Неточные совпадения
Она чувствовала, что в эту минуту не могла выразить словами того чувства стыда, радости и
ужаса пред этим вступлением в новую жизнь и не хотела
говорить об этом, опошливать это чувство неточными словами.
Она
говорила себе: «Нет, теперь я не могу
об этом думать; после, когда я буду спокойнее». Но это спокойствие для мыслей никогда не наступало; каждый paз, как являлась ей мысль о том, что она сделала, и что с ней будет, и что она должна сделать, на нее находил
ужас, и она отгоняла от себя эти мысли.
— Никогда. Предоставь мне. Всю низость, весь
ужас своего положения я знаю; но это не так легко решить, как ты думаешь. И предоставь мне, и слушайся меня. Никогда со мной не
говори об этом. Обещаешь ты мне?… Нет, нет, обещай!…
Только, Алеша,
ужас я что
говорю, а вовсе не
говорю,
об чем надо?
Стон
ужаса пробежал по толпе: его спина была синяя полосатая рана, и по этой-то ране его следовало бить кнутом. Ропот и мрачный вид собранного народа заставили полицию торопиться, палачи отпустили законное число ударов, другие заклеймили, третьи сковали ноги, и дело казалось оконченным. Однако сцена эта поразила жителей; во всех кругах Москвы
говорили об ней. Генерал-губернатор донес
об этом государю. Государь велел назначить новый суд и особенно разобрать дело зажигателя, протестовавшего перед наказанием.
Это известие ужасно поразило Харитину. У нее точно что оборвалось в груди. Ведь это она, Харитина, кругом виновата, что сестра с горя спилась. Да, она… Ей живо представился весь
ужас положения всей семьи Галактиона, иллюстрировавшегося народною поговоркой: муж пьет — крыша горит, жена запила — весь дом. Дальше она уже плохо понимала, что ей
говорил Замараев о каком-то стеариновом заводе,
об Ечкине, который затягивает богоданного тятеньку в это дело, и т. д.
— Как бы всё ищет чего-то, как бы потеряла что-то. О предстоящем же браке даже мысль омерзела и за обидное принимает. О нем же самом как
об апельсинной корке помышляет, не более, то есть и более, со страхом и
ужасом, даже
говорить запрещает, а видятся разве только что по необходимости… и он это слишком чувствует! А не миновать-с!.. Беспокойна, насмешлива, двуязычна, вскидчива…
Об этой муке и
об этом
ужасе и Христос
говорил.
Об арестантских же ротах в России все наши, которые были там,
говорили с
ужасом и уверяли, что во всей России нет тяжеле места, как арестантские роты по крепостям, и что в Сибири рай сравнительно с тамошней жизнью.
«Война! Стоит подумать
об этом слове, и на меня находит какое-то чувство
ужаса и одурения, как если бы мне
говорили про колдовство, инквизицию, как будто мне
говорят про дело далекое, поконченное, отвратительное, уродливое, противоестественное.
Я
говорил с солдатами, исполнявшими такие дела, и они всегда старательно отклоняли разговор
об этом; когда же
говорили, то
говорили с недоумением и
ужасом.
Разве можно нам, людям, стоящим на пороге ужасающей по бедственности и истребительности войны внутренних революций, перед которой, как
говорят приготовители ее,
ужасы 93 года будут игрушкой,
говорить об опасности, которая угрожает нам от дагомейцев, зулусов и т. п., которые живут за тридевять земель и не думают нападать на нас, и от тех нескольких тысяч одуренных нами же и развращенных мошенников, воров и убийц, число которых не уменьшается от всех наших судов, тюрем и казней.
Теплота чувств! О вы, которые так много
говорите об ней, объясните по крайней мере, в чем должны заключаться ее признаки? Но, увы! никто даже не дает себе труда ответить на этот вопрос. Напротив того, вопрос мой возбуждает негодование, почти
ужас. Как! ты даже этого, врожденного всякому человеку, понятия не имеешь! ты этого не понимаешь! Этого!! Брысь!
Говорите такому человеку
об ужасах войны: «да, это ужасно! возражает он: — все остановилось: даже самые театры теперь закрыты!» Касаетесь ли вопроса о крестьянах: «Да, Г. так же думал, как и вы: что же вышло из этого? он совсем разорился; теперь не на что даже взять билет в театр…»
Володя побежал назад и выскочил на свежий воздух. «И как они могут
говорить вслух
об этом! — мучился он, всплескивая руками и с
ужасом глядя на небо. —
Говорят вслух, хладнокровно… И maman смеялась… maman! Боже мой, зачем ты дал мне такую мать? Зачем?»
Сначала он рассказывал с тем насмешливым, кротким взглядом, который он имел теперь на людей и в особенности на самого себя; но потом, когда он дошел до рассказа
об ужасах и страданиях, которые он видел, он, сам того не замечая, увлекся и стал
говорить с сдержанным волнением человека, в воспоминании переживающего сильные впечатления.