие производит на меня его взгляд. Есть положения, в которых долгий и
серьезный взгляд непереносим: в нем укор, в нем обида, он будит совесть. (С упреком.) А вы сами знаете, что мне, для моего спокойствия, надо усыплять совесть, а не будить ее.
По вечерам к Михайле рабочие приходили, и тогда заводился интересный разговор: учитель
говорил им
о жизни, обнажая её злые законы, — удивительно хорошо знал он их и показывал ясно. Рабочие — народ молодой, огнём высушенный, в кожу им копоть въелась, лица у всех тёмные, глаза — озабоченные. Все до
серьёзного жадны, слушают молча, хмуро; сначала они казались мне невесёлыми и робкими, но потом увидал я, что в жизни эти люди и попеть, и поплясать, и с девицами пошутить горазды.
Был там Федя Сачков — тихий и
серьёзный ребёнок. Однажды иду я с ним лесом,
говорю ему
о Христе, и вдруг он высказывает, солидно таково...
Ивану Ильичу хочется плакать, хочется, чтоб его ласкали и плакали над ним, и вот приходит товарищ, член Шебек, и вместо того, чтобы плакать и ласкаться, Иван Ильич делает
серьезное, строгое, глубокомысленное лицо и по инерции
говорит свое мнение
о значении кассационного решения и упорно настаивает на нем.
Когда общество опять потребовало от них слова, они сочли нужным начать с начала и
говорить даже не
о том, на чем остановились после Белинского, а
о том,
о чем толковали при начале своей деятельности, когда еще в силе были мнения академиков Давыдова и Шевырева, когда еще принималось серьезно дифирамбическое красноречие профессоров Устрялова и Морошкина, когда даже фельетоны «Северной пчелы» требовали еще
серьезных и горячих опровержений.
Если литература идет не впереди общественного сознания, если она во всех своих рассуждениях бредет уже по проложенным тропинкам,
говорит о факте только после его совершения и едва решается намекать даже на те будущие явления, которых осуществление уже очень близко; если возбуждение вопросов совершается не в литературе, а в обществе, и даже возбужденные в обществе вопросы не непосредственно переходят в литературу, а уже долго спустя после их проявления в административной деятельности; если все это так, то напрасны уверения в том, будто бы литература наша стала
серьезнее и самостоятельнее.
Профессор (строго). Вы
говорите, Анна Павловна, что эта девушка, может быть, и эта милая барышня что-то делали; но свет, который мы все видели, а в первом случае понижение, а во втором — повышение температуры, а волнение и вибрирование Гросмана, — что же, это тоже делала эта девушка? А это факты, факты, Анна Павловна! Нет, Анна Павловна, есть вещи, которые надо исследовать и вполне понимать, чтобы
говорить о них, — вещи слишком
серьезные, слишком
серьезные…