Неточные совпадения
Но она любила мечтать
о том, как завидна судьба мисс Найтингель, этой тихой, скромной девушки,
о которой никто не знает ничего,
о которой нечего знать, кроме того, за что она любимица всей Англии: молода ли она? богата ли она, или бедна? счастлива ли она сама, или несчастна? об этом никто не
говорит, этом никто не думает, все только благословляют девушку, которая была ангелом — утешителем в английских гошпиталях Крыма и Скутари, и по окончании войны, вернувшись на
родину с сотнями спасенных ею, продолжает заботиться
о больных…
В одном селении,
говоря о том, что крестьяне из ссыльных теперь уже имеют право переезда на материк, он сказал: «А потом можете и на
родину, в Россию».]
Вдова Юшневская получила позволение ехать на
родину. Это такие дроби,
о которых совестно
говорить.
Теперь собственно обо мне. Оваций никаких не было; но прием сердечный от всех старых друзей и товарищей.
О родных уже не
говорю. С самого возвращения на
родину я почти постоянно хвораю и теперь далеко от здорового.
— Для того чтобы любить
родину, нет надобности знать ее географические границы. Человек любит
родину, потому что об ней
говорит ему все нутро его! В человеке есть внутреннее чутье! Оно лучше всякого учебника укажет ему те границы,
о которых ты так много хлопочешь!
Разумеется, я не
говорю здесь
о графе ТвэрдоонтС, который едва ли даже понимает значение слова"
родина", но средний русский"скиталец"не только страстно любит Россию, а положительно носит ее с собою везде, куда бы ни забросила его капризом судьба.
В этом монологе, когда барон
говорит, что, возвращаясь на
родину, он думал исправлять закоренелые глупости, покрытые столетним мраком предрассудков; «
О!
— Мне
говорил это прежде отец мой, который, вы знаете, какой правдивый и осторожный человек был; потом
говорил и муж мой! — объяснила Екатерина Петровна, все это, неизвестно для чего, выдумав от себя:
о месте
родины Тулузова ни он сам, ни Петр Григорьич никогда ей ничего не
говорили.
— Уж об этом не заботься, Борис Федорыч! Я никому не дам про тебя и помыслить худо, не только что
говорить. Мои станичники и теперь уже молятся
о твоем здравии, а если вернутся на
родину, то и всем своим ближним закажут. Дай только бог уцелеть тебе!
— Это мы с вами заработали сегодня, — сказал он. — Это плата за лекцию. Я
говорил им
о нашей
родине и
о ваших похождениях. По справедливости, половина принадлежит вам.
Когда тот
говорит о своей
родине, он растет, растет, и лицо его хорошеет, и голос как сталь, и нет, кажется, тогда на свете такого человека, перед кем бы он глаза опустил.
Инсаров не любил распространяться
о собственной своей поездке на
родину, но
о Болгарии вообще
говорил охотно со всяким.
Но виноват, заговорился я,
говоря о моей прекрасной
родине.
Никто лучше не знал распорядков, свычаев и обычаев старинного житья-бытья, которое изобрело тысячи церемоний на всякий житейский случай, не
говоря уже
о таких важных событиях, как свадьбы, похороны,
родины, разные семейные несчастия и радости.
Говорят, за границей хорошо писать
о родине.
Г-н Устрялов
говорит, что Петр в Архангельске «охотно принимал приглашения иностранных купцов и корабельных капитанов на обеды и вечеринки и с особенным удовольствием проводил у них время за кубками вина заморского, расспрашивая
о житье-бытье на их
родине» (Устрялов, том II, стр. 158).
Но ведь я не пейзажист только, я ведь еще гражданин, я люблю
родину, народ, я чувствую, что если я писатель, то я обязан
говорить о народе, об его страданиях, об его будущем,
говорить о науке,
о правах человека и прочее и прочее, и я
говорю обо всем, тороплюсь, меня со всех сторон подгоняют, сердятся, я мечусь из стороны в сторону, как лисица, затравленная псами, вижу, что жизнь и наука все уходят вперед и вперед, а я все отстаю и отстаю, как мужик, опоздавший на поезд, и в конце концов чувствую, что я умею писать только пейзаж, а во всем остальном я фальшив, и фальшив до мозга костей.
Особенно примечательно, что один из главных распространителей романтизма вовсе не был романтик — я
говорю о Вальтере Скотте; жизненно практический взор его
родины есть его взор.
Она тосковала по
родине, но воспоминания
о пережитой бедности,
о недостатках,
о заржавленной крыше на доме брата вызывали в ней отвращение, дрожь, и когда я предлагал ей ехать домой, она судорожно сжимала мне руки и
говорила...
