Неточные совпадения
— Ах, знаю, знаю! — сказала она, махнув
рукою. — Сгорел старый,
гнилой дом, ну — что ж? За это накажут. Мне уже позвонили, что там арестован какой-то солдат и дочь кухарки, — вероятно, эта — остроносая, дерзкая.
Заснула как-то пьяная на Рождество на улице, и отморозил ребенок два пальца, которые долго
гнили, а она не лечила — потому подавали больше: высунет он перед прохожим изъязвленную
руку… ну и подают сердобольные…
Они неравнодушно приняли наш улов; они ахали, разглядывали и хвалили рыбу, которую очень любили кушать, а Татьяна Степановна — удить; но мать махнула
рукой и не стала смотреть на нашу добычу, говоря, что от нее воняет сыростью и
гнилью; она даже уверяла, что и от меня с отцом пахнет прудовою тиной, что, может быть, и в самом деле было так.
Но когда она воротилась, он уже заснул. Она постояла над ним минуту, ковш в ее
руке дрожал, и лед тихо бился о жесть. Поставив ковш на стол, она молча опустилась на колени перед образами. В стекла окон бились звуки пьяной жизни. Во тьме и сырости осеннего вечера визжала гармоника, кто-то громко пел, кто-то ругался
гнилыми словами, тревожно звучали раздраженные, усталые голоса женщин…
— Как не быть-с! вот хоть бы здесь купец есть, Иван Мелентьев прозывается, — ну, этот точно что человек, однако, видно, ему не
рука — по той причине, что этому архиерею, будь он хошь семи пядей во лбу, годик, много два поцарствовать, а потом, известно, в тюрьме же
гнить придется.
Серая в яблоках громадная лошадь, с невероятно выгнутой шеей и с хвостом трубкой, торжественно подкатила Шабалина, который сидел на дрожках настоящим чертом: в мохнатом дипломате, в какой-то шапочке, сдвинутой на затылок, и с семидесятирублевым зонтиком в
руках. Скуластое, красное лицо Вукола Логиныча, с узкими хитрыми глазами и с мясистым носом, все лоснилось от жира, а когда он улыбнулся, из-за толстых губ показались два ряда
гнилых зубов.
Он выходил в
Гнилой переулок, как мы уже знаем из предыдущего, и от брагинского дома до него было
рукой подать.
За Федоровым выходит Пафнутьев (тоже был своевременно высечен) с обширной запиской в
руках, в которой касается вещей знаемых (с иронией) и незнаемых (с упованием на милость божию), и затем, в виде скромного вывода, предлагает: ради спасения общества
гнилое и либеральничающее чиновничество упразднить, а вместо него учредить пафнутьевское «средостение», споспешествуемое дракинским «оздоровлением корней».
Параша (отцу). Не отдашь ты меня за него, так мы убежим да обвенчаемся. У него ни гроша, у меня столько же. Это нам не страшно. У нас от дела
руки не отвалятся, будем хоть по базарам
гнилыми яблоками торговать, а уж в кабалу ни к кому не попадем! А дороже-то для меня всего: я верно знаю, что он меня любить будет. Один день я его видела, а на всю жизнь душу ему поверю.
Раза два он чуть не слетел в воду, где его утащило бы струей, как
гнилую щепу, но он как-то ухитрялся удержаться на своей позиции и не выпускал чегеня из закоченевших
рук.
В ответ грянула тяжелая железная цепь и послышался стон. Арефа понял все и ощупью пошел на этот стон. В самом углу к стене был прикован на цепь какой-то мужик. Он лежал на
гнилой соломе и не мог подняться. Он и говорил плохо. Присел около него Арефа, ощупал больного и только покачал головой: в чем душа держится. Левая
рука вывернута в плече, правая нога плеть плетью, а спина, как решето.
Вадим, неподвижный, подобный одному из тех безобразных кумиров, кои доныне иногда в степи заволжской на холме поражают нас удивлением, стоял перед ней, ломая себе
руки, и глаза его, полузакрытые густыми бровями, выражали непобедимое страдание… всё было тихо, лишь ветер, по временам пробегая по крыше бани, взрывал
гнилую солому и гудел в пустой трубе… Вадим продолжал...
— Не избывай постылого, приберет бог милого, — огрызалась Галактионовна, закрывая по обыкновению рот
рукой, что она делала в тех видах, чтобы не показывать единственного
гнилого зуба, отшельником торчавшего в ее верхней челюсти, — бог даст, тебя еще похороню. Лихое споро, не избудешь скоро; нас с Гаврилой Степанычем еще в ступе не утолчешь… Скрипучее-то дерево два века живет!
Хозяин стоял неподвижно, точно он врос в
гнилой, щелявый пол.
Руки он сложил на животе, голову склонил немножко набок и словно прислушивался к непонятным ему крикам. Все шумнее накатывалась на него темная, едва освещенная желтым огоньком стенной лампы толпа людей, в полосе света иногда мелькала — точно оторванная — голова с оскаленными зубами, все кричали, жаловались, и выше всех поднимался голос варщика Никиты...
В гостиной есть диван и круглый стол
На витых ножках, вражеской
рукоюИсчерченный; но час их не пришел, —
Они
гниют незримо, лишь порою
Скользит по ним играющий Эол
Или еще крыло жилиц развалин —
Летучей мыши. Жалок и печален
Исчезнувших пришельцев гордый след.
Вот сабель их рубцы, а их уж нет:
Один в бою упал на штык кровавый,
Другой в слезах без гроба и без славы.
— Именно вот так мы и думаем, так и веруем: все люди должны быть товарищами, и надо им взять все земные дела в свои
руки. Того ради и прежде всего должны мы самих себя поставить в тесный строй и порядок, — ты, дядя Михайло, воин, тебе это надо понять прежде других. Дело делают не шумом, а умом, волка словом не убьёшь, из
гнилого леса — ненадолго изба.
Не хочется им поднять
руки на то дерево, на котором и они сами выросли; вот они и стараются уверить себя и других, что вся
гниль его только снаружи, что только счистить ее стоит, и все будет благополучно.
И, уже раздевшись и натягивая свежую перчатку, он наклонял прилизанную голову к пушистым бакам швейцара, скалил
гнилые, прокопченные табаком зубы и в самый нос совал полуодетую перчаткою
руку с болтающимися плоскими пальцами.
— А по-моему, не имеет, потому что это унижение женщины. Да-с! — торжественно раскланялась Лидинька. — А я бы на месте Стрешневой не позволила бы ему. Все равно то же что и
руку у женщины целовать! Это все поэзия-с,
гниль, а по отношению к правам женщины, это — оскорбление… Вообще, сниманье салопа, целованье
руки и прочее, это есть символ рабства. Отчего мы у вас не целуем? Отчего-с? Отвечайте мне!
— Тут, Терентий, намедни утки пролетели… — говорит Данилка, всё еще почесывая
руку. — Должно, в
Гнилых Займищах на болотах сядут. Фекла, хочешь, я тебе соловьиное гнездо покажу?
Он старался одной ногой упираться в
гнилое бревно колодезного сруба, чтобы ослабить тяжесть своего тела, висевшего на кирке, и дать хоть немного отдохнуть совершенно окостеневшим
рукам.
Гнилое дерево трещало, и каждую минуту кирка могла не вынести тяжести, и он полетит на дно. Там — верная смерть.