Неточные совпадения
Говоря, Спивак как будто прислушивалась к своим словам, глаза ее потемнели, и чувствовалось, что говорит она не о том, что думает,
глядя на свой
живот.
— Хорошо — приятно
глядеть на вас, — говорила Анфимьевна, туго улыбаясь, сложив руки
на животе. — Нехорошо только, что
на разных квартирах живете, и дорого это, да и не закон будто! Переехали бы вы, Клим Иванович, в Любашину комнату.
Руки его лежали
на животе, спрятанные в широкие рукава, но иногда, видимо, по догадке или повинуясь неуловимому знаку, один из китайцев тихо начинал говорить с комиссаром отдела, а потом, еще более понизив голос, говорил Ли Хунг-чангу, преклонив голову, не
глядя в лицо его.
Посредине комнаты стоял Денисов,
глядя в пол, сложив руки
на животе, медленно вертя большие пальцы; взглянув
на гостя, он тряхнул головой.
— Ведь вишь смеется, — продолжал Лупихин, злобно
глядя на колыхающийся
живот Кирилы Селифаныча.
Наружность у Антония (так звали ябедника) была необыкновенно сладостная. Круглая фигура, большой
живот, маленькая лысая голова, сизый нос и добродушные глаза, светившиеся любовью к ближним. Когда он сидел в кресле, сложив пухлые руки
на животе, вращая большими пальцами, и с тихой улыбкой
глядел на собеседника, — его можно было бы принять за олицетворение спокойной совести. В действительности это был опасный хищник.
За ужином ел невероятно много, а затем садился поуютнее в кресле и, сложив
на животе красные руки,
глядел на танцующую или играющую молодежь благодушными глазками, пока не засыпал.
Дед с матерью шли впереди всех. Он был ростом под руку ей, шагал мелко и быстро, а она,
глядя на него сверху вниз, точно по воздуху плыла. За ними молча двигались дядья: черный гладковолосый Михаил, сухой, как дед; светлый и кудрявый Яков, какие-то толстые женщины в ярких платьях и человек шесть детей, все старше меня и все тихие. Я шел с бабушкой и маленькой теткой Натальей. Бледная, голубоглазая, с огромным
животом, она часто останавливалась и, задыхаясь, шептала...
Речь прокурора порвалась как-то неожиданно — он сделал несколько быстрых, мелких стежков, поклонился судьям и сел, потирая руки. Предводитель дворянства закивал ему головой, выкатывая свои глаза, городской голова протянул руку, а старшина
глядел на свой
живот и улыбался.
Продолжая говорить, Верига встал и, упруго упираясь в край стола пальцами правой руки,
глядел на Передонова с тем безразлично-любезным и внимательным выражением, с которым смотрят
на толпу, произнося благосклонно-начальнические речи. Встал и Передонов и, сложа руки
на животе, угрюмо смотрел ка ковер под хозяиновыми ногами. Верига говорил...
Дымов лежал
на животе, молчал и жевал соломинку; выражение лица у него было брезгливое, точно от соломинки дурно пахло, злое и утомленное… Вася жаловался, что у него ломит челюсть, и пророчил непогоду; Емельян не махал руками, а сидел неподвижно и угрюмо
глядел на огонь. Томился и Егорушка. Езда шагом утомила его, а от дневного зноя у него болела голова.
Дымов лежал
на животе, подперев кулаками голову, и
глядел на огонь; тень от Степки прыгала по нем, отчего красивое лицо его то покрывалось потемками, то вдруг вспыхивало…
Он помог Егорушке раздеться, дал ему подушку и укрыл его одеялом, а поверх одеяла пальто Ивана Иваныча, затем отошел
на цыпочках и сел за стол. Егорушка закрыл глаза, и ему тотчас же стало казаться, что он не в номере, а
на большой дороге около костра; Емельян махнул рукой, а Дымов с красными глазами лежал
на животе и насмешливо
глядел на Егорушку.
— Страшно сказать, чтоб не ошибиться, но чувство у меня такое, что он жив и будет жив, — сказала она,
глядя на свой
живот.
Ведь шесть
животов глядят на этот золотник, а я должен его нести в контору за рупь восемь гривен.
Глядя на ее испитое лицо, бессмысленно моргавшие глаза,
на сгорбленную спину и неверную, расслабленную старческую походку, трудно было поручиться, что вот-вот «подкатит ей под сердце» или «схватит
животом» — и готова! — даже не дохнет, а только захлопает глазами, как раздавленная птица.
А потомки кровожадных листригонов лежат звездой,
на животах, головами внутрь, ногами наружу, подперев подбородки ладонями, и
глядят молча, если только не ставят пари.
Угрюмо, сосредоточенно
на берегу стояло десятка два мужиков-богачей, бедняки еще не воротились с поля. Суетился, размахивая посошком, вороватый, трусливый староста, шмыгал носом и отирал его рукавом розовой рубахи. Широко расставив ноги, выпятив
живот, стоял кряжистый лавочник Кузьмин,
глядя — по очереди —
на меня и Кукушкина. Он грозно нахмурил брови, но его бесцветные глаза слезились, и рябое лицо показалось мне жалким.
И после долгого перечисления случаев и мест службы его императорского величества: походов, наступлений, авангардий и ариергардий, крепостей, караулов и обозов, я услышал эти слова: «Не щадя
живота», — громко повторили все пятеро в один голос, и,
глядя на ряды сумрачных, готовых к бою людей, я чувствовал, что это не пустые слова.
Он подвинулся к лошади, держа ружьё, как дубину, за конец дула, и, не
глядя на меня, заорал
на лошадь, спутавшую поводья, начал пинать её ногой в
живот, а потом взвалился
на седло и молча, трусцой поехал прочь.
Савелий сердито выдыхнул из груди весь воздух и резко повернулся к стене. Минуты через три он опять беспокойно заворочался, стал в постели
на колени и, упершись руками о подушку, покосился
на жену. Та все еще не двигалась и
глядела на гостя. Щеки ее побледнели, и взгляд загорелся каким-то странным огнем. Дьячок крякнул, сполз
на животе с постели и, подойдя к почтальону, прикрыл его лицо платком.
И он с ненавистью поглядел
на свой сарай с кривой поросшей крышей; там из двери сарайчика
глядела на него большая лошадиная голова. Вероятно, польщенная вниманием хозяина, голова задвигалась, подалась вперед, и из сарая показалась целая лошадь, такая же дряхлая, как Лыска, такая же робкая и забитая, тонконогая, седая, с втянутым
животом и костистой спиною. Она вышла из сарая и в нерешительности остановилась, точно сконфузилась.
Глядя, как околоточный делал озябшими, растопыренными пальцами под козырек,
глядя на его нос, мутные глаза и башлык, покрытый около рта белым инеем, все почему-то почувствовали, что у этого околоточного должно болеть сердце, что у него втянут
живот и онемела душа…
У широкой степной дороги, называемой большим шляхом, ночевала отара овец. Стерегли ее два пастуха. Один, старик лет восьмидесяти, беззубый, с дрожащим лицом, лежал
на животе у самой дороги, положив локти
на пыльные листья подорожника; другой — молодой парень, с густыми черными бровями и безусый, одетый в рядно, из которого шьют дешевые мешки, лежал
на спине, положив руки под голову, и
глядел вверх
на небо, где над самым его лицом тянулся Млечный путь и дремали звезды.
Минут через пять отворилась дверь и вошел Финкель, высокий черномазый выкрест с жирными щеками и с глазами навыкате. Щеки, глаза,
живот, толстые бедра — всё это у него было так сыто, противно, сурово. В «Ренессансе» и в Немецком клубе он обыкновенно бывал навеселе, много тратил там
на женщин и терпеливо сносил их шутки (например, когда Ванда вылила ему
на голову пиво, то он только улыбнулся и погрозил пальцем); теперь же он имел хмурый, сонный вид и
глядел важно, холодно, как начальник, и что-то жевал.
Втащили тарантас
на баржу и поплыли назад. Человек, которого Семен назвал Василием Сергеичем, всё время, пока плыли, стоял неподвижно, крепко сжав свои толстые губы и
глядя в одну точку; когда ямщик попросил у него позволения покурить в его присутствии, он ничего не ответил, точно не слышал. А Семен, лежа
животом на руле, насмешливо
глядел на него и говорил...
Здесь всякий мало-мальски погожий день обыкновенно можно было видеть человек шесть, семь «нерачителей», которые лежали тут
на животах и
глядели то
на темную воду речки, то
на раскаленный солнцем Батавинский спуск.
— De beaux hommes! [Славный народ!] — сказал Наполеон,
глядя на убитого русского гренадера, который с уткнутым в землю лицом и почернелым затылком лежал
на животе, откинув далеко одну уже закоченевшую руку.