Пока Шамохин
говорил, я заметил, что русский язык и русская обстановка доставляли ему большое удовольствие. Это оттого, вероятно, что за границей он сильно соскучился по
родине. Хваля русских и приписывая им редкий идеализм, он не отзывался дурно об иностранцах, и это располагало в его пользу. Было также заметно, что на душе у него неладно и хочется ему
говорить больше
о себе самом, чем
о женщинах, и что не миновать мне выслушать какую-нибудь длинную историю, похожую на исповедь.
Анатоль не хотел пропустить этой встречи; он взял его за руку и просил выслушать его. Он
говорил долго и горячо. Удивленный поляк слушал его с вниманием, пристально смотрел на него и, глубоко потрясенный, в свою очередь сказал ему: «Вы прилетели, как голубь в ковчег, с вестью
о близости берега — и именно в ту минуту, когда я покинул
родину и начинаю странническую жизнь. Наконец-то начинается казнь наших врагов, стан их распадается, и если русский офицер так
говорит, как вы, еще не все погибло!»
О ней,
о родине державной,
Он
говорить не уставал...
«Когда он
говорит о своей
родине, — пишет она в своем дневнике, — он растет, растет, и лицо его хорошеет, и голос, как сталь, и нет, кажется, тогда на свете такого человека, пред кем бы он глаза опустил.
— Не хвастай, —
говорю, — понравится сатана лучше ясного сокола; в тех местах женщины на это преловкие, часто вашу братью, молоденьких офицеров, надувают; а если ты думаешь жениться, так выбери-ка лучше здесь, на
родине, невесту; в здешней палестине мы
о каждой девушке знаем — и семейство ее, и род-то весь, и состояние, и характер, пожалуй.
А какое странное отношение к моему поступку явилось у многих знакомых! «Ну, юродивый! Лезет, сам не зная чего!» Как могли они
говорить это? Как вяжутся такие слова с их представлениями
о геройстве, любви к
родине и прочих таких вещах? Ведь в их глазах я представлял все эти доблести. И тем не менее — я «юродивый».
Но молодежь только фыркнула в ответ на эти слова. Со дня похода оба, и Игорь и Милица, чувствовали себя прекрасно, Последнюю только заметно беспокоили вести
о её
родине, доходившие со значительным опозданием сюда через посредство газет, пересылаемых на передовые позиции. Правда, эти вести
говорили о мужественных победах сербов.
Сегодня она чувствует сама начало своего выздоровления… Ей лучше, заметно лучше, так пусть же ей дадут
говорить…
О, как она несчастна! Она слабенькая, ничтожная, хрупкая девочка и больше ничего. A между тем, y нее были такие смелые замыслы, такие идеи! И вот, какая-то ничтожная рана, рана навылет шальной пулей и она уже больна, уже расклеилась по всем швам, и должна лежать недели, когда другие проливают свою кровь за честь
родины. Разве не горько это, разве не тяжело?
Как она хорошо
говорила! В ее несколько образной, всегда одушевленной речи сквозила недюжинная, не по летам развитая натура. Я слушала Нину, вдохновившуюся мыслями
о далекой
родине, и в моем воображении рисовались картины невиданной, увлекательной страны…
Но вот открывается дверь, и тихо, солидно входит в спальню сам Кирьяков. Он садится на стул и поглаживает бакены. Наступает молчание… Марья Петровна робко поглядывает на его красивое, но бесстрастное, деревянное лицо и ждет, когда он начнет
говорить. Но он упорно молчит и
о чем-то думает. Не дождавшись, акушерка решается сама начать разговор и произносит фразу, какую обыкновенно
говорят на
родинах...
Стоит она среди самого банального поля и не
говорит вам ни
о каких славных делах баварской
родины.
Он много
говорил тогда
о своем друге Годефруа Кавеньяке, брате временного диктатора, которого он считал одним из величайших граждан своей
родины. И в его тоне слышны были еще ноты раздражения. Старые счеты с своими сверстниками, врагами или лжедрузьями, еще не улеглись в его душе.
Она писала свои заметки
о России, и, разумеется, делала это основательно, сверялась с тем, кто прежде ее посещал нашу
родину и что
говорил о наших нравах, а потом обо всем дознавала в новом, что видела, и отмечала.
Наконец, настроение Алексея Андреевича после грузинской катастрофы и пережитых треволнений было далеко не из таких, чтобы он даже мог думать
о власти. Последняя тяготила его, и он совершенно искренно не раз
говорил своим приближенным, что его многосложные обязанности ему уже не по силам, что ему надо отдохнуть, удалиться от дел, и только любовь к своей
родине не позволяет ему сделать этого.
— Я не согласился тогда; но скоро, скоро придет время сдать ее и многие другие нашему общему благодетелю. Не хочу, чтобы они умерли со мною. Да, мы
говорили о бедной Розе! Спрашивал ли ты ее хорошенько, что у нее болит? не тоскует ли она по
родине